Проклятое колесо опять отвалилось. Повозку перекосило и она со всего маха врезалась передним «разутым» углом в землю, так, что Голин чуть не скатился с облучка.

— Да чтоб вам всем шахту завалило, затопило, и говном залило! — ни к кому конкретно не обращаясь, прокричал старый гном. И тут же добавил: — Эй! Стой! Стоять, окаянные!

Последнее относилось к бестолковым големам, которые, не заметив ничего, продолжили тянуть трёхколёсную повозку вперёд, заставляя деревянное днище скрести по земле, оставляя позади глубокую борозду.

Когда тупые консервные банки остановились, Голин тяжело вздохнул в бороду и сполз вниз. Прихрамывая на одну ногу, отошёл на пару шагов в сторону, где встал, подбоченясь, и окинул взглядом открывшуюся печальную картину.

Массивный арбалет, установленный на вертлюге, соскочил с упоров и смотрел теперь наискосок вбок. Одна из плохо закреплённых вязанок со снарядами, металлическими оперёнными копьями, прокатилась от одного борта к другому и опрокинула на дорогу кучу всевозможного барахла, найденного и любовно собранного во встреченных по пути разграбленных деревнях.

Гном вздохнул ещё раз и заковылял назад, к месту, где случилась авария. Кряхтя нагнулся, подобрал укатившееся в сторону колесо, и, держась за спину, выпрямился.

— Да чтоб… Чтоб у вас всех бороды в заду выросли, как у меня на лице! — из уст Голина это было действительно очень страшное проклятье. Его главное гномье достоинство — борода — была поистине шикарна и достойна того, чтобы её увековечили в каком-нибудь солидном музее. Ярко-рыжая с вкраплениями лёгкой седины, широкая, пышная, с вплетёнными разноцветными ленточками и металлическими цепочками, она выглядела настоящим произведением искусства, спускалась ниже пояса и наверняка весила не один килограмм.

И так скверно ругаться у Глоина были все основания. Полноценный ремонт в полевых условиях не сделать, а попасть в нормальную мастерскую до конца похода точно не светит, что значит — как ни приделывай, проклятое колесо будет отваливаться раз за разом, до тех самых пор, пока не сведёт его, Голина, в могилу.

И это не считая рассыпавшихся прямо по дороге вещей, которые надо собирать и снова упаковывать. Трофеи, конечно, не самые лучшие, в основном бабское и детское шмотьё — то, чем побрезговали идущие впереди пехотинцы. Когда повозки с тяжёлым вооружением въезжали в очередную деревню, как правило, всё самое ценное там уже было давным-давно разграблено, и приходилось довольствоваться жалкими остатками. Но домовитый гном всё равно старательно собирал всё, что имело хоть малейшую ценность, рассчитывая продать потом на рынке и выручить лишнюю сотню-другую монет.

— Эй, чего встал, толстобокий!

Противный голос гремлина из расчёта едущей следом пушки заставил гнома скривиться и сплюнуть. Уж чего-чего, а оправдываться перед этими выродками он не собирался.

— Надо, вот и встал! Не твоё собачье дело, зелёный коротышка!

— Ещё какое моё, хам! Мне не проехать из-за тебя! Давай, дорогу освобождай! Раз не можешь сделать так, чтобы твоя телега не ломалась! Мастер нашёлся, тоже! Колесо нормально приладить не может!

У гремлинов были все основания сквернословить — повозка сломалась в очень неудобном месте. С одной стороны от дороги начиналось болото, а с другой подступал густой лес, и объехать сломавшегося Голина было проблематично. Тот понимал это, однако признать свою неправоту перед какими-то жалкими выродками для гнома было смерти подобно.

