Это привлекает ее внимание. Она поворачивается ко мне, ее изумрудные глаза сверкают. — Я бы не вошла сюда, если бы это было не так.

— Я не просто изуродован, — Хрипло говорю я. — Это хуже, чем все что ты, наверное, видела.

Она медленно выпрямляется, откладывая полотенце в сторону. — Я видела и похуже, помнишь?

— Нет, — я качаю головой. — Ты не видела меня.

Ее губы приоткрываются, но с них не слетает ни звука.

Я продолжаю, слова вытекают из меня, как стекло. — Это не только моя спина или грудь. Это везде. Мое бедро. Мои ребра. Черт, половина моего проклятого тела. Пересадка кожи. Изменение цвета. Дерьмо, которое заставляет медсестер вздрагивать, когда они думают, что я не смотрю.

— Я не они. — Ее голос тихий, но твердый. Она подходит ближе, ее пальцы призрачно касаются края моей рубашки. — Но, если ты действительно думаешь, что я тебе не подхожу, и хочешь, чтобы я ушла, скажи это сейчас. И я уйду.

Нерешительность воюет у меня внутри. Даже если я отправлю ее домой, папа всего лишь найдет мне другую сиделку. На которую будет менее приятно смотреть и определенно менее интересно сражаться.

— Нет... — Я ворчу, опустив голову.

Со вздохом смирения я начинаю с пояса своих спортивных штанов. Мои пальцы немного дрожат, но я опускаю их. Компрессионные шорты под ними жестче, обтягивают и натирают от ожогов, но в конце концов я снимаю и их. Я не смотрю на нее. Я не могу.

Каким-то чудом, по крайней мере, мой член ведет себя хорошо, все мое тело слишком напряжено, чтобы поддаться жарким ощущениям, которые вызывает эта женщина.

Самое худшее — это тишина. Ожидание.

Я стягиваю рубашку через голову, затем снимаю компрессионное белье. Я не морщусь. Я отказываюсь.

В тот момент, когда я полностью раздеваюсь, я осмеливаюсь бросить быстрый взгляд через свое покрытое шрамами плечо. Рори повернулась, лицом к двери, и чувство облегчения, которое охватывает меня, становится ощутимым.

Когда я наконец вхожу в теплую воду, мне кажется, что меня проглатывают целиком. Боль растворяется в жаре, и на короткую секунду я откидываю голову на ванну. Мои глаза закрываются.

И я дышу.

Не знаю, как долго я так лежу, но в конце концов я слышу шорох ткани и мягкий стук коленей Рори о коврик в ванной. Даже не видя, я знаю, что сейчас она рядом со мной, рукава, вероятно, закатаны, руки в перчатках подняты с нежной осторожностью.

— Начни с моего левой стороны, — бормочу я, не открывая глаз.

— Да, мистер Росси, — бормочет она, и я слышу дразнящую улыбку под этой формальностью.

Я не отвечаю. Не могу. Не тогда, когда ее руки опускаются в воду и начинают работать. Она работает эффективно, быстро, избегая еще слишком свежих ран. Ее прикосновения — это… клинический подход. Осторожность.

Она дотрагивается до шрама, пересекающего мои ребра, который так и не зажил должным образом. Все мое тело напрягается.

— Ты в порядке?— тихо спрашивает она.

Я киваю один раз.

Но я лгу. Я не в порядке.

Потому что никто так не прикасался ко мне после пожара. Никто, кроме персонала больницы, не видел меня таким. И каждую секунду, когда ее руки скользят по моей коже, каждый раз, когда ее дыхание касается моего плеча, я раскрываюсь еще немного.

Первоначальное напряжение рассеивается, и мое тело начинает реагировать на ее прикосновения. Знакомое тепло начинает распространяться, пробуждая намек на желание. Неподходящее время, coglione.

— Почти готово, — шепчет она, ополаскивая салфетку, милосердно не отрывая взгляда от моей верхней половины тела.

И я ненавижу то, что хочу, чтобы она осталась.

Что я хочу, чтобы она продолжала прикасаться ко мне.

Что я хочу ее, и точка.

Тишина затягивается, когда она заканчивает, ее пальцы на долю секунды задерживаются на моем плече, ровно настолько, чтобы я успел заметить. Ровно настолько, чтобы у меня в груди заболело от чего-то опасно близкого к надежде.

