– Парамеций? – повторил Дешон.

– Да. Гмм… ваша честь, вы позволите?…

Херрингтон кивнул, и Портер с видимым облегчением выбрался из тесного свидетельского места. Он вытащил из другого кармана пиджака маленький пульт дистанционного управления, и на телестене начали появляться изображения.

– Парамеции, – сказал Портер, – это разновидность простейших – одноклеточных организмов. У парамеций нет нервной системы, поскольку нервная система состоит из специализированных нервных клеток, а одноклеточное существо, разумеется, не может иметь специализированных клеток. И всё же, без нейронов и нейротрансмиттеров, парамеция может обучаться. Безусловно, не слишком многому – но может. Вы можете научить её тому, что если она оказывается на распутье, то движение влево всегда заканчивается лёгким ударом тока, а вправо – получением пищи. – Изображения на стене иллюстрировали его слова. – Каким‑то образом парамеция запоминает это, несмотря на полное отсутствие нервной системы. И это наводит на мысль о возможности того, что вовсе не нейронные сети отвечают за наше самоосознание.

– Но тогда, – сказал Дешон, – что же за него отвечает?

На телестене появились новые изображения.

– Одна из версий, – сказал Портер, – гласит, что микротрубочки, составляющие экзоскелет клетки – это то место, где находится микроскопическое сознание парамеции – да и человека тоже. Микротрубочки – это словно початки индейской кукурузы[83]: они пустые внутри, но сверху покрыты зёрнами. И, как и на кукурузном початке, эти зёрна могут образовывать узоры. Некоторые утверждают, что узоры эти могут двигаться и реплицироваться как клеточные автоматы, и…

– Клеточные автоматы? – переспросил Дешон.

Новые изображения, похожие на ожившие кроссворды.

– Да, именно так, – сказал Портер. – Представьте себе поверхность микротрубочки как свёрнутую в трубку решётку, состоящую из квадратных клеток. Представьте себе, что некоторые из квадратиков чёрные, а некоторые – белые – вот почему я помянул именно индейскую кукурузу. Представьте себе также, что квадратики выполняют простые правила, такие как: если ты чёрный квадрат, и по крайней мере три из восьми соседних квадратов также чёрные, то ты должен стать белым. – На телестене возникла иллюстрация.

– Видите? – спросил Портер. – Очень простое правило. Но, выполняя подобные правила, квадратики начинают образовывать сложные узоры. К примеру, можно получить формы‑бумеранги, представляющие собой устойчивую конфигурацию чёрных клеток, которая движется по решётке – каждый раз, как применяется базовое правило, весь этот кластер сдвигается на одну клетку влево. Вы также можете получить формы, которые пожирают другие формы, и большие формы, которые распадаются на две меньшие, но в остальном идентичные формы. – Мы увидели все эти вариации на телестене.

– Теперь подумайте вот о чём, – сказал Портер. – Узоры реагируют на стимулы в форме применяемого к ним правила. Но реакция на стимулы – это один из стандартных признаков жизни. Узоры движутся, и, опять же, движение – это ещё один признак жизни. Узоры пожирают другие узоры, а питание – это третий признак жизни. И узоры воспроизводят себя, и, конечно, это также один из признаков того, что мы имеем дело с живым существом. В самом деле, клеточные автоматы – это одна из форм того, что уже давно называют искусственной жизнью, хотя я лично считаю, что уточнение «искусственная» здесь излишне. Они и есть жизнь.

– То есть ваш процесс мнемосканирования копирует узоры клеточных автоматов?

– Опосредованно, да.

– Опосредованно? Если есть вероятность, что вы что‑либо упустили…

– Нет‑нет. Мы копируем информацию с абсолютной точностью, но зафиксировать конфигурацию клеточных автоматов физически невозможно.

– Почему?

– Как я сказал, мы записываем конфигурацию нейронных сетей – положение и связи каждого нейрона в вашем мозгу – но мы не записываем узор клеточных автоматов на поверхности микротрубочек внутри этих нейронов. Видите ли, тубулины – крошечные зёрна, из которых складывается початок микротрубочки – могут находиться в двух состояниях, которые я изобразил чёрным и белым цветом на графике вот здесь, так что они могут образовывать слошные динамические узоры, которые вы видели на поверхности микротрубочек. Но эти два состояния – на самом деле не белое и чёрное. Они определяются тем, где находится электрон – в субъединичном кармане альфа или субъединичном кармане бета. Он взглянул на присяжных. – Я знаю, я знаю – это звучит как полная белиберда. Но главное то, что это квантовомеханический процесс, а это значит, что мы даже теоретически не можем измерить состояние, не изменив его.

Портер повернулся обратно к Дешону.

– Но когда наш квантовый туман конденсируется в наногель мозга, он на короткое время оказывается квантово спутанным с биологическим оригиналом, и узоры клеточных автоматов оказываются идентичными. Так что если микротрубочки и вправду являются источником сознания, то именно в этот момент происходит его перенос в двойника. Конечно, спутанность быстро разрушается, но к этому времени правила уже применяются к новым клеточным автоматам, так что, возвращаясь к нашей метафоре, квадратики начинают снова менять цвет.

Теперь Портер смотрел на Карен, сидящую за столом истца.

– Так что неважно, чем порождается сознание – нейронными сетями или же клеточными автоматами на поверхности микротрубочек – мы переносим и то и другое точно и полно. Новый, искусственный мозг – настолько же реальный, мыслящий, осознающий себя, как и старый; это мозг того же самого человека до последних мельчайших деталей. И эта замечательная женщина, вне всякого сомнения – Карен Бесарян.

Дешон кивнул.

– Спасибо, доктор Портер. Вопросов больше не имею.

Мне говорили, что нам ни под каким видом не будет позволено контактировать ни с кем из оставшихся на Земле, но в этот раз «Иммортекс» пошла против своих хвалёных правил. Я сидел в кресле в офисе доктора Ын, а рельефное бородатое лицо доктора Чандрагупты взирало на меня с компьютерного монитора. Он уже был в Балтиморе – на Земле, везучая скотина – тогда как я всё ещё торчал на Луне.

– Вам нужно было рассказать мне раньше, мистер Салливан, – сказал он. – Мы можем лечить лишь то, про что нам рассказывают.

– Мне только что сделали операцию на голове, – раздражённо ответил я. – Я посчитал, что головные боли с этим связаны.

Я ждал, пока мои слова достигнут Земли, а его вернутся обратно ко мне.

– Нет, такого не должно было быть. Я подозреваю, что они действительно скоро пройдут. Причина, я думаю, лежит в несбалансированности нейротрансмиттеров. Мы радикально изменили конфигурацию кровотока в вашем мозгу, и я подозреваю, что это нарушило обратный захват. Это безусловно может вызывать головные боли того типа, что вы описываете. Ваш мозг приспособится; всё в конце концов должно прийти в норму. И, конечно же, доктор Ын, я уверен, выпишет вам что‑нибудь против болей, хотя это лишь купирует синдром, а не вызвавшую его причину. – Он перевёл взгляд с меня на сидящую рядом со мной женщину. – Доктор Ын, что у вас есть в наличии?

– Я думала дать ему тораплаксин, если только у него нет противопоказаний для вашего случая.

Снова пауза, затем:

– Нет, нет. Должно быть нормально. Скажем, 200 миллиграмм для начала, дважды в день, да?

– Да‑да. Я передам в наш аптечный пункт…

Но Чандрагупта, там, на Земле, я так думаю, не собирался уступать ей трибуну, потому что он продолжал говорить.

– Однако, мистер Салливан, могут быть и другие проблемы, связанные с сильными флуктуациями в уровне нейротрансмиттеров. Депрессия, к примеру. Вы чувствовали что‑то подобное?

Скорее, я чувствовал гнев – но мой гнев, разумеется, был полностью оправдан.

– Нет.

Пауза – сигнал идёт в Земле – потом кивок, и новые слова:

– Также возможны внезапные смены настроения. Вы наблюдали какие‑либо признаки этого?