– Мы даже фоторобот составили! – улыбнулась Наташа, снова вернувшись к основной теме разговора. – Это он мне сказал, что ты здесь и на служебном УАЗике сюда подкинул. Ну, ты вообще, как?

– Отлично, в понедельник обещали выписать, – улыбнулся я, почувствовав, что после поцелуя от ревности не осталось и следа. – Наташка, как хорошо, что ты здесь… Но, я‑то до понедельника здесь… Вот что, я завтра на денечек сбегу!

– Не надо никуда сбегать, – строго сказала Наташа, пресекая все мои попытки нарушения больничного режима. девушка. – Я сегодня вечером уже уеду обратно. Кстати, за государственный счет! Даже к деду не зайду, чтоб лишний раз не нервировать. Ты смотри, не проговорись!

– Заметано! – с согласился я, хотя и с сожалением, а потом меня внезапно осенило. – Слушай, а дождь, кажется, кончился… Там, в саду, такая классная беседка есть.

Наташа ушла ближе к вечеру. Я проводил ее до ворот, и еще долго стоял и смотрел, как она стояла на остановке в ожидании троллейбуса. Когда она вошла в салон и села, помахал рукой и оставил свой пост у ворот. Сторож, наблюдавший за мной вздохнул с облегчением. Он то думал, что я сейчас отправлюсь в самоволку, и ему прилетит за это…

Красно‑белый РАФик – «карета скорой помощи», сдико орущей сиреной и включенной мигалкой ворвался в открытые ворота, едва не сбив меня с ног. Резко остановился у приемного покоя, откуда уже выскочили медсестра и санитары с носилками. Наверно, кого‑то с инфарктом привезли…

– Срочный, в хирургию! – крикнул выпрыгнувший из салона длинноволосый парень в белом халате.

– А что там? – поинтересовалась сестричка.

– Горячее ножевое! Кто нынче дежурный?

– Журавлев.

– Повезло парню…

Санитары вытащили из машины пострадавшего. Я посмотрел на него и сжался, увидев знакомое безжизненно‑бледное лицо. Это был Хромов!

Черт… Неужели, Весна его все‑таки достал?

Самое жуткое место в больнице у дверей в операционный блок. Даже случайно проходя мимо этого места ощущаешь какое‑то особое чувство, будто находишься перед дверью, за которой открывается путь совсем в другой мир. Откуда не все возвращаются. Только там можно увидеть настоящие человеческие чувства. Там отключаются все эмоции и срываются маски, включается опыт, профессионализм и желание не дать попавшему туда не по своей воле уйти безвозвратно. И только один человек остаётся совершенно безучастным ко всему этому. Тот, кого везут на каталке.

Санитары в белых халатах на мгновение остановилась перед закрытой дверью, и я смог протиснуться к лежащему на носилках Хромову.

– Коля! Кто тебя так? Это Весна? – я прикоснулся к его холодной, кажущуюся безжизненной, кисть.

Он медленно приоткрыл веки. Губы его дрогнули, и я едва разобрал хриплый, полный леденящей уверенности шепот:

– Нет…

Больше он ничего не успел сказать. Санитар оттолкнул меня, и дверь в операционную захлопнулась с тихим щелчком.

«Нет» напряженным набатом пронеслось у меня в голове. Значит это не банальная ревность отвергнутого соперника, а все гораздо, гораздо хуже.

В коридоре показалась дежурная бригада, направляющаяся в операционную. Я узнал того самого Журавлёва, который сейчас будет делать операцию. Наверняка ему что‑то известно о характере ранения.

Я метнулся к нему, но он лишь бросил на меня суровый, отрешенный взгляд поверх маски.

– В сторону! – оттолкнула меня медсестра. – Сейчас не до вопросов!

– Доктор, – я схватил за рукав идущего последним молодого врача, по виду интерна. – Скажите, что с ним?

– Отстаньте, гражданин! Не мешайте работать! – тот резко дернул руку и скрылся за дверью.

Я стоял, вжавшись в холодную стену, и не мог оторвать глаз от двери в операционную, куда только что скрылись носилки с бледным, как полотно, Колей. В ушах стоял оглушительный гул, заглушавший все другие звуки.

