Иван Михайлович присел рядом с внучкой на табуретку и взял её за руку. Он с такой любовью смотрел на неё, что мне стало даже неловко от этой очень личной сцены, будто я здесь был лишним. Но я не вышел, хотя понимал, что Наташе может быть неприятно видеть меня. Ведь наша последняя встреча была, мягко сказать, неудачной.

Время пронеслось незаметно, хотя каждая секунда, проведенная в палате, болью отдавалась в моём сердце. Мне хотелось также тихо подойти, взять её за руку и сказать, насколько она мне дорога, как важны мне наши отношения, но я понимал, это может её разволновать. Так и простоял в дверях. Даже не уверен, что она меня заметила.

Иван Михайлович всё‑таки разволновался, у него защемило сердце, и врач предложил остаться в отделении на пару дней для обследования. Конечно же он остался.

– Вы звоните, если что‑то понадобится, – сказал я деду. – А Наташе ничего про меня не говорите, я сам всё скажу. Потом. Когда она будет готова к этому.

В Зареченск я возвращался на электричке. Едва двери закрылись, как в вагоне появились две весьма веселые девицы. Они перешептывались о чем‑то и беззастенчиво строили глазки пассажирам мужского пола. Те сразу приободрились, подтянули обвисшие пивные животы и стали бросать ответные весьма недвусмысленные улыбки.

У меня сразу сработала стойка: а не это ли те самые клофелинщицы? Я оглянулся в поисках милиционера или проводника, но никого похожего не было. Решил незаметно выйти и найти кого‑то, кто смог бы выяснить личности этих девиц.

– Не, люди добрые, чёй‑то это деется! – заверещала толстая матрона и отвесила подзатыльник сидящему рядом мужчине. – При живой жене глазки девкам строит! А эти!..

Она вскочила и бросилась к внезапно притихшим девчонкам. Но те оказались проворнее, пока тётка протискивалась между стоящими в проходе чемоданами, быстро сориентировались и, воспользовавшись остановкой электрички, выскочили из вагона. Тётка едва не выскочила следом, но двери закрылись, так что той оставалось только посылать проклятия.

Я запомнил лица этих девушек и решил при первой возможности сообщить в милицию приметы, а, возможно, составить фоторобот. Может девчонки просто хулиганили, но лучше перестраховаться. Вдруг это они.

Домой добрался где‑то к полудню. Мама как раз заскочила на обед, поэтому ничего не стала расспрашивать, лишь только укоризненно покачала головой:

– Садись обедать… газетчик! – сказала она, потрепав меня по макушке. – Я, вон, картошки с колбаской пожарила, как ты любишь, ещё утром.

– Отлично!

– Но, сначала – щи!

Когда мама ушла, я позвонил в милицию и рассказал о происшествии в электричке. Там записали номер телефона, сказали, что сообщат дежурному оперативнику, а уж он перезвонит и скажет, куда и когда мне подойти для составления фоторобота.

В редакцию я заявился после обеда, и собирался сразу же объясниться с редактором по поводу моего отсутствия, но тот и слушать ничего не стал, и вообще, выглядел как‑то рассеянно.

– А, Александр… Ты‑то мне и нужен, – кивая на стул, пробасил Николай Семенович. – Про милицию когда продолжишь писать? В обкоме, между прочим, напомнили.

– Да, да, Николай Семенович! – заверил его я. – Помню. Как раз появилась очень интересная тема: серия отравлений на железнодорожном транспорте. Уже есть кое‑какие зацепки. Но понимаете же, без согласования со следствием ничего нельзя опубликовывать. Так что пока только провожу журналистское расследование.

– Вот‑вот, давай, действуй, – с довольным видом главред потер бородку. – В пятницу покажешь, что там у тебя получилось.

– Ага…

Я сидел в кабинете, придвинув пишущую машинку, но в голове была сплошная мешанина из произошедших событий. Столько всего случилось, что в голове не укладывается. Надо отвлечься, но, учитывая, что меня и так полдня не было в редакции, очередное «безделье» выглядело бы излишней наглостью.

Серёга Плотников копошился в шкафчике, открывая баночки одну за другой.

– Э, товарищи, это что же творится, – обиженно возмутился он. – Кто всё съел? Где печенье?

– Да ты же и съел, – хмыкнула секретарша. – У тебя в последнее время аппетит просто зверский… молодой папаша.

Она не упустила возможности уколоть его в очередной раз, напомнив о новорожденной дочке. Но Серёга только улыбнулся:

– Да, я‑папаша!

Секретарша нахмурилась и с удвоенной силой принялась тарабанить по клавишам пишущей машинки.

– Смотри, дырку не пробей, – хохотнул Серёга. – А то силы девать тебе некуда. Замуж, что ли пошла бы?

Секретарша вспыхнула и бросила на него такой взгляд, что любой другой бы испепелился. Но только не Серёга. Казалось, что, став отцом, он обрел некий иммунитет от посторонних взглядов.

– Сань, – обратился он ко мне. – А сгоняй за пышками. А то тебя сегодня не было, мы и пропустили чаепитие.

Я с радостью ухватился за выполнение «общественного поручения» и быстро собрав мелочь с желающих полакомиться пышками выскочил на улицу.

Апрельский ветерок дунул в лицо пронзительным порывом и несколько освежил мысли. Я привычно огляделся по сторонам, но ни Леннона, ни бордовой Волги, ни какого то очередного жаждущего общения изобретателя не заметил.

«А хорошо то как,» – подумал я, глубоко вдыхая ароматы апреля.

– А я уж подумала, что что‑то случилось, – улыбнулась девушка, укладывая пышки в бумажный пакет, склеенный из газетной бумаги.

И где они её только достали? Неужели у нас в типографии? Хотя, обрывки и заправочные концы остаются. Обычно это всё сдавалось в макулатуру. Теперь вот кто‑то пакеты стал клеить. Хороший вариант использования отходов.

Я вернулся в редакцию с горячими пышками как раз вовремя: Серёга только что заварил чай.

– Эх, хорош чаёк! – восторженно заявил он и вздохнул. – Сахарку бы ещё к нему!

Секретарша ухмыльнулась, бросила на него «особый взгляд» и достала из своего стола несколько аэрофлотовских упаковок с рафинадом.

– О! Откуда такая роскошь? – обрадовался Сергей.

– Подруга принесла, – хвастливо сообщила секретарша. – Она у меня стюардессой работает. Могу познакомить…

– Увы, молодым папашкам противопоказано знакомиться со стюардессами– развел руками Плотников, – и не удержался от колкости. – Даже ради такого чудесного сахара. Вот разве что Саню познакомить…

– Не, я пас! – обеими руками замахал я. – Я предпочитаю земных девушек.

Эта шуточная перепалка несколько отвлекла всех от рабочей рутины и прочистила мозг. Я снова сел за стол, придвинул машинку и начал медленно набивать текст про полицию и клофелинщиц. Но работа шла туго. Увидев мои мало результативные потуги, Серёга посоветовал:

– Да бросай всё к черту, и начни завтра! А сейчас вон, сходи, пива попей. Семенычу все равно нынче особо‑то не до нас.

– Что случилось? – удивился я.

– Опасается, как бы на пенсию не сплавили! – сообщила секретарша.

– Николая Семеновича на пенсию? – я всплеснул руками. – Да он же… Боевее всех нас!

– Боевее‑то боевей, – согласно кивнул Серега. – А сердце? Между прочим, два инфаркта было уже. Работа‑то, сам знаешь, нервная. Вот в профсоюзе и опасаются… еще и комиссия по труду. Сегодня с утра уже приходили, беседовали.

– А‑а… то‑то я и сморю, Семеныч какой‑то не такой.

Сергей подошел ко мне и пробежал глазами напечатанные мной строки

– Про клофелинщиц на железной дороге пишешь? – удивился он. – Зачетная тема. Я тоже хотел за неё взяться, но как‑то не пошло. Между прочим, за последний месяц уже пять случаев. Два вахтовика с Северов и трое командировочных!

– Да ну их к черту этих клофелинщиц! – я раздраженно отодвинул машинку и облокотился на спинку стула.