Делия делала переводы для партийной печати и одновременно училась в Академии Сан-Фернандо. В Испании она, пожалуй, преодолела ту давнюю застарелую травму — провал на публичном концерте, после которого никогда не пела на людях. Сама жизнь привела ее в Певческий союз рабочих. У Неруды не было никакого слуха, но певицы — и признанные, и непризнанные — покоряли его сердце. Всю жизнь он дружил с Бланкой Хаусер, которая как никто исполняла «Сон Эльзы» из оперы Вагнера «Лоэнгрин». Позже пришел черед Делии — навсегда смолкшей певицы. А затем появилась Матильда — до встречи с Пабло она зарабатывала пением на жизнь.
Делия успевала все сразу, была душой любого дела. И потому ее прозвали Мурашкой, Мурашей. Она ничуть не обижалась, напротив, это ей льстило. «Да, я похожа на муравья, потому что взваливаю на плечи ношу больше меня самой», — говорила эта удивительная женщина.
Однако Неруда любил называть ее «соседкой». Меткое прозвище… Делия великолепно разбиралась во всем, что было связано с политикой, искусством, с психологией человеческих отношений. Но в силу своего характера почти не занималась домашним хозяйством, которое требует и времени, и старания. Вернее, занималась как бог на душу положит.
Делию мало заботил мир кухни. Она царила за его пределами. Как и Пабло, она унаследовала от своего отца любовь к застольному веселью, приглашала домой всех и каждого, совершенно не думая, что приготовить к приходу гостей. Сколько раз Неруда лихорадочно шарил по пустым кастрюлям, посылал в последнюю минуту друзей в магазин или изобретал что-то на скорую руку, чтобы хоть как-то выйти из положения. В его глазах Делия была этакой прелестной соседкой, вроде бы забежала к нему на минутку — и вот целый день ведет с ним умные увлекательные разговоры о высоких материях, напрочь забыв о «мелочах жизни», о домашних хлопотах, о том, что она и есть хозяйка дома.
Революционный пыл, политический пафос, неустанная работа ума отличали Делию. Она непрестанно думала о великих вечных проблемах бытия, о спасении человечества. Быть может, именно эти свойства ее натуры, внутреннее горение, глубокий интеллект, устремленность к высшим духовным ценностям так заворожили, пленили Неруду… Делия разительно отличалась от всех его прежних женщин. Она обладала редким, чарующим обаянием, лучилась особым, всепроникающим светом. В ней было столько неотразимой прелести, что Пабло совершенно потерял голову.
За их бурным романом неотступно следили печальные глаза Маруки. Колкая, язвительная Делия умела задеть за живое и припечатала Маруке немало обидных прозвищ. Она влюбилась в Неруду сразу, не раздумывая. Женским чутьем угадала в нем поэта, которому надо помочь, чтобы он достиг иных высот. Делия отдалась своему чувству безоглядно, не терзаясь мыслью, что старше его… на двадцать лет. Быть может, порой она испытывала к поэту материнскую любовь, понимала, что ей нужно заняться воспитанием этого тридцатилетнего человека, который вырос в глухом захолустье на краю света, приобрел дурные привычки в чадных тавернах, мучился одиночеством на островах Юго-Восточной Азии и, не смущаясь, отпускал непристойности в светском обществе.
Никто другой не сумел бы так искусно, как она, «зачистить эту лесину», снять все лишнее. По счастью, именно ей выпало научить поэта светскости, отшлифовать и его манеры, и его речь, но самое главное — углубить в нем чувство ответственности не столько за свой поэтический дар — это жило в нем изначально, — сколько за судьбы людей, за судьбы человечества. Разумеется, педагогические старания Делии носили произвольный характер. Ею двигала ураганная сила любви, рвущаяся из ее естества. И она ринулась навстречу любви открыто, откровенно, без колебаний. Взяла и попросту поселилась у Неруды. Не обращая внимания на испуганные глаза поэта, она увлекала его в постель, мало смущаясь тем, что в доме создалась немыслимая обстановка, что все происходит на глазах ошеломленной и притихшей жены. Делия дерзко вторглась во владения Маруки, но, по сути, бедная Марука уже давно их лишилась.
Делия дель Карриль вступила в бой, пошла на приступ с такой решимостью, что вскоре брак был расторгнут. Пабло с Делией стали жить вместе, под одной крышей. Они поженились в Мексике в 1943 году. Однако брак их не был признан чилийским законом.
В глубине души Делия всегда видела себя покровительницей, ангелом-хранителем Неруды. Много лет спустя, уже после их разрыва, она не переставала говорить, что Пабло — настоящий ребенок, малое дитя.
«У него поправилось здоровье, — в сотый раз повторяла Делия. — И мне это стоило немало сил. Его мать умерла от туберкулеза, когда он был грудным младенцем… Младенцем он бился за жизнь в утробе больной матери…» Делии пришлось взять на себя заботу о тридцатилетием ребенке. Он обожал ряженых, веселые игры с друзьями. Точно дети, они рисовали на полу воображаемую линию и шли по ней, как ходят эквилибристы по проволоке, «рискуя жизнью». Какие только шутки и розыгрыши не придумывали на вечеринках! В одном из мадридских кафе Пабло переоделся официантом, приклеил себе усы с бородкой, надел фартук и, едва удерживая тарелки, вломился в банкетный зал, где сидели важные особы. Делия, конечно, пугалась, но хохотала до слез. Она никогда не участвовала в этих проказах, в этих игрищах, хотя они очень смешили ее. Она считала, что главное — вовремя остановить, утихомирить лихих шутников. При своем веселом нраве Делия была глубоким, серьезным человеком. А вот Пабло, тот вдруг резко менялся, становился просто невыносимым. Точно каменел. Ей приходилось «оттаивать» поэта, развеивать его хандру.
Как-то Делию, когда ей было уже девяносто пять лет, спросили, почему она остановила свое внимание на Пабло. Она ответила: «Нет, Пабло вовсе не привлек мое внимание больше других. Я просто почувствовала к нему нежность, почти жалость. У бедного Пабло была такая безотрадная, томительная жизнь…»
Скорее всего, он всегда был для нее ребенком. «Настоящий мальчишка, который только-только приехал из Темуко». Этот «мальчишка» приходил домой и садился писать стихи, точно самый прилежный ученик. Его учительница — Делия дель Карриль. Каждый раз он показывал ей, как выполнено «домашнее задание». Делия стала для него самым строгим цензором. Так говорил сам Пабло. И действительно, она делала очень верные и тонкие замечания. Но однажды Пабло предложил Делии взять и переписать его стихотворение по своему вкусу. Она возмутилась — что за бредовая идея!
Как-то раз Неруда увидел в витрине мадридского магазина игрушечный парусник и раскапризничался, точно малый ребенок. Стал требовать у Делии этот парусник в подарок. Купим, и все тут! — упрашивал он Делию. Вместе с ними был испанский поэт Леон Фелипе. Сообразив, в чем дело, он напустился на Пабло: «Что за ребячьи выходки!»
Порой Делия называла Неруду «arriéré mental». В таких случаях он изображал на лице полное непонимание, и она переводила с французского — «умственно отсталый». Эльза Триоле и Луи Арагон сердились на нее, негодовали. А впоследствии Луи сам, смеясь, подшучивая над Пабло, тоже называл его так. В слабостях Пабло к некоторым вещам, в его неизбывной тяге к морским раковинам, к бабочкам, к корабельным рострам, к старым шарманкам, к сношенным башмакам самых невероятных размеров Делия видела еще одно убедительное доказательство его наивности, детской чистоты. Это осталось в нем до конца жизни, но при всем том он, как никто, умел здраво и проницательно разбираться в людях и в самых сложных ситуациях.
Уже давно произошел разрыв между ними, когда Делию спросили, нравилась ли ей эта черта характера поэта. Она ответила: всем нравилось, что такой солидный человек, «такой дядя» дурачится, как малое дитя. Во всех мужчинах есть что-то детское…
Да, ей пришлось заняться воспитанием «большого ребенка». Чаще всего она беседовала с ним о политических проблемах и открывала ему глаза на многие вещи. «Делия — это окно, распахнутое навстречу свету Правды», — сказал однажды Пабло.
Но куда больше, чем деятельная Мураша, просвещали Неруду события, происходящие в Испании. Они укрепляли, формировали его политическое сознание, будили мысли…
