– Леннон?

– О! Саня! Привет.

– Ты что же теперь звукач? – удивился я.

– Так я же технарь! – Виталий горделиво приосанился. – И музыкант к тому же, А здесь, между прочим, у меня официальная должность. Оклад! И еще премии обещали. Ладно, сейчас закончим, поговорим. Пока садись, посмотри, послушай…

На сцене музыканты закончили настраивать инструменты и ударник дал палочками отсчет…

Грянул бодренький такой рок‑н‑ролл! Пискнула «Вермона»…

– Желтые листья, желтые листья… – запел в микрофон басист, бывший тут и за вокалиста.

Ничего так, живо! Даже драйв есть. Вот только текст… Говоря откровенно, кроме желтых листьев ни черта не разобрать! Да и так часто повторяются, что вызывают оскомину.

– Желтыее‑е ли‑и‑ис‑тья!

Стоп, стоп! А, кажется, я их знаю! Барабанщика так точно. Это ж Леша, Алексей, пострадавший от бандитского нападения водитель из «Золотой нивы»! Судя по всему, вылечился, наконец. Что ж, слава Богу.

Ну да, они! Вон и название на «бочке» все то же, ВИА «Веселые сердца». Что сказать? Молодцы, товарищи колхозники!

Дальше пошел блюз. Длинный и тягучий, как жевательная резинка. Но‑о… хорошо, хорошо… и соло на гитаре классное! Но вот, текст, текст… Невзрачные какие‑то слова, квелые. Кстати, как у Весны!

Эх, им бы классику петь, что ли… Или тут надо только свое? Да, наверное…

Ага, закончили…

– Товарищи, не уходите!

В зале поднялся лысеющий дядечка лет сорока, в очках и в черном костюме с галстуком. По виду типичный такой бюрократ. А, если он еще и какой‑нибудь музыкант… из той же музыкальной школы… Ох, не завидую я ребятам!

Он взобрался на сцену и протянул руку в сторону сидящих с непроницаемыми лицами членов жюри.

– Я, как председатель комиссии… так сказать, образно выражаясь, от лица всех…

Вот именно про таких Маяковский и писал «я волком бы выгрыз бюрократизм!»

– Так вот, по музыке, по музыке, я скажу… образно выражаясь…

Боже, он еще и картавил, правда, слегка. Но, как тяжеловесно излагал мысли!

– Ничего музыка, ничего… ничего плохого не скажу… Мне лично понравилось, образно выражаясь… Вот и товарищи подтвердят…

Понравилось? Одна‑ако!

– Эти вот, образно выражаясь, отсылки к Эллингтону… к Майлзу Дэвису… И даже я услышал нотки Гершвина, образно выражаясь, этакие ростки…

Ага‑а! Эллингтон, Гершвин… Да он, похоже, джазмен!

– Хорошо, хорошо по музыке. Образно выражаясь, неплохо. Этот вот четырехтактный блюз, классика… Вы духовую секцию ввести не хотите? Напрасно. Был бы такой хороший джаз‑рок, образно выражаясь… В общем, по музыке у нас претензий нет. А по текстам… По текстам скажет Мариэтта Альбертовна!

В зале поднялась высокая тетка в длинном черном платье и с прическою «мелкий бес». Голос у нее был громовой! Верно, если б хотела, могла бы петь без микрофона.

– По стихам скажу так! – прогрохотала Мариэтта Альбертовна. – Нет здесь никаких стихов. Одни тексты. Ищите поэта! Или играйте инструментальную музыку…

Музыкантов я отыскал на улице. Те понуро грузили аппаратуру в 53‑й «Газон». Тот самый, с голубой кабиной.

– Парни, привет! Здорово, Леша.

– Саня? – постав «бочку» в кузов, Алексей грустно улыбнулся. – А нас прокатили сегодня.

– Я видел, – кивнул я. – Был там. Мне показалось, не всё потеряно. Если учесть замечания…

– Предлагаешь ввести духовую секцию? – хохотнул ударник, и все дружно загудели.

И где мы им поэта найдем, – сказал Лёха, когда все успокоились. – Классику, видишь, нельзя. Надо, чтоб свое было.

– Положим, есть у меня знакомый поэт… – предложил я. – Если хотите, могу устроить.

– Хотим? – с надеждой в голосе чуть ли не прокричал Лёха. – Да конечно! Но…

– Настоящий поэт, не сомневайтесь, – заверил я. – В прессе печатался. Тексты, что надо!

Музыканты переглянулись.

– Ты познакомь нас! – Алексей азартно потер руки. – Он, как, согласится?

– Думаю, да, – улыбнулся я и подмигнул. – И… вообще‑то это девушка.

Записав телефон, я попрощался с парнями и вернулся в клуб. На широком крыльце «Дома творчества» дожидался Виталик‑Леннон. Накинув на плечи зимнюю куртку, парень зябко ежился и курил «Родопи».

– Что, в парк‑то ходит кто? – спросил я.

– Холодно сейчас. Снег. Теперь уж весной… Да, кстати, о Весне, – Виталик выпустил струйку дыма. – Его нынче в ментовку вызвали. Какого‑то его приятеля замели, что ли…

Приятеля… Ясно, о ком речь! Костян. Думаю, он все же узнал меня тогда, в ресторане. А, впрочем, черт с ним…

– Ладно, Виталик, – я протянул руку. – Пора мне. Рад был увидеться.

– И я… Ты заходи на концерты! У нас интересно будет.

– Зайду.

Я глянул на часы. Черт! Без двадцати три! Добраться в редакцию на общественном транспорте я уже не успевал. А опаздывать на собрание не хотелось! Обещал же вовремя быть.

Холодея, я выскочил на улицу Мечникова и замахал рукою… Такси! Такси! Ага… вот, кажется…

Повезло! У тротуара, рядом со мной, остановилась бледно‑желтая «Волга» с шашечками и зеленым огоньком.

Слава Богу!

Усевшись, я назвал адрес.

Поехали.

Таксист крутил радио…

– Услышать сердце челове‑ека возможно только в тишине… вывод на орбиту Венеры… при взрыве в Парижском метро было убито три человека и ранено девятнадцать… ТАСС сообщает; два энергоблока Ленинградской атомной электростанции остановлены для планово‑предупредительного ремонта…

Черт!

Я дернулся. Ну, почему Ленинградской‑то? Надо же было Чернобыльскую остановить! Чернобыльскую!

К назначенному времени все‑таки опоздал. Но мне повезло. Собрание перенесли, так как главного редактора срочно вызвали на совещание. Поэтому, когда я вернулся, все спокойно занимались своими делами, точнее, торопились со сдачей статей.

– Александр!

Я обернулся.

На пороге стояла Вероника Тучкова, она же Гроза. В руках она сжимала аккуратно сложенные листки, а ее обычно ясные глаза были потуплены и полны грусти.

– Можно? – тихо произнесла гостья.

– Вероника! Конечно, заходи. Какими судьбами к нам?

– Я стихи принесла… – скрывая неловкость ответила Гроза. – Николай Степанович сказал, чтобы еще несла… на публикацию.

– Вот и отлично! – обрадовался я. – Николая Степановича правда сейчас нет, он на совещание ушел. Но давай мне свои стихи, я займусь этим лично. Постараюсь часть третьей полосы выделить, там как раз пусто.

Она молча протянула мне смятые листки. Я прочитал. Стихи были пронзительные, как всегда о хрупкости, о внутренней свободе, о тихом сопротивлении серости.

– Сильные вещи, – искренне сказал я. – Намного сильнее того, что я слышал от Весны в его «обработанном» варианте.

При этом имени она вздрогнула, словно от удара. И едва не заплакала.

– Что такое?

– Весна… Он… он везде стоит у меня на пути, Александр, – голос ее дрогнул. – В «Доме творчества» он теперь председатель комиссии по текстам. Мои стихи он называет «упадническими» и «не соответствующими духу советской молодежи». А вчера… вчера он прямо заявил, что пока он там, мои стихи никто и никогда не услышит.

Она смахнула с ресниц предательскую слезинку.

– И тусовка… Все, с кем я раньше общалась, теперь смотрят на меня как на прокаженную. Говорят, Весна предупредил, что тот, кто со мной общается, тоже будет иметь проблемы. Я осталась совсем одна.

Я сжал кулаки. Вот мерзавец! Сначала он просто украл ее стихи, а теперь еще методично уничтожает ее как поэта, пользуясь своей новой властью.

– Вероника, слушай меня внимательно, – я посмотрел ей прямо в глаза. – Веснин самозванец, шелуха, пыль на ветру. Его власть над парочкой провинциальных музыкантов и запуганными хиппанами весьма хрупка. Вот как мы поступим.

– «Заря», это конечно хорошо, но нужно расти дальше, – я взял со стола потрепанный номер журнала. – Вот твой настоящий рубеж, журнал «Юность». Пора выходить на всесоюзный уровень. Твои стихи должны читать в Москве, в Ленинграде, а не прятать их здесь, в провинциальном Зареченске, от обиженного плагиатора. Нужно опубликоваться в «Юности».