Она откашливается и встает, вода покрывается рябью, когда она отходит. — Я буду у себя, если тебе понадобится помощь, — говорит она, ее голос теперь напряженный.

Я не отвечаю, позволяя ей двигаться к двери. Затем прерывисто вздыхаю и смотрю в потолок.

Трахни меня.

Что, черт возьми, происходит?

МакФекер

Рори

Мои руки все еще дрожат. Я захлопываю за собой дверь, притворяясь, что это не из-за шестифутового бога в полотенце, которому я только что помогла искупаться.

— Просто дай мне знать, когда будешь готов, чтобы я вернулась, — кричу я через дверь ванной. Я выскочила оттуда под предлогом того, что предоставила Алессандро немного уединения, но правда в том, что мне тоже нужна минута после горячей ванны, чтобы прийти в себя.

Расхаживая по его спальне быстрыми, маниакальными шагами, я делаю медленные размеренные вдохи, чтобы унять бешено колотящееся сердце. Что это за колдовство? Как мог этот вспыльчивый, самоуверенный болван заставить мои руки дрожать после простой ванны? Такого никогда не случалось ни с одним из моих пациентов.

И я видела больше голых мужчин, чем на девичнике в Вегасе.

При виде великого наследника Джемини в его самом уязвимом положении что-то оборвалось внутри меня. Рельефный пресс тоже не помог. Его тело, как и сам мужчина, представляет собой карту противоречий, потрясающе совершенную и покрытую трагическими шрамами. Это пробудило чувства, которые, как мне казалось, я похоронила, когда вонзила клинок в бедро Коналла. А потом погрузила еще глубже после той ужасной ночи в доме престарелых много месяцев назад.

Это первый раз, когда я почувствовала хотя бы намек на желание с тех пор...

Подавляющий вес, придавливающий меня к земле. Отвратительный запах пота и дешевого одеколона. Хриплое горячее дыхание у моего уха...

От резкого звонка моего мобильного, мое бешено колотящееся сердце подступает к горлу. Черт возьми, Рори, возьми себя в руки. Папа был бы смущен тем, какой жеманной дурочкой ты стала. Пробегая через комнату Алессандро к двери, смежную с моей, я хватаю телефон с кровати.

На экране появляется новое сообщение от моей будущей бывшей соседки по комнате.

Шелли: Как тебе новая работа?

Я делаю ободряющий вдох, и мои пальцы летают по экрану.

Я: Хорошо.

Я не могу сказать ей, что это была катастрофа, и я понятия не имею, переживу ли я этот день, не говоря уже обо всей испытательной неделе.

Шелли: Это здорово.

Так, когда ты сможешь вывезти свои вещи?

Я: Я думала, у меня есть время до следующей пятницы.

Шелли: Наша домовладелица несет чушь насчет того, чтобы я свалила пораньше, самое позднее в четверг. Ей нужно прислать бригаду уборщиков до приезда новых жильцов.

Я: Хорошо, я постараюсь забрать свои вещи как можно скорее.

Шелли: Спасибо, я ценю это, Рори. Прости, что все так вышло. Ты все еще моя любимая соседка по комнате.

Мне это не приносит много пользы.

Пять дней. Я справлюсь. Я могу приручить задумчивого миллионера и, если повезет, найти работу и отличное жилье на следующие шесть месяцев. Бросив мобильник обратно на кровать, я возвращаюсь в комнату МакФекера.

Я не могу удержаться от ухмылки над умным прозвищем. Отношения между мной и моим новым пациентом должны наладиться. В противном случае, я вернусь в тот приют, в котором я впервые жила, когда приехала на Манхэттен. Холодок пробегает по моей спине, когда ужасные воспоминания пытаются всплыть на поверхность. Нет, я не буду открывать этот особенно темный, измученный уголок моего разума. Та ужасная ночь должна остаться мертвой и похороненной...

— Я готов. — Голос Алессандро вырывает меня из мрачных раздумий. Его глубокий тембр просачивается сквозь дверь, смесь нежелания и смирения резонирует в его тоне.

Собравшись с духом и сделав еще один глубокий вдох, я нажимаю рукой на ручку и поворачиваю.