— То враг упрётся во вторую, так? — перебил князь.

— Так, Александр Иванович, — кивнул Арсений. — И тут будет двойная выгода. Коли враги проломят внешнюю стену или ворота и ворвутся через этот пролом, то попадут в западню, и мы их будем бить уже с двух сторон, внутренней и внешней. Снаружи противник будет напирать, и в западне начнётся страшная мялка: они станут давить друг друга и гибнуть, а мы им в том поможем — камнями, стрелами, копьями, смолой, кипятком...

— А если возьмут внешнюю стену? Ведь тогда уже будут бить нас из укрытий оттуда.

— То не особо опасно, — заявил Арсений. — Внешняя стена будет ниже внутренней, и мы окажемся на высоте, а с высоты всегда легче сражаться. Да и посуди сам, княже: атаковать они будут, чтоб городом завладеть, но, взяв внешнюю стену, в город не проникнут. Для этого им нужно будет спуститься с неё. В результате враги окажутся в той же ловушке, и мы будем легко бить их. Кроме того, полностью овладеть внешней стеной им вряд ли удастся. Те из наших, что там останутся, будут нам помогать, и враг окажется между двух огней.

— Но ведь, взяв внешнюю стену, он может разобрать её?

— Ну и пусть разбирает, — хмыкнул Арсений. — Пусть бросает оружие, выламывает брёвна и кидает своим же на головы...

— Да ты, Арсений, просто прирождённый воевода! — восхитился Александр. — Делай, как задумал, даю тебе полную волю...

И началась работа по восстановлению разрушенного града Липеца. Князь Александр бросил клич по всей округе, чтобы возвращались на прежние места люди липецкие, воронежские и онузские. Правда, Воронеж и Онуз решили пока не восстанавливать.

Мастера дел железных почти под открытым небом ставили плавильни и плавили руду, кузнецы, чуть прикрыв досками свои горны, ковали железо. И гончары откуда-то из лесу выползли, стали месить глину и лепить посуду. Смерды на лошадях начали возить строительный лес, добывать камень. В общем, закипела работа, повеселели люди, зазубоскалили. Лелеет слух стук топоров, ругань мастеров и то ласковый и мягкий, то басистый, гулкий звон православных колоколов.

— Подымай, подымай бревно повыше! — кричит Арсений мастеру-древельщику. — Не задирай, кому говорят!..

Обросшие, замшелые, выбрались из берложного места и Гаврюха с Мироном, пришли на клич князя помогать строить город. В строительном мастерстве они особо не разумели, но работу подсобную, иногда непосильно-тяжёлую, выполняли с превеликим удовольствием. И вот дали им кобылёнку захудалую со скрипучей подводой и приказали рубить лес и возить к новостройке. Подвод собралось много, они сновали туда-сюда, из леса — в лес. Гаврюха с Мироном забрались в чащу, на дальнюю делянку, почти к самому Дикому Полю. И сами-то одичали от лесной, глушинной жизни, отвыкли от работы нормальной, а тут сразу с азартом рубить лес кинулись. Правда, потом подустали, притомились. Присели, развязали узелки со скудной пищей. Был у них на двоих кусок ржаного хлеба и дикий чеснок, недалеко в овражке тёк ручеёк чистой ключевой воды. Набрали её в деревянную ладейку, которую всегда держал при себе Мирон.

«Ты богатей, Мирон», — не уставал повторять Гаврюха, глядя на эту ладейку. Сказал так и на сей раз.

«Чем же это я богат? — обычно отвечал другу Мирон, ответил так и на сей раз. — Вшами?»

— Ладейкой. А у меня вот и той нету.

— Ну, в этой посуде узор небольшой, — усмехнулся Мирон. Помолчал и уже в который раз завёл: — Когда прятались от татар в лесу, как-то без дела сидел, взял кусок липы да и выстругал. Липка мягкая, легко далась, вот и без горя теперь: пью из этой ладейки не только воду...

— А чего же ещё?

— Бражку, — снова усмехнулся Мирон. С хрустом откусил от сухаря, кинул в рот очищенный зубец чеснока и, жуя, предложил: — А ты себе сделай такую же. Дело-то простое, только липка нужна и вострый ножик. Тогда и ты станешь богатым человеком.

— Да теперя не до ладейки, — вздохнул Гаврюха. — Кремник делать надобно. Вот отстроимся, тогда...

