«Черноле-е-ес... — думал Рвач. — Чернолес... С поприще до Воргола. Попросить Матвея, чтоб отвёз? А вдруг, пока я лежал в беспамятстве, приезжали эти выродки, Пантелеймон с Кириллом, и Матвей, Варвара и Савелий только прикидываются добренькими, а сами ждут, когда выздоровлю, чтоб отправить на растерзанье Александру. Свяжут, посадят в сани — и в Дубок. Как запрошусь домой, так сразу поймут, что выздоровел. И что тогда? А эта знахарка? Я про неё и раньше слыхивал, что ведьма лесная, Бабы-яги наподобие. Она-то явно на меня зла, хоть и лечит. А вдруг тоже в сговоре?.. Не-е-ет, меня не проведёшь. Сегодня же ночью уходить надобно...»

— А ты, боярин, ужо почти поправился, — сел рядом Матвей. — Чуток погодя можно и домой.

Рвач вздрогнул.

«Куда домой? Куда он собирается меня увезти? — забилась в мозгу испуганная мысль. Рвач мельком глянул на собеседника, пытаясь прочесть в его глазах злобу и неприязнь, но, не обнаружив ничего подобного, подумал: — Как ловко притворяется! Ну и хитре-е-ец!..»

— Что молчишь, боярин? — вывел из оцепенения Рвача Матвей. — Скоро домой, говорю.

— Да, скоро, скоро! — пробормотал больной. — Правда, я ещё не окреп, да ведь пора и честь знать. Понимаю, что вам уже в тягость, но я за всё заплачу. Не беспокойтесь, я заплачу.

— Да что ты! — замахал руками Матвей. — Я не про то. Живи, сколь хошь. Я к тому лишь, что соскучился ты небось, боярин, по дому, по своим...

— Как не соскучиться? Ещё как соскучился, — с усилием заморгал глазками, пытаясь выжать слезу, Рвач. — Давно я дома не был. Вот ужо и снег выпал, а я у вас загостился. Из Дубка... — Рвач осёкся. — То есть из Орды через Дубок ехал — и вот чуть не пропал. Вы с Савелием выручили.

Матвея слова Рвача насторожили.

— С Половецкого шляху, боярин, сбился?

— Да-а... Сбился с дороги. Осень была... Сейчас зима... Залежался я у вас. Думаю, через недельку твёрдо на ноги стану.

— Эт точно, — согласился Матвей. — Неделю ещё надо полежать, боярин, а потом я тя домой отвезу...

Долго ворочался в постели Рвач, никак не мог уснуть. Потом встал, посмотрел в окно: мороз-узорник потрудился на славу на слюдяном оконце. Рвач подышал на него — окно немного оттаяло. Протерев талое место тряпицей, Рвач посмотрел на улицу и прошептал:

— Холодает. Луна яркая. Дорога на Воргол, должно быть, видна... — Он прислушался: — Спят, нехристи... Ну, пущай спят, а мне пора.

Собрав свои пожитки, Рвач бесшумно, на цыпочках, вышел на улицу. Морозный воздух окутал его с ног до головы. Беглец глянул на небо: звёздное и чистое. Определив по Полярной звезде направление пути, Рвач, отъевшийся на чужих харчах, широко шагая, пустился в путь. Постоянно оглядываясь, он не заметил, как углубился в чащу леса. Найдя санную колею на Воргол, легко пошёл по натоптанной дороге. Он шёл быстро, и не успели ещё прокричать первые петухи, как оказался у северных ворот. Сторожа, услышав знакомый голос, распахнули ворота:

— Откуда пожаловал, Ефим Матвеевич?

— С того свету! — угрюмо бросил Рвач и поспешил домой, где устроил жестокую выволочку изумлённым холопам и завалился спать.

А в Чернолес прискакали под утро на взмыленных конях Пантелеймон с Кириллом.

— Батя! — ещё в сенях закричал Пантелеймон. — Где гость? Волоки его сюда!

— На кой ляд он тебе сдался? — спросонья протёр рукавом исподника испуганные глаза Матвей. — Он больной, спит, не трогайте!

— На суд к князю Александру везти его надо! — объяснил Пантелеймон.

— К какому князю? — решительно преградил дорогу сыну Матвей. — Не дам больного. Не возьму грех на душу и тебе не позволю! Не по-христиански гостя в плен выдавать. Нету на Руси такого заведения, чтобы гость по вине хозяев на плаху шёл!

— Он враг наш, батя! — взорвался Пантелеймон. — Если мы его не прикончим, то он нас изведёт. Нам Чернавка всё рассказала — она в Дубке была.