Он разгневанно встопорщил бороду, готовясь дать отпор со всей своей гномьей основательностью, но его внезапно прервали. Холодное: «Что здесь происходит?», донёсшееся со спины, и волна противоестественного страха заставили проглотить все уже готовые сорваться с языка слова…

Голин резко обернулся. С высокой спины нетерпеливо переступающего с ноги на ногу кошмара на него смотрел проклятый демон, пылая сквозь прорезь шлема своими жуткими потусторонними глазами. Ходили слухи, что в жилах выродка течёт кровь не только порождений Инферно, но и подгорного народа, однако с точки зрения Голина это не делало его симпатичнее. Уж скорее, наоборот…

Ведь хорошо, если это какой-то славный сородич возлёг с суккубой — так-то, даже думать об этом приличному гному не пристало, но, следует признать — подобное вполне может иметь место. Краснокожие красотки, любительницы щеголять обнажёнными персями и выставлять неприлично лишённый волос срам напоказ, не раз притягивали жадный взор и самого Голина, рождая в голове непристойные фантазии. И как он ни старался гнать от себя прочь все мысли о прелюбодеянии с представительницами похотливого краснокожего племени, но нет-нет, да и представлял их разложенными на своём каменном ложе.

Такой сценарий был неприличным, неправильным, но всё-таки его можно было с некоторой натяжкой принять. Но был и другой, совершенно ужасный. Ведь что, если рогатые твари взяли бедную гному силой? В то, что женщина его племени может по своей воле захотеть возлечь с инородцем, тем более из демонюк, Голин верить не хотел. Это было совершенно невозможно. Только насилие! А если оно и правда имело место быть… Тогда на лицо действительно ужасное осквернение памяти предков и всех устоев, повод для ненависти и убийства прямо здесь и сейчас.

К сожалению, рогатый был здесь главным, имел право спрашивать, и убивать его было нельзя. Поэтому Голину пришлось оставить все мысли при себе — и отвечать как полагается, как бы ни хотелось послать такого командира подальше.

— Да ничего такого не происходит. Вот, колесо, — после неприлично затянувшегося молчания, нехотя выдавил из себя гном, подняв вверх колесо и показывая его всем — будто это всё объясняло.

— Ничего такого⁈ У меня колонна встала из-за какой-то раздолбаной, заваленной хламом телеги! Какого ты вообще на этой развалюхе с нами попёрся, старый пердун и барахольщик⁈

Голин аж дар речи потерял — ещё никто его, почтенного гнома в летах. так не называл. Кулаки сжались сами собой, а рукоять боевого топора так и просилась в руку. Но — нет. Будь моложе, он бы не сдержался, вспылил. Но прожитые годы научили осторожности. И потому, взяв опять неприлично долгую паузу, Голин ответил внешне совершенно спокойно:

— Я слал отчёт, что повозка не исправна и требует ремонта. Его проигнорировали.

— Да мне плевать, что ты там кому слал, гном!..

— Так вам и слал, уважаемый…

— Я сказал: плевать! Мне надо не когда-нибудь там в прошлом, а сейчас! Чтобы ты починил свою развалюху и поехал вперёд, не задерживая движение!

— Никак не возможно. Тут минимум на пару часов работы. И мне ещё надо подходящее дерево найти…

— Какие часы? Ты в себе, гном? Чини здесь и сейчас, вот прямо на моих глазах! Иначе — убью, и душу заберу!

Голин гневно сверкнул глазами, отбросив колесо в сторону и всё-таки схватившись за топор.

— А и убивай, грязный полукровка! Даром что неумирающий! Давай, покажи всем, как своих бойцов ценишь, демоново отродье! Прикончи своего лучшего наводчика!

Глаза за прорезью шлема полыхнули алым. Но гном имел все основания говорить так, и его командир знал это.

На днях они выехали прямо к городу драконов — скоплению тонких башен с остроконечными красными крышами, которые, как опята бревно, облепили вершину самой высокой на километры вокруг скалы.

Тот бой стал настоящим испытанием для их отряда. Когда они приблизились к проклятому месту настолько, что драконы не могли больше игнорировать появление незваных гостей, крылатые твари напали на них.

Тогда в расчёте было два гнома: сам наводчик и по совместительству командир, и старина Ори, который управлял големом-заряжающим. Ещё два голема помогали поворачивать арбалет на вертлюге и были по сути приводными механизмами Голина и бездушными проводниками его воли: первый крутил колесо горизонтальной наводки, второй — вертикальной.