Вечером, после ужина, я сел в коридоре на подоконник с блокнотом в руках и попытался продумать основные тезисы для праздничной статьи. Но увы, все мысли были только о Наташе! О злой ухмылке судьбы.

Смеркалось. Окно выходило на улицу, и я смотрел, как зажигались фонари, как сверкали фарами проезжающие мимо автобусы и машины. Одна из машин свернула с дороги и, подъехав к приемному покою, остановилась и мигнула фарами.

Я присмотрелся. Не может быть! Черт! Бордовая «Волга»! Неужели Метелкин все же разыскал меня! Разыскал и теперь демонстративно показывал, вот, мол, «зятёк, от нас нигде не скрыться, даже не думай»! Чертов шпион… Стоп! А ведь он должен бы знать, что у Маринки появился новый молодой человек, что, стало быть, мне дана отставка. Я теперь просто «бывший». Хотя, а какая Вектору разница? Меня он просто так не оставит. Думаю, его легенда о том, что он общается со мной, как с потенциальным зятем с треском провалилась. Теперь ему нужно будет искать другой повод, чтобы держать меня в зоне видимости. Объявить себя другом он не может, слишком уж мы разные люди и по статусу, и по возрасту, да и по интересам. Хотя, сейчас у нас более сем достаточно точек для соприкосновения: взаимное недоверие и слежка.

Внезапно меня осенило: а ведь новый друг Маринки – это Коля Хромов. И он может быть вхож в дом Метелкиных! И он не знает, что отец его девушки и есть тот самый Вектор – шпион и предатель. Черт! Как же я сразу‑то не просчитал… Впрочем, вряд ли Метель поведет Хромова на квартиру при отце.

«Волга» снова мигнула фарами, развернулась, уехала…

А, может, это не та машина? Но что‑то не верится в такое совпадение. Из машины никто не вышел, и никто в неё не сел. Ошиблась адресом? Ложный вызов? Да и вообще, мало ли в городе двадцать четвертых «Волг». И цвет точно ли бордовый? В сумерках, под фонарями возможно искажение. Да и зачем Метелкину меня пугать? Он что, знает, что я сижу сейчас на подоконнике и пялюсь в окно? Так что отбросим паранойю и пустые страхи.

Я слез с подоконника и захлопнул блокнот, в котором так и не написал ни строчки. В холле работал телевизор, все смотрели «Хроники пикирующего бомбардировщика». К Дню Победы всегда показывали хорошие фильмы.

Утром погода испортилась, пошел дождь, противный и нудный, как осенью. Сразу после обхода профессор Резниченко пригласил меня в свой кабинет.

– Ну‑с, молодой человек, присаживайтесь! – Павел Петрович кивнул на стул и взял со стола заведенную на меня историю болезни. – Скажу Вам честно. Как‑то все не очень хорошо.

Так я и не сомневался! Обследование проходил в крайне возбужденном состоянии, так что показатели могут быть совсем не те, что могли бы быть, если бы я не стрессовал.

– Не то, чтобы совсем плохо, – задумчиво глядя на меня, продолжал профессор. – Но, в армию мы вас не пустим. По крайней мере, в этот призыв. Летом и осенью еще понаблюдаем… Кстати, Петр Михайлович дал довольно интересное заключение… это психолог наш.

– А, веселый такой! – улыбнулся я и рассказал пару интересных курьёзов о жизни психологов из будущего.

– Профессия обязывает! – хохотнул доктор. – Кстати, Петр Михайлович специалист отменный! Но самое интересное не то, что он написал в заключении, а то, что сказал на словах.

– И что же он сказал? – спросил я, стараясь оставаться спокойным, хотя сердце предательски ёкнуло.

– Точно хотите знать? – прищурил глаза профессор.

– Павел Петрович, я весь внимание! – взмолился я.

– Ну, что ж, сами напросились, – профессор пожал плечами и после небольшой паузы добавил. – Смотрели фильм «Замороженный»? Недавно в «Ударнике» шел. Французская комедия с Пьером Ришаром.

Я молча кивнул, пока что толком не понимая, куда клонит доктор.

– Там, по сюжету, некто провел в заморозке около семидесяти лет, что ли… – напомнил Павел Петрович. – А потом его разморозили и, чтоб не шокировать, держали в неведении, имитировав старую, привычную ему, эпоху. Но, вот настал такой момент, когда он все узнал! Так вот… По мнению нашего уважаемого Петра Михайловича, с вами как раз такой случай! Только наоборот. Словно бы ваше сознание кто‑то переместил, но, не в будущее, а в прошлое!