— Пантелеймон прав, — раздался неожиданно голос Савелия. — Мне Кирилл сказал. Змея Горыныча мы пригрели, вылечили и откормили. Он злодей, и надо выдать его на суд князю Александру.

— Рвач, дядя Матвей — заклятый враг русским людям, — скрипнул зубами Кирилл. — И мы с Пантелеймоном служим сейчас не воргольскому извергу, а липецкому князю Александру Ивановичу.

Матвей с раскрытым ртом остался на месте, пропустив в опочивальню Рвача сына и соседей.

— Где он? — послышался оттуда громкий возглас. — Где? — с шашкой наголо выбежал Пантелеймон.

— Авчерась был... — растерянно пролепетал Матвей. — Вместе со всеми ложился. А что, нету?

— Нету! — закричал Пантелеймон. — Сбежал, сука, змея подколодная! Ну, несдобровать нам теперь! Этот зверь по самый гроб мстить будет!

— Быстро за ним! Может, настигнем! — кинулся на улицу Кирилл. — Пойдём по следу. Навряд он уже до Воргола добрел! А дорога туда одна, не свернёшь никуда! Да вот и след. Смотри — за околицу в лес потянулся! Пантелеймон, на конь! Поспешим!..

И два всадника, пригнувшись к холкам коней, углубились в лес.

Солнце, зажигая сиянием снег, уже нестерпимо слепило глаза, когда преследователи, так и не догнав Рвача, достигли предместья Воргола.

— Успел, гад! Он уже в городе! — с яростью махнув плёткой и оглядывая высокие стены детинца, закружился на коне Кирилл. — Нужно уходить, а то на стенах воргольцы собираются, как бы в погоню за нами не кинулись.

И действительно, воргольские воины зашевелились. Некоторые показывали руками в сторону всадников и что-то кричали.

— Скачем домой! — отозвался Пантелеймон. — Надо стариков спасать, а то их заместо нас заберут!..

— Батя, беда! Собирайся в дорогу! — распахнув дверь, с порога приказал Пантелеймон. — Рвач в Ворголе, теперь беды не миновать!

— Не ерепенься, сын, погодь, — насупился Матвей. — Куда меня тащишь? Куда я пойду из свово дому? И почему это я должон бежать?

— Да пойми, батя! — чуть не плача, заметался по избе Пантелеймон. — Ты же не знаешь Рвача, он не простит!..

— Чево не простит? — загорячился Матвей. — Тебя он, может, и не простит, а я его выходил! Да он меня за это всю жизнь благодарить будет.

— Ничего не понимает! — ударил по столу кнутовищем Пантелеймон. — Матушка, собирайся!

— А ты чё раскомандовался? — рассердился Матвей. — Молокосос! Поняла, мать? Он из гнезда только что, желторотый, а уже отца учит. Никуда я не поеду и мать не пущу. Нас никто не посмеет тронуть. Чай, не татары в Ворголе сидят, а свои, православные люди. А тебе, конечно, край отсель бежать, и чем скорей ты в свой Дубок умотаешь, тем лучше. А мы с матушкой твоей тута останемся и за тебя будем Бога молить, понял, сынок? Правда, Савелий? — повернулся Матвей к входящему в избу другу.

— И твой баламутит? — нахмурился тот.

— А не видишь?

— Да вижу. Я думаю, Матвей, пущай они сами улепётывают.

— И я то ж говорю, а он, вишь, взъерошился. Как будто татары наседают!

— Да Рвач в тыщу раз хуже любого татарина! — скакнул через порог Кирилл. — Он с вас живых десяток шкур сдерёт!

— Такой же он християнин, как и мы все, — продолжал стоять на своём Матвей, дрожащими руками одёргивая вылезшую наружу исподнюю рубаху. — На нём крест православный, а православные на добро добром отвечают. Мы спасли его от лютой смерти и служим, как и он, нашему князю.

— Да он же предал Святослава Липецкого! — возмутился Кирилл.

— А вы предали Олега Воргольского! — парировал Савелий.

— Что-о-о? — покраснел Кирилл.

— Что слышал, слюнтяй! — взвился Савелий. — Мы ещё с вас спросим, почему покинули Князеву службу и подались в разбойники?! Так я говорю, Матвей?

— Так, Савелий, так! А ну скидавай штаны — пороть буду! — Матвей сдёрнул со стены уздечку, и Кирилл закричал:

— Пантюха, бежим! — И первым выскочил наружу. Пантелеймон за ним.

— Стойте! Проклянём!.. — кричал вслед раскрасневшийся от возбуждения Савелий.

Но ребята уже не слышали этих угроз. Горячие кони стремительно уносили их в лес. Они были злы и обижены, и каждый думал, что уже никогда больше не вернётся домой.