Инчун пробормотала что-то себе под нос, явно недовольная таким итогом, а затем вытащила маленькую бутылочку и вложила её в руку Чжао Юньланю.
— Глава просил передать это тебе. А ещё просил сказать, что если тебе, лорд Хранитель, потребуется что-то ещё, клан цветов с радостью последует за тобой.
— Последует за мной? — изумлённо протянул Юньлань. — Нет-нет, глава слишком…
Его голос немедленно утонул в ниоткуда поднявшемся грохоте и звоне медного гонга.
Все вокруг мгновенно утихли, а на мостовую повыносили множество каменных столов.
— Ужин начинается, — сказала Инчун, — мне скоро выступать. Уважаемый Хранитель, на этом прошу меня простить. Береги себя!
— Постой…
Но прежде, чем Юньлань успел возразить, Инчун снова обратилась цветущей лозой и живо оплела все столы на каменном мосту. Каждый камешек оказался плотно покрыт цветочным ковром, и весь мост практически засиял этим блистательным изобилием.
Чжао Юньлань так и остался стоять, накрыв ладонью карман. Там, в укромном мешочке, лежала настоящая ценность: маленькая нефритовая чаша, украшенная резными лунными цветами. Тонкость работы неизвестного мастера попросту завораживала. По словам Да Цина, эта вещь принадлежала ещё прошлому Хранителю… А значит, ему самому в прошлой жизни — или в прошлой жизни его прошлой жизни, уходя кто знает как далеко в древние времена. Предполагалось, что в эту чашу можно собрать лунный свет; для клана цветов и их обрядов этот предмет был бы воистину бесценен.
Чжао Юньлань собирался обменять чашу на своё лекарство, и он никак не ожидал, что мёд Тысячи Цветов ему отдадут просто так — словно подношение божеству.
Поведение клана цветов, столь отличное от клана ворон, заставило Юньланя глубоко задуматься об этой разнице и её возможных последствиях. Погружённый в себя, он развернулся, собираясь найти Шэнь Вэя, и запнулся об угол каменного стола.
Шэнь Вэй мгновенно поддержал его и обнял, закрывая от любопытных взглядов.
— Мы получили то, за чем пришли, — сказал он Четвёртому Дяде, — а значит, нам следует покинуть это собрание. Посторонним нечего делать на ярмарке волшебных кланов. Мы ни в коем случае не хотим никому помешать.
Четвёртый Дядя смерил внимательным взглядом его властную хватку на поясе Юньланя и вежливо склонил голову:
— Места для вас уже подготовлены: сегодня вы наши почётные гости. Вы же не будете возражать против того, чтобы выпить с нами? — Шэнь Вэй нахмурился. — Следующий год — это год нашего клана… Год Змеи. А сегодня я буду ведущим нашего праздника. Прошу меня извинить.
Прежде, чем Шэнь Вэй успел отказаться, Четвёртый Дядя забрался на небольшую платформу, волоча за собой длинный змеиный хвост и практически подметая землю рукавами. Снова зазвучала музыка: тот же жутковатый дуэт исполнял теперь давно забытые мелодии древних ритуалов.
Где-то вдалеке звонкий женский голос пропел:
— Живущие на земле и на небесах, рождённые на горе Бучжоу…
Все собравшиеся затихли. Четвёртый Дядя оправил рукава, опустил взгляд и глубоко поклонился.
— Старое исчезает, а новое — близится. Наступает конец года, и все мы кланяемся трём святым. Первым — первобытному божеству гор и нашим великим предкам…
Все до единого гости поднялись на ноги и поклонились в сторону северо-запада.
Женский голос продолжал петь, растягивая слоги:
— Первобытные земли, пики среди облаков, столпы в небесах… Сын бога пламени, король всех морей, благословенный драконами… Звёзды, развернувшие время вспять…
Чжао Юньлань изумлённо вскинул брови и прошептал Шэнь Вэю:
— О ком она поёт? О боге воды Гун-гуне [2]?
Лицо Шэнь Вэя потемнело от гнева, а брови сошлись у переносицы.
— Она… Да, о нём.
— Значит, они вспоминают, как он ударился головой о гору Бучжоу? [3] Но разве он не божество воды? Кто такой этот первобытный бог гор? И причём здесь гора Бучжоу?
— Я… Не знаю, — отозвался Шэнь Вэй после долгого молчания. — Не могу точно утверждать, что тогда случилось.
Уловив что-то в его голосе, Чжао Юньлань перестал задавать вопросы и принялся беззвучно выстукивать ритм льющейся песни на своей ладони.
А песня всё длилась и длилась, рассказывая о битве между Гун-гуном и Чжужуном [4], которая закончилась тем, что небо накренилось к северо-западу.
В древних легендах говорилось, что именно из-за неловкости Гун-гуна солнце теперь встаёт на востоке и заходит на западе. Всё это и привело к процветанию волшебного народца, но о том, что именно произошло, песня умалчивала.
Во многих старых историях не хватало важных деталей, а то, что можно было понять из потерянных кусочков, было всего лишь верхушкой айсберга. Не говоря о том, что эти легенды проистекали из начала времён и успели много раз переродиться, пусть и вещали об одних и тех же мифах и богах. Чжао Юньланю было прекрасно известно, что не следует беспокоиться о том, что означают слова какой-то древней песни, но сердце подсказывало ему, что за этой историей, — казалось бы, несущественной и незначительной — скрывается какое-то важное знание.
Первобытные божества никогда не владели сразу двумя сущностями. Если Гун-гун являлся богом воды, его не могли называть божеством гор и почитать с таким рвением.
Глава какой горной деревни мог остаться в истории по-настоящему божественной фигурой?
Пальцы Юньланя дрогнули, и он вдруг вспомнил слова человека из клана Ворон.
«Куньлунь».