– Но… меня никто не замораживал… – пролепетал я.

Ничего себе, психиатр! «Веселый дядька». Да он раскусил меня, как белка орешек. По кусочку, полегоньку, хрум‑хрум‑хрум, и вот она истина. А впрочем, кто ему поверит‑то? Тем более, в СССР!

– В общем, будем считать, что это шутка, – рассмеялся профессор, но как‑то натянуто, не весело. – Но, клиническая картина искажена. Но, не волнуйтесь, вашей жизни ничего не грозит. Так что в понедельник мы вас выпишем. Сегодня же, извините, просто не успеваем оформить бумаги… Уж как‑нибудь переживете выходные в отделении?

– Ничего, Павел Петрович, переживу, – ответил я, и ободряюще улыбнулся.

Я понимал, что выдвинутая им причина «не успеваем оформить бумаги» всего лишь отговорка. Просто ему хотелось бы пронаблюдать ещё пару дней за моим поведением. Вдруг появится что‑то странное, о чем ещё, наверняка, поведал ему психолог.

В субботу посетителей пускали пораньше, но я никого не ждал. Родители навестить не обещали, думали, что сегодня выпишут и ждали звонка, когда меня можно было забирать домой. Пошарив в кошельке, я отыскал две копейки и уже собрался спуститься в холл, позвонить, когда в палату вошел Иван, механик из автопарка, здоровяк, но заядлый курильщик,.

– Сань, там тебя деваха какая‑т спрашивает! Симпотная. В холе стоит…

– В холле? – уточнил я. – Так я как раз туда!

«Кто бы это мог быть?» – думал я, перепрыгивая через ступеньку. Может, из редакции решили навестить? Вот бы догадались пышек принести. Вообще то мама продуктов достаточно принесла, но вот сработала ассоциация: редакция‑пышки.

Я увидел ее сразу! Зеленая болоньевая курточка, потертые джинсы, золотисто‑каштановые локоны по плечам.

– Наташа!

– О, болезный! – обернувшись, Наташа бросилась мне на шею. – И как ты тут?

– Лучше расскажи, как сама! – прошептал я ей в самое ухо, прижав к себе крепко‑крепко.

Проходившая мимо пожилая санитарка окинула нас укоризненным взглядом. Обниматься на людях в Советском Союзе было не принято. Тем более, целоваться! Правда, мы пока что не целовались, но выразительно посмотрела на дальний уголок где можно было укрыться за растущим в большой дощатой кадке фикусом.

– Ну, ну, рассказывай! – нетерпеливо спросил я, понимая, что если начнём целоваться, будет не до разговоров. – Как там все…

– Да как… – Наташа повела плечом, не сводя глаз с моих губ. – В общежитие приехала милиция. Вызвали на вахту, сказали, чтоб собиралась. Я и собралась…

– Я как представлю, что тебя этапировали как какую‑то преступницу, в наручниках…

– Не, в кандалы не заковали, – широко раскрыв глаза удивилась она таким ассоциациям. – Просто в поезде сопровождали два милиционера. В штатском. Нормальные такие парни… задачки мне решать помогали. Ну, казусы.

– А тут?

– А тут меня сразу и освободили, – удивилась Наташа. – Извинились, дали что‑то подписать… Там следователь такой хороший, молоденький! Игорь… м‑м‑м, Васильевич, кажется.

– Игорь Валентинович, – хмыкнул я, почувствовав ранее неизвестный мне прилив ревности. – Ишь… чего это ты его запомнила?

– Говорю ж, «хо‑ро‑ший», – по слогам произнесла она слишком выразительно, чтобы это было чем‑то другим, кроме констатации факта работы профессионала. – Так быстро во всем разобрался, всем кому надо позвонил. Прежде всего в деканат. Объяснил, что произошла ошибка, чтобы мне не поставили незачет за неявку на экзамен. Так что сдам пропущенный в дополнительный день. Правда там будут те, кто не смог с первого раза сдать…

– Двоечники? – уточнил я. – На их фоне ты будешь шикарно выглядеть.

– Не только двоечники, – уточнила Наташа. – Ещё болезные и… арестанты.

Тут я не выдержал, и впился губами в её губы. Но долгого поцелуя не получилось. Кто‑то проходил мимо и выразительно так покашлял. Пришлось снова встать «на пионерское расстояние», хотя руки друг друга крепко сжали.