Но он не договорил. Послышался треск сучьев, и перед глазами ошеломлённых дровосеков как из-под земли выросли татары. Мирон поперхнулся крошками и закашлялся, Гаврюха в ужасе открыл рот и вытаращил глаза. Один татарин махнул снизу вверх кнутовищем: подымайтесь, мол. На теле Мирона холодными мурашками высыпал страх, а у Гаврюхи даже слёзы навернулись.

— Попались, Миронушка, теперя конец... — дрожащим голосом прошептал он, испуганно глазея на татар. — Не убежать...

Мирон, который никак не мог откашляться, поднялся вслед за Гаврюхой. Тот же татарин развернул кнут и огрел Мирона. От хлёсткого удара у несчастного вместе со слюной выскочили из горла все крошки, и кашель прекратился. Опасаясь нового удара, он прижался к Гаврюхе, который трясся как осенний лист на ветру.

— Сказнят, как пигь дать, сказнят...

— Пошоль! — крикнул татарин и опоясал кнутом уже обоих сразу.

Бедняги побежали трусцой. Правда, бежать пришлось недолго. Выскочив из леса, они заметили шагах в трёхстах красивую юрту, вокруг которой туда-сюда сновали всадники. Пока дошли до юрты, лесорубы получили с десяток ударов по спине кнутом. В юрту их затолкали пинками.

— Чево делить лес ходиль? — спросил, видать, знатный, лоснящийся от жира татарин.

— А-а-а... мы... мы... — мычал Гаврюха.

— Дрова заготавливали, — ответил уже свыкшийся с мыслью о неминуемой гибели Мирон. — Дрова на топку... К зиме... Зима на носу...

— Врёшь, шакаль! — крикнул жирный татарин и, встав, врезал со всего маху плетью по спине Мирона. — Строевая лес рубиль! Чего строиль собраль?

— А-а-а! — завизжал Гаврюха и... вдруг выпалил: — Липец строить хотим!

— Ты что, Гаврей, брешешь?! — обомлел Мирон. — Избу делать будем!.. — И вцепился Гавриле в горло.

— Сядь, шакаль! — с яростью начал стегать Мирона татарин. К нему на подмогу подбежали два нукера и стали отрывать Мирона от напарника. Но поздно: когда Мирона оттащили, Гаврюха был уже мёртв. Выпученные глаза его закатились под лоб, голова безжизненно упала на плечо.

Татары что-то залопотали между собой, часто повторяя слово «Липец». Потом один выбежал на улицу, и вскоре послышался топот копыт нескольких коней. Жирный татарин что-то крикнул, Мирона схватили за шиворот и выволокли на улицу. Привязали к седлу коня и на длинных ремнях потащили к лесу, а там зацепили за ребро железным крюком и подвесили к сосне. Не скоро случайные прохожие обнаружили труп и похоронили его.

А Ахмат пришёл в ярость...

Ахмат пришёл в ярость, узнав, что к Ногаю примчался вестник с границы Липецкого княжества и поведал, что там строят новую крепость. Однако Ногай спокойно отреагировал на это известие: полностью поглощённый борьбой с зазнавшимся Телебугой, темник был крайне зол на хана, который, забыв о том, кто посадил его на золотоордынский трон, уже не признавал своего могущественного покровителя. Телебуга забыл, как ещё совсем недавно ползал у ног Ногая, моля о помощи в своей борьбе за Сарай. Темник думал тогда, что, лишив власти Тудан-Менгу, приобретёт в Телебуге правителя, который всегда будет заглядывать ему в рот, однако Телебуга оказался не из благодарных. К слову, Тудан-Менгу тоже когда-то был посажен на трон Ногаем. Да-а, сильно рисковал Ногай, замыслив недоброе против законного правителя Золотой Орды, могущественного Джучида Менгу-'Гимура, которого одолел хитростью, лестью, ловкостью, коварством и , ядом. Сына же старого хана, Тохту, загнали тогда далеко в степь за Итиль, и казалось, что для Ногая отныне открылись все врата рая. Не тут-то было. И Тудан-Менгу, и Телебуга, возгордясь, один за другим отвернулись от того, кому были обязаны властью.

— Тохта-гу-хан... — произнёс Ногай и подумал о том, что хотя и есть с царевичем определённая договорённость, но он чрезвычайно опасен. Однако и недоумка Телебугу терпеть уже нет сил...

Из забытья Ногая вывел шум на улице, и он приказал нукеру посмотреть, что там происходит.