— Ну, они ещё вроде не знают о моём к вам переходе, — спокойно ответил Севастьян. — Да и где наша не пропадала! — махнул рукой. — Город мне знаком, там живут мои родичи, друзья. Они наверняка помогут. Главное — как незаметно в Воргол прошмыгнуть?

— А ночью, Севушка, ночью, — посоветовал боярин.

— Верно, Семён Андреевич, сегодня ночью и пойду. Может, удастся уговорить кого из братьев освободить Демьяна и уйти в нашу дружину. С собой я возьму тебя, Василий, — посмотрел на старшего Шумахова, — Ломова и Андрюху Кавыршу.

— Действуй, — кивнул князь. — Собирайтесь, а я пойду. Сноха в гробу лежит, надо отдать ей последние почести...

Ночь уже дышала морозом, предвещая скорую зиму. Ясный месяц касался яркими, но холодными лучами спин подкрадывающихся к стенам Воргола лазутчиков.

— Где тут легче забраться? — шепнул Василий.

— Не где легче надо искать, а где незаметнее, — возразил Хитрых. — Со стороны реки попробуем.

— Да там же крутизна смотри какая, — указал пальцем на приречную сторону города Евтей.

— Ну и что ж, что крутизна, — пожал плечами Севастьян. — Зато там охрана слабая. Да и верёвка на что?

— Кого с собой возьмёшь для подмоги? — спросил Василий.

Севастьян покачал головой:

— От второго там не подмога будет, а только горе. Я один незаметно проскользну, а двое вряд ли.

— Ладно, — кивнул Василий. — Мне что? Мне лишь бы Дёмку вызволить.

Вскоре лазутчики прокрались вдоль берега Воргола к самой высокой стене кремника, которая, по словам Севастьяна, почти никогда не охранялась.

— Если всё получится, — шепнул Хитрых, — то к утру я здесь же к вам и спущусь. А коли меня схватят, то уходите, вы ничем не поможете. Поняли?

— Понял-понял, Севушка, — мягко и даже как-то заискивающе проговорил Василий Шумахов. Мысль о возможной гибели сына надломила этого сурового воина.

А тем временем отменный арканщик, не хуже любого из татар, Андрей Кавырша ловко накинул петлю верёвки на резной выступ деревянной стены детинца.

— Ну, Севушка, с Богом, — перекрестил Хитрых и сам перекрестился Василий Шумахов.

— Ни пуха ни пера тебе, — добавил Ломов.

Севастьян поплевал на руки и, подпрыгнув, начал подниматься на стену. Он быстро забрался наверх и скрылся в темноте.

Вокруг стояла гробовая тишина, которая лишь иногда нарушалась пением сверчка да плесканьем в воде речных обитателей. Троица липчан, прижавшись к стене и затаив дыхание, стала ожидать возвращения Севастьяна, а тот, спустившись вовнутрь детинца, начал в темноте пробираться по безмолвному городу к дому своего старшего брата Козьмы. А уцелел ли после нашествия Ахматовой рати дом брата, и жив ли сам Козьма?

Место Севастьян нашёл, но избу не угадал. Вместо старой стояла новая, из свежих брёвен. Она была и выше прежней, и развёрнута в другую сторону.

— Господи, — прошептал Севастьян, — а вдруг и не Козьма тут живёт? А, ладно, коли что — притворюсь пьяным: мол, заблудился...

Севастьян легонько постучал в окно. Внутри избы послышался шорох, сонное бормотанье и ругань хозяина.

— Кого несёт нечистая в такую темень! — открылась половинка створчатого окна.

— Козя, это я, Сева, только тише! — угадав голос брата, прошептал Севастьян. — Впусти меня...

— Се-е-ва?! — изумлённо протянул Козьма. — Откудова?.. Щас открою!

Севастьян успел только услышать возглас жены брата: «Козя, кто там?», как щёлкнули засовы и дверь распахнулась настежь. В сенях братья крепко обнялись.

— Севушка, родной! — воскликнул Козьма. — А мы считали тебя погибшим!

— Жив я, Козя, жив, — отвечал Севастьян, похлопывая брата по спине. — Ну хватит, хватит! Идём в хату, там всё расскажу.

В избе испуганная жена Козьмы уже успела зажечь лучину. Увидев деверя, оторопело всхлипнула и шмыгнула в бертьяницу[1] за продуктами — готовить угощенье. Севастьян пробормотал:

— Позанавесь-ка окошки, брат. Нежелательно, чтобы меня увидали в Ворголе посторонние.

