А Чу Шучжи… Вот кто действительно был мудрецом, свалившимся из другого мира.

Го Чанчэн со всей охотой следовал найденной в интернете инструкции под названием «как вести себя на работе, если ты новичок». Носил с собой маленький блокнотик и хвостом следовал за Чу Шучжи: в разговоры не лез и под ногами не мешался, но всё аккуратно записывал и держал нос по ветру.

В дверях больницы их встретил молодой полицейский, проверил документы и проводил их в нужное крыло. Звали его малыш Ван, и по пути он успел поведать:

— Наш шеф уже внутри, он связался с господином Чжао по телефону. Дело серьёзное. Семья жертвы сообщила в полицию о том, что кто-то продал им отравленную еду. Жертву привезли сюда, но врачи пока что не могут определить, что это был за яд.

— Чем его отравили? — спросил Чу Шучжи.

— Фруктами, — сказал малыш Ван. — Пострадавший поздно возвращался с работы вчера вечером, и по словам его семьи, купил вместо обеда апельсин у уличного торговца. А съев его, немедленно отключился, и его примчали в больницу. Я конечно слышал об отравленной воде и вредных химикатах, но чтобы фрукты…

Стоило ему открыть дверь в палату, и их оглушил жуткий вопль. Го Чанчэн дёрнулся от ужаса и одним глазом заглянул в палату из-за спины Чу Шучжи.

Мужчина лет сорока извивался на постели, и его пытались удержать сразу несколько человек в халатах. Ещё в палате громко плакала женщина: видимо, родственница пациента.

Вцепившись в руку одного из врачей, мужчина кричал, давясь слезами:

— Мои ноги! Мои ноги сломаны! Мои ноги…

От воплей и слёз вены на его шее посинели и вздулись.

— Помогите же мне, мои ноги!.. Так больно, больно, кто-нибудь, помогите!

— Ноги? — тихо спросил Чу Шучжи у малыша Вана. — Разве у него не пищевое отравление? А с ногами тогда что?

— Ничего, — пожал плечами тот, — ни синяка, ни царапины. Рентген тоже не показал ничего странного. Поэтому мы все тут в недоумении.

Чу Шучжи подошёл и тронул за плечо медсестру, предлагая ей отойти, и склонился над пациентом. Приподнял мужчине веки, осмотрел зрачки и уши, бормоча что-то себе под нос, а затем резко двинул рукой, словно схватил что-то, стиснул пальцы в кулак и прижал его к солнечному сплетению пострадавшего.

И тот сразу перестал дёргаться.

— Всё ещё болит? — уточнил Чу Шучжи, не убирая руки.

Мужчина, переведя дух, благодарно взглянул на него и покачал головой.

Врачи и персонал молча пялились на Чу Шучжи, словно тот был злым волшебником.

А Чу Шучжи без колебаний убрал руку и, не обращая внимания на возобновившиеся вопли, сказал Го Чанчэну:

— Пошли, здесь нам больше нечего делать. Нужно писать отчёт.

Го Чанчэн не нашёлся с ответом.

И это всё?.. Что вообще произошло?

***

Факультатив, который вёл Шэнь Вэй, проходил поздними вечерами. Дождавшись, пока последние студенты покинут аудиторию, он собрал вещи и вернулся в свою квартиру. А по пути только и делал, что посматривал на экран телефона… Словно боялся куда-то опоздать.

Его телефон годился на три задачи: звонки, сообщения и отображение времени. Там ещё были игры, но Шэнь Вэй их никогда не открывал.

Откровенно говоря, пользоваться телефоном он не любил: писать от руки было гораздо удобнее. Если присутствует срочность, можно черкнуть быструю записку, а если время позволяет — можно написать целое письмо. Не сравнить с телефонными звонками, где каждая минута стоит денег. Каждый раз, как он думал об этом, Шэнь Вэю беспочвенно казалось, что кто-то безмолвно прослушивает его звонки, следя за каждым словом, и это ему очень не нравилось.

С письмами ведь каждое мгновение было наполнено томительным ожиданием. В особенности, если отправитель был тебе дорог. Один лишь знакомый и родной почерк может всколыхнуть нежную, глубинную тоску, а все до единого письма можно сберечь и перебирать, когда просит сердце.

Жаль, что Чжао Юньлань к письмам был равнодушен. Даже расписываясь за посылку, он ленился писать своё полное имя и ограничивался одной фамилией.

Палач Душ от своей марионетки получал голосовые отчёты.

Шэнь Вэй же оказался под плотным обстрелом мгновенными сообщениями.

Бездушный шрифт этих сообщений ничем не отличался от оповещений, которые ему присылала телефонная компания. Ни одно из них Шэнь Вэй не удалил, но до сих пор не мог к ним привыкнуть… А теперь и не к чему было больше привыкать. С тех пор, как они вернулись с гор, Чжао Юньлань совершенно перестал его беспокоить.

И может, это и к лучшему, думал Шэнь Вэй. Продолжительность жизни у обычных людей — всего несколько десятков лет. Для него они пролетят в одно невыносимо краткое мгновение. Человек умирает, как прогоревшая дотла свеча, и оставляет позади всё, что с ним происходило.

Когда придёт время, Чжао Юньлань снова забудет о нём.

Шэнь Вэй отворил дверь в спальню, которую всегда надёжно запирал, и свет внутри загорелся сам собой.

В его спальне не было ни постели, ни стола, ни кресла: только множество рисунков на стенах. По потрескавшимся рамам можно было судить об их почтенном возрасте, и все они были портретами одного и того же человека: спереди, сбоку, вблизи и издалека. По его одежде было видно, как идёт время: одеяния сменялись вместе с династиями и столетиями. Но человек оставался тем же: его лицо, острый взгляд, разлёт бровей и изгиб губ оставались прежними на каждом из портретов совершенно разных эпох.

А за портретами следовали фотографии: большие и маленькие, выхватывающие мгновения юности, взросления и старости… Человек на них улыбался, хмурился, с кем-то болтал и дурачился; на одной фотографии он возмущённо орал на чёрного кота, сидящего у него на шее.