А затем её поле зрения разделилось на две части – её левый глаз был в одном месте, а правый – в другом. Левый видел уличную сцену – солнце встаёт из‑за группы деревьев, сбросивших на зиму листья. А правый видел интерьер чьего‑то дома с потрёпанной мебелью и грудами старых газет. Но между двумя реальностями не было чёткой границы, линии раздела. Она могла воспринимать любую из них или – да! – обе одновременно. И каждый предмет в каждой из сцен провоцировал воспоминания – кавалькаду образов, ощущений и чувств.
А затем поле зрения Сьюзан словно разделилось по горизонтали, и теперь она видела четыре изображения: прежние два в верхних квадрантах, вид через ветровое стекло едущей по шоссе машины в левом нижнем и вид подпрыгивающего телевизора в правом нижнем – как она быстро сообразила, кто‑то смотрел утренние новости, занимаясь на бегущей дорожке.
Поле зрения раскололось снова – каждый квадрант разделился на четыре меньших, всего их стало шестнадцать. Она чувствовала себя так, будто находится в каждом из этих мест, в помещении и на улице, в тепле и на холоде.
Она повернула голову – по крайней мере, подумала, что поворачивает ей – и поле зрение сместилось, открывая новые квадраты слева; а когда она приподняла и опустила голову, новые квадраты появились сверху и снизу.
Все изображения снова разделились; каждое теперь было совсем маленьким, однако несмотря на это не теряло чёткости. Через секунду они разделились снова – её поле зрения заполнили сотни квадратиков. Но и в них она различала мельчайшие детали: читала заголовки в газете едущего в автобусе пассажира; восхищалась обручальным кольцом на женской руке; стрелки часов в этом квадрате, и настенные часы вон в том, и наручные часы здесь, и дисплей айфона с часами там. И все они показывали 7:32 утра, то есть сейчас . Теперь это происходило не только в момент кризиса; она читала мысли в реальном времени. Мысли многих .
Она по‑прежнему была Сьюзан Мари Доусон – но она также была и всеми этими людьми. Она была чёрной и азиаткой. Женщиной и мужчиной. Гетеро и геем. Христианином, иудеем, сикхом, мусульманином и атеистом. Молодой и старой, подтянутой и расплывшейся. Умной, средненькой и тупой. Доверчивой и скептичной, одновременно научным гением и невеждой.
Она попыталась закрепить свою индивидуальность: она… она…
Нет, понятно ведь, что она по‑прежнему…
Но было всё тяжелее оставаться обособленной. Все элементы того, кем она являлась, по‑прежнему были здесь, но на них накладывались компоненты других разумов, других жизней. И с каждой секундой она становилась всё меньшей частью целого.
Внезапно она начала осознавать географию. Все разумы, которых она касалась до сих пор, находились неподалёку, были частью волнового фронта, её передним краем.
Песенка из времён её юности – из времён юности их всех – вспомнилась ей и им всем: «Едем мы без остановок, никого не ждём!» И по мере того, как мир вращался вокруг своей оси, волновой фронт непреклонно продвигался на запад. Однако её озадачило то, что южноамериканские города не были охвачены. Часть Колумбии, Эквадор и Перу находятся строго на юг от Вашингтона, и тем не менее она не могла войти в контакт ни с кем оттуда. Неужели Южная Америка для этого слишком далека?
Нет, нет – ничего подобного. Вспомнились уроки географии в колледже, подкреплённые воспоминаниями бесчисленных других, кто тоже это знал. Ось вращения Земли наклонена на 23,5 градуса к плоскости её обращения вокруг Солнца. Воздействию подвергается полоса земной поверхности вдоль терминатора, где наступает утро. Южная Америка в эту зону пока не попала.
Утро, подумала Сьюзан, и «утро» – эхом повторили тысячи других. Когда люди смотрели на небо, или просыпались, они вспоминании другие восходы и тем самым вовлекались в связь; а если они не обращали внимания на зарю, то всё равно вскоре оказывались вовлечёнными теми, кто захотел быть с ними связанным.