Козьма испуганно заморгал и стал суетливо затягивать окна занавесками. Потом братья сели за стол.

— Что случилось? Ты где был? — прошептал Козьма. Помолчав, сообщил нерадостные новости: — Отца нашего татары зарезали. А мать, когда прошёл слух, что ты сгинул в татарской неволе, слегла и боле не встала, померла. А ты неужто из полона убёг?

Вернулась жена Козьмы Прасковья и начала накрывать на стол. Потом снова вышла, и Севастьян шепнул:

— Ни в каком полоне я не был... У Святослава Липецкого служил, а сейчас у князя Александра в воеводах...

— Што-о-о? — удивился Козьма.

— Да тише ты! — испуганно закрыл ему рот ладонью Севастьян.

Опять появилась Прасковья, и братья замолчали. Она поставила на стол еду и вышла. Севастьян посмотрел ей вслед.

— Тихо, беду накличешь. Да, я служил князю Святославу Липецкому, а когда его убили подручные Олега Воргольского, — а может, он и сам принимал в этом участие, — власть в княжестве Липецком перешла к князю Александру. Вот ему сейчас и служу.

— Ты что, Севастьян? — сердито посмотрел на брата Козьма. — Князь Олег не убивал Святослава! Его убил их же, липецкий, охотник Самсон!

— Но научил-то Самсона Олег!

— Не, ну был слушок, но никто ж не поверил...

— Не поверили? — укоризненно посмотрел на брата Севастьян.

— Ладно, щас, подожди! — вскочил Козьма. — Жинке подсоблю, мёду достану. — Он скрылся за дверью, а вскоре вместе с женой явился с крынкой мёда. Прасковья поставила горшок с капустой, спросила, чего ещё на столе не хватает.

— Достань из печки щи, — велел Козьма. — Небось ещё тёплые. И ложись спать, боле нам ничего не надо.

И Прасковья, слазив в печь, скрылась в соседней горнице.

— Я пить не буду, — предупредил Севастьян, когда Козьма начал разливать по кружкам крепкий напиток, — потому как должен быть трезвым. Дело у меня слишком серьёзное, и ты мне должен помочь.

— Какое дело? — поставил поднесённую было ко рту кружку Козьма. — Против свово князя что надумал?

— Не князь он мне! — отрубил Севастьян. — Князь должен защищать свою Отчизну, не бегать от врага и не просить пощады, а бить его! А Олег, мало того что не заступился за своих людей, когда напали татары, а вдобавок и сам участвовал в убийстве настоящего защитника Руси. Он убил князя Святослава и свою родную сестру, жену Святослава Ивановича — Агриппину Ростиславну. А изверги его убили жену и невестку князя Александра, глумились над женщинами, которые сопровождали княгиню Липецкую, и побили воинов князя Мстислава Михайловича Карачевского. Олег по горло в крови своих родичей! Как можно ему служить?..

Козьма, раскрыв рот, слушал брата. Он был поражён. Когда Севастьян умолк, Козьма пододвинул к нему миску со щами:

— Ты ешь!

Севастьян выхлебал миску, жадно прикусывая хлеб. Козьма вяло жевал капусту, смотря перед собой отсутствующим взглядом. Потом тяжело вздохнул:

— И всё равно, не буду я убивать своего князя, Бог не простит...

Севастьян бросил ложку:

— А тебя никто и не просит! Я не князя убивать приехал.

— А зачем же?

— К вам в темницу попал сын моего друга, Демьян Шумахов. Его надо вызволить оттуда.

— А-а-а! Это тот бешеный, который уложил восемь мужиков? Между прочим, он чуть не убил нашего брата Афанасия. Спаси Бог, меч попал плашмя. Шапку снёс, а голова цела осталась.

— Да Демьян озверел от горя, ведь сподручники Олега и его жену ссильничали, а потом глаза выкололи и зарубили! — в гневе стукнул кулаком по столу Севастьян.

— Кто сильничал? — тихо спросил Козьма.

— Люди Олега, — буркнул Севастьян. — А кто именно — неизвестно.

— Понятно... — Козьма долго молчал и наконец вздохнул: — Но как же мы его выручим? Детинец отстроен заново, темница тоже из новых брёвен. Дверь дубовая на три замка закрыта, ключи, кажись, у Ермолая. На страже пять человек с мечами и копьями.

— Значит, надо отобрать у Ермолая ключи, — заявил Севастьян. — А сторожа будут сопротивляться — побить.