В её голосе звучала не капризная настойчивость, а отчаянная решимость начать новую жизнь. В мыслях она уже была владелицей парикмахерской, и крепко держалась за эту идею, чтобы не оказаться снова один на один со своей пустотой. Я вздохнул обреченно, и смирился со своей участью: на ближайшее время стать её сопровождающим. Метель повисла на моей руке и весело щебетала, представляя открывавшиеся перед ней перспективы. Мы шли по аллее к выходу, и я даже стал улыбаться в ответ на её восторженные восклицания.

У выхода из парка, мелькнуло знакомое пальто. Длинное, бежевое, которое я помнил с того самого вечера у Гребенюка. Наташа.

Она шла медленно, вероятно, возвращалась от подруги или из библиотеки. Услышав наши голоса, она обернулась и её взгляд скользнул по мне, по Метели державшей меня под руку, и по моей дурацкой улыбке, медленно сползавшей с лица. В её красивых, ясных глазах что‑то вспыхнуло и погасло, сменившись холодной стеной разочарования. Она видела раньше Маринку, и, конечно, сейчас узнала.

– Наташ… – начал я, инстинктивно дёрнувшись вперёд освобождаясь из цепких пальцев Метели.

Но Наташа решительно отвернулась и, не сказав ни слова, быстро растворилась в толпе за оградой парка. Моё объяснение, «это не то, что ты подумала», осталось невысказанным и повисло в холодном весеннем воздухе.

Я застыл на месте, чувствуя, как ледяная волна досады и ярости заполняет мою душу. Я злился на себя, на эту дурацкую ситуацию, на Метель, которая с глупым удивлением таращилась на меня.

– А что это было? – спросила она, наконец, осознав, что что‑то пошло не так. – Это кто? Твоя эта Наташа?

– Наташа. – сквозь зубы бросил я и сжал кулаки.

Всё удовольствие от внезапного желания Марины начать новую жизнь мгновенно испарилось, оставив после себя лишь горький осадок. Впереди маячил долгий и муторный разговор с Наташей, который сейчас был очень некстати… как и встреча с Метелкиным‑старшим.

– Пошли, – мрачно сказал я, не глядя на спутницу. – Покажу тебе твой исполком. Только быстро.

Восторженность Метели заметно поугасла. Она покорно зашагала рядом, изредка бросая на меня косые, виноватые взгляды. А у меня перед глазами стояла удаляющаяся от меня Наташа. Я понимал, что один необдуманный жест и минутная слабость могут стоить мне того немногого, что в этой новой, старой жизни было по‑настоящему дорого.

Я швырнул трубку так, что она, звякнув, едва не слетела с аппарата. Снова и снова короткие гудки, которые в итоге обрывались, так и не дождавшись ответа. Ни дома, ни у друзей. Наташа исчезла.

Сердце стучало где‑то в горле, отдаваясь тупой болью в висках. Эта картина – её глаза, полные боли и разочарования, – врезалась в мозг и не давала думать ни о чём другом. Ни о шпионских передатчиках, ни о Метелкине, ни о дурацкой парикмахерской его взбалмошной дочери.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт!»

Я уже не злился, мне было страшно. Страшно потерять её. Ту самую, о существовании которой я даже не подозревал в прошлой жизни. Ту, что сделала это странное второе шанс‑бытие осмысленным.

Без долгих размышлений, действуя на автомате, я схватил куртку и выскочил из дома. Единственное, что я смог придумать, это идти к ней. Объяснить. Не бояться выглядеть идиотом, если понадобится, валяться в ногах, но объясниться.

Всю дорогу до её дома я бежал, лавируя между прохожими, не чувствуя усталости, не замечая ничего вокруг. Вот и её подъезд, пахнущий котами, знакомая дверь с потёртой цифрой «14».

Я уже поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка, но дверь открылась сама. На пороге, в старом, но аккуратном кардигане, с авоськой в руке, стоял Иван Михайлович, Наташин дед. Он собирался в магазин, а тут я.

– Александр? Ты, верно, к Наташе? А ее нет. Не успел застать.

У меня похолодело внутри.

– А куда…

– Уехала.

– Иван Михайлович… Когда она вернётся?

Старик покачал головой.

– Не знаю, Саша. Сказала, что вызвали по делам из института. Срочно. На пару дней, а может, и больше.

Он порылся в кармане кардигана и достал сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетради.

– Вот, оставила. Велела передать, если что.

Я развернул записку. Крупный, размашистый, знакомый почерк. Всего несколько строк:

«Деда, вызвали по делам из института. Уехала на пару дней, может больше. Не беспокойся. Позвоню. Целую. Наташа.»

Я понял, что Иван Михайлович хитрил, говоря, что Наташа просила передать мне записку. Там не было ни одного слова, ни одного намёка, адресованного лично мне. Просто сухая, отстранённая констатация факта для деда.

Я поднял умоляющие глаза на Ивана Михайловича. Он посмотрел на меня с тихим, проницательным пониманием.

– Поссорились? – сочувственно спросил он.

Я лишь горько кивнул, сжимая в кулаке злополучную записку.

– Это… недоразумение, Иван Михайлович. Я должен ей объяснить.

– Объяснишь, – старик вздохнул. – Всему своё время. Дай ей остыть. Девушка она гордая, сам знаешь. Не та, чтобы сцены устраивать. Вот… – он махнул рукой с авоськой, – отдалилась. Это похуже любой сцены.

Он был прав. Сто раз прав. Эта тихая, вежливая дистанция была куда страшнее криков и слёз.

– Спасибо, Иван Михайлович, – прохрипел я, чувствуя себя абсолютно разбитым.

– Иди, сынок, – кивнул он. – Насильно мил не будешь. Если твоё – вернётся. Если нет… – он не договорил, лишь грустно улыбнулся и, пропустив меня, направился по своим делам.

Я остался стоять на холодной лестничной клетке, с комом в горле и смятым клочком бумаги в руке. «Позвоню». Когда? Через пару дней? Или вообще не позвонит?

Впервые за всё время, с того самого мига, как я оказался в этом 1984 году, я почувствовал себя по‑настоящему потерянным. Все игры с шпионами, все интриги с Метелкиными, все попытки изменить будущее, всё это вдруг померкло и утратило смысл перед простой и страшной мыслью: я могу потерять её. Навсегда.

Небо хмурилось, тучи сгущались, окрашивая город в сизые холодные тона. Я шёл, не разбирая дороги, сжимая в руке записку.

«Глупая, ревнивая девчонка, – думал я с какой‑то маниакальной нежностью. – До чертиков ревнивая.»

И ведь было уже такое однажды. И ее гордая, холодная обида, и демонстративное исчезновение. И это стоило мне немалых нервов. Дежа вю. Наверное, эта размолвка закончится столь же жарким примирением. Хотя, если такое и дальше будет продолжаться, стоит подумать, нужен ли мне такой геморрой. Это пока я молодой, всё ограничивается щемлением в груди. А будь я постарше, без инфаркта не обошлось бы. В другое время я бы, наверное, принял бы ближе к сердцу эту очередную «девичью драму