Она боялась, что все вот‑вот начнут падать – в конце концов, вчера на ранних стадиях было сильное головокружение и тошнота. Но, похоже, каждый новый разум – а они появлялись тысячами каждую минуту – приносил с собой новую порцию стабильности и силы. Агент Доусон (она обнаружила, что думает о себе в третьем лице), агент Хадкинс, президент Джеррисон, профессор Сингх и все остальные, похоже, были способны заниматься своими обычными делами, но…
Но она заворожено продолжала смотреть, в этот раз словно с большой высоты; вероятно – ах, да, она была связана с дорожным репортёром, летящим над Вашингтоном на вертолёте и докладывающем дорожную обстановку. Движение было очень слаженным. Несмотря на гололедицу на шоссе I‑295 и юго‑восточной Ридж‑роуд, оттуда не поступало ни одного сообщения о ДТП, и на остальных шоссе, включая кольцевое, всё тоже было хорошо. Коллективное ви́дение и рефлексы всех водителей справлялись со всеми потенциальными проблемами. Именно этого и можно было ожидать от…
Сама Сьюзан не знала этого термина, но другие знали и поделились с ней. Групповой разум : коллективное сознание, совокупная воля бесчисленных людей, каждый из которых по‑прежнему обособлен, индивидуален, но при этом также связан, включён в сеть. В отличие от улья с его взаимозаменяемыми рабочими пчёлами объёдинённые люди образовывали мозаику, в которой каждый камешек – драгоценность, каждый элемент ценен, ни один из них не отбрасывается и не игнорируется.
Мир продолжал вращаться. Заря разгоралась над Оттавой и Рочестером, штат Нью‑Йорк; над Питтсбургом, штат Пенсильвания; над Атлантой, штат Джорджия. Квадратики разделялись так быстро, что, казалось, они мерцают.
Она подумала об автодорогах и мириадах водителей на них. Те из них, что хотели ехать, были – термин, который она почерпнула из памяти Сингха – возбуждающими сигналами . Те, кто рекомендовал подождать, были тормозящими сигналами . И в подлинной демократии, большей, чем Вашингтон или любое другое место когда либо видело или стремилось достичь, возбуждающие и тормозящие сигналы складывались, и целое – коллектив, гештальт – действовало или бездействовало в соответствии с результатом.
Первый утренний луч увидели в Садбери, Онтарио, и в Сагино, Мичиган; в Индианаполисе, Индиана, и в Мемфисе, Теннесси. Миллионы новых голосов вливались в хор.
Но ведь, думала Сьюзан, вид не может существовать в такой форме. Индивидуальная воля необходима. Индивидуальная воля – это то, что делает жизнь достойной того, чтобы её прожить.
Индивидуальная воля позволила кому‑то попытаться меня убить.
Индивидуальная воля сделала возможным надругательство надо мной.
Индивидуальная воля позволила кому‑то убить моего ребёнка.
Индивидуальная воля позволила кому‑то взорвать бомбу в моём городе.
Солнце вставало над Грин‑Бей, штат Висконсин; над Колумбией, штат Миссури; над Далласом, штат Техас. Дневной свет распространялся по континенту. Теперь взаимосвязанными оказались десятки миллионов. И с каждой новой секундой новые, ещё не включённые в сеть люди поворачивались лицом на восток, в сторону зари, в сторону нового дня, и вспоминали десятки, тысячи подобных восходов в то время, как Земля продолжала вращаться.
В любой отдельно взятый день около 150000 человек умирает; практически все – от естественных причин. Когда застрелили Джоша Латимера, только Дженис Фалькони была с ним связана. Но сейчас за каждым умирающим стояли миллионы связанных с ним. По мере того, как жизнь утекала из них, гештальт отчаянно старался удержать связь с исчезающим индивидом: сначала с этой женщиной, потом тем мужчиной, затем – какая трагедия – с этим ребёнком. Привлекая внимание миллионов, под пристальным наблюдением множества каждая смерть изучалась в подробностях и рассматривалась, как она есть: постепенный распад личности. Личность не пропадала сразу вся, не перемещалась отсюда туда , не уходила в какое‑то другое место. Она просто распадалась, рушилась, разлагалась, и в конце концов исчезала.