«Горячее ножевое»…

Весь остаток дня я провел у закрытой двери, как приговоренный, не в силах сдвинуться с места. Медсестры пытались прогнать меня, но, видя отчаянье на моём лице, отступали, ограничившись ворчанием. Время растянулось в бесконечную, мучительную пытку неизвестности.

Наконец, ближе к вечеру, дверь открылась. На пороге появился уставший до немоты хирург Журавлев. Он снял шапочку, вытер ею влажный лоб и встряхнул головой.

– Доктор, – срывающимся голосом прохрипел я.

Тот посмотрел на меня усталыми глазами и нахмурился.

– Вы что тут делаете? Вы же пациент! У Вас режим, а вы у операционной дежурите. Не порядок. Живо в палату, выздоравливать. – Он помолчал и, заметив тревогу в моих глазах, улыбнулся. – Жив. Критический период миновал, удалось стабилизировать. Теперь все зависит от его организма и от ухода.

Я понимал, что врачи обладают каким‑то суеверием и никогда не говорят об улучшении состояния больного, поэтому сейчас я был особо благодарен доктору за его слова. Коля жив. Надежда вернулась ко мне, а с ним и холодная, цепкая ясность. Враг сделал свой ход. Значит, и мы должны отвечать.

Меня все же отправили обратно в палату, но уснуть я уже не мог. Лежал и смотрел в потолок, выстраивая в голове возможные варианты развития событий.

Ближе к вечеру следующего дня ко мне зашел отец. Он выглядел потрясенным и постаревшим. Известие о покушении на Хромова поразило его не меньше, чем по меня.

– Саша, как ты? Я только что у реанимации был, к Коле не пускают… – он бессильно опустился на табурет.

– Пап, – перебил я его, садясь на койке. – Слушай внимательно. Ты взял с собой телефон? Свою разработку, ТКСС‑1.

Отец с недоумением кивнул, доставая из внутреннего кармана пиджака компактный, еще сырой прототип.

– Конечно. Всегда с собой. На случай, если из комиссии позвонят…

– Дай его мне, – тихо, но очень твердо попросил я.

– Саша, но… зачем? Ты же в больнице…

– Именно поэтому, – я встретил его взгляд, стараясь передать ему всю серьезность ситуации без лишних слов. – Он может мне понадобиться.

– Звонить по поводу Коли? – догадался он.

– Верно.

– Хорошо, береги его, – только и сказал он.

– Обещаю, что не сломаю, – пообещал я и спрятал телефон.

Едва отец ушел, я вытащил телефон из‑под матраса. Тяжелый, угловатый прототип лежал на ладони, холодный и безмолвный. Он был моей единственной связующей нитью с внешним миром, моим оружием в этой вынужденной изоляции. Первым делом я набрал номер дежурной части городского УВД.

– Дежурная часть, сержант Прохоров, – раздался в трубке ровный голос.

– Здравствуйте, это корреспондент газеты «Заря» Александр Воронцов, – сказал я, стараясь придать голосу профессиональную твердость. – Интересует информация о криминальном происшествии, произошедшем в городе сегодня днем. Пострадавший Хромов Николай. Что‑нибудь можете сообщить по существу?

В трубке повисла короткая пауза, слышался лишь шелест бумаг.

– Информация по уголовным делам на стадии расследования не разглашается.

– Понимаете, это очень важно, я лично знаком с пострадавшим, – я попытался добиться у дежурного сочувствия. – Это мой друг!

– Понимаю, – ответил дежурный без тени сочувствия. – Но правила есть правила. Обращайтесь в пресс‑службу в рабочее время.

Раздались короткие гудки. Я сжал кулаки от отчаяния. Официально узнать не получилось, значит действуем по‑другому. Я набрал номер Сидорина. Трубку сняли почти сразу.

– Слушаю, – его голос прозвучал устало, но собранно.

– Андрей Олегович, это Воронцов, – выпалил я. – С Хромовым беда. Его порезали. Тяжело. Он в реанимации областной больницы.

Сидорин резко выдохнул. Слышно было, как он зажигает сигарету.

– Чертовщина… Подробности?

– Я сам сейчас в больнице, на обследовании, поэтому толком ничего не знаю. Узнал случайно, когда его привезли.

– Это в той комнате, которую он снимает его порезали?

– Нет, где‑то по пути домой.