При цвете лица Сингха сложно заметить, когда он краснеет, но ему явно было неловко.

– Ну, как сказал бы мой сын… – начал Ранджип, и продолжение возникло в голове у Сьюзан прежде, чем он закончил фразу, именно так, как обычно говорил Харприт: «В чём бы ни плыл ваш чёлн…» Но потом Ранджип качнул головой. – Но, как я сказал, я считаю, что решение проблемы будет из разряда «всё или ничего».

– Как бы то ни было, – сказал Джиллетт, – Рэйчел не даст согласия на процедуру.

– Что? – переспросила Сьюзан – но заметила, как Сингх нахмурился.

Джиллет повернулся к ней.

– Прежде, чем эта больница, или любая другая, сможет произвести над кем‑то экспериментальную процедуру, этот кто‑то должен дать на неё информированное согласие. Рэйчел такого согласия не даст.

– Все остальные хотят, чтобы связь исчезла, – сказал Сингх.

– Мне не интересно, чего хотят остальные, – сказала Рэйчел. – Вы говорите о внесении фундаментальных изменений в мой разум, в мои мыслительные процессы – и я это запрещаю.

– Но это был несчастный случай…

– Правильно: то, что вы со мной сделали, было сделано случайно. Но то, о чём мы говорим сейчас – преднамеренное воздействие, и я его не разрешаю.

– Но правда, мисс Коэн…

Джиллетт сложил руки на груди.

– Прислушайтесь к ней, профессор Сингх. Без информированного согласия пациента вы не можете производить над ней никаких операций – и вы это знаете. И вы совершенно точно не получите от неё – от моей клиентки  – такого согласия.

– Это вопрос государственной безопасности, – сказала Сьюзан.

– С чего бы это? – спросил Джиллетт, поворачиваясь к ней. – Потому что вы так сказали? Да ладно! Рэйчел читает меня, я читаю охранника. Ради Бога, в этом нет никакой государственной безопасности – но будьте уверены, что мы с удовольствием вас засудим, если вы попытаетесь на этом настоять.

Стюардесса шла по салону, предлагая напитки. Дэррил заказал «пепси‑колу», Бесси – кофе, и…

И когда стюардесса спросила, какой кофе она хочет, Бесси помедлила – то была та самая глупая пауза, которую он миллион раз наблюдал у белых людей, которые никогда в жизни не усматривали ничего расового во фразе «белое Рождество».

– Чёрный, – сказала она, наконец.

Бесси сидела у окна. Они откинули встроенные в спинку переднего сиденья столики и оказались фактически заблокированными до тех пор, пока не выпьют принесённые напитки. Это был идеальный момент – она не сможет отговориться необходимостью посетить уборную. Дэррил сделал глубокий вдох. Ему не хотелось говорить громко – не хотелось, чтобы услышали другие пассажиры.

– Вы знаете, что я знаю то, что знаете вы, – сказал он.

Она на мгновение пришла в замешательство, вероятно, пытаясь распутать многочисленные «знаю», но потом подняла голову и вызывающе выставила подбородок.

– Нет закона против мыслей, – сказала она. – Тут не Советский Союз.

Он нахмурился; она и вправду очень стара. Он попытался пошутить:

– И не Китай.

Но она уже взвилась.

– Именно. Я могу думать всё, что пожелаю.

– Да мэм, можете. Я не могу вам воспрепятствовать. Но…

Бесси, казалось, была довольна, что он замолчал; она повернулась и стала смотреть на облака – вероятно, радуясь, что все они белого цвета.

– Но, – продолжил Дэррил, – я хороший человек, мэм. Я каждый день служу своей стране. Я добр к моей матери, к моим братьям и сёстрам. Я не такой, каким вы меня – каким вы нас считаете.

– Я о вас ничего не знаю, – сказала Бесси.

– Совершенно верно, мэм. Не знаете. Вы думаете , что знаете, но на самом деле нет. Но я о вас знаю всё. Это не моё дело – я это понимаю. Но я с этим ничего поделать не могу. И знаете что, мэм? Я поискал – простите меня, но я это сделал. Поискал случаи, когда чернокожий причинил вам боль, обманул вас или украл у вас что‑нибудь. Поискал случаи, когда один из нас сделал что‑то, что оправдало бы то, что вы по отношению к нам чувствуете.

Она снова повернулась к нему лицом.

– Один из вас вторгается в мою личную жизнь прямо сейчас.

– Да, мэм, я это понимаю. То, что я делаю, неправильно, так ведь? Но, как вы сказали, нет законов против мыслей, и, по правде сказать, я даже не знаю, как заставить себя не думать о том или этом. – Он помолчал. – И не быть котелком, который смеётся над чайником за то, что тот чёрный[50], – он слегка улыбнулся, чтобы дать ей понять, что знает, о чём говорит. – Но я не сомневаюсь, что вы делаете то же самое со Старателем – президентом Джеррисоном. Сомневаюсь, что вы это контролируете в большей степени, чем я.

На это она, по крайней мере, отреагировала – едва заметным кивком.

– Так что я попытался вспомнить всё, что касается вашего неудачного опыта общения с чернокожими. Но я ничего не нашёл. Так что я подумал, что вы, может быть, просто не сохранили информацию о том, что то были чернокожие, хотя это и выглядит странно. И, в общем, мне очень жаль насчёт того парня из школы и всего, что он с вами сделал… но я не думаю, что он был чёрный; сомневаюсь, что в вашей школе вообще был хоть один чёрный. И мне жаль, что Клетус так с вами обращался – но с таким именем он тоже никак не мог оказаться чернокожим. И мне жаль, что с вами случились все остальные несчастья, которые я смог вспомнить.

– Это…

Она оборвала себя, но он смог догадаться.

– Это была не ваша вина – вы это хотели сказать, верно? И вы правы – это не ваша вина. Но и не вина кого‑то из чернокожих. Однако вам не нравится, когда они рядом.

– Я правда не хотела бы продолжать этот разговор, – сказала она.

– Сказать вам честно? Я был бы очень рад, если бы в таком разговоре не возникло нужды. Но я думаю, она есть. Всё что, случается, имеет цель. Я думаю, что Господь Бог устроил это не случайно.

Бесси, похоже, задумалась над его словами на несколько секунд, и потом кивнула.

– Возможно.

– Я знаю, что вы верите в Бога, мэм.

– Да, верю.

– Я тоже. И есть лишь один Бог, мэм. Сотворивший нас всех.

Она снова кивнула.

– Да, полагаю, так.

– Думаю, не ошибусь, если скажу, что у вас вряд когда‑либо были друзья‑чернокожие.

– Это неправда, – тут же, без раздумий ответила она. Но Дэррил знал, что это была рефлекторная реакция. По крайней мере, она оборвала себя раньше, чем произнесла дежурное: «Некоторые из моих лучших друзей – чернокожие».

Дэррил решил не опровергать это утверждение; он сделал вид, что вообще его не слышал – в конце концов, поразмыслив, она и сама должна понять, что он знает, что она сказала неправду.

– Поэтому, – продолжил он, – я хотел бы стать первым.

Она несколько секунд молча смотрела на него, словно не уверенная, как себя вести. А потом она протянула руку и взяла его ладонь в свою. Это, подумал Дэррил, наверняка должно стать для неё знаменательным моментом: насколько он мог судить, один из весьма немногочисленных случаев, когда ей приходилось обмениваться рукопожатием с чернокожим. Так что когда она убрала руку – нет не к себе на колени, где она покоилась до этого, а лишь на подлокотник кресла – он позволил себе пошарить в её только что сформировавшейся памяти, в памяти о моменте, когда её рука коснулась его.

И он увидел себя таким, каким она закодировала его для себя: конечно, его память неизбежно сформировала его собственное лицо из сохранённых в её памяти ключей. Но его интересовала не собственная персона, а её мысли и чувства.

И они пришли к нему. Она была удивлена ощущением прикосновения, грубостью его кожи – а ещё она удивилась, хоть и замечала это ранее, тому, насколько светлая у него ладонь. Ещё её удивило то. что он носит часы со стрелками – это не было связано с цветом кожи, скорее, с возрастом: она ожидала, что молодой человек, если вообще решит носить часы, то выберет цифровые. Он отпустил её руку – и она отметила, что он ей улыбнулся. И да, она в самом деле подумала о том, чтобы вернуть руку на колени, но небольшим усилием воли не дала себе этого сделать. И в этот кусочек памяти, часть её и теперь часть его, были вплетены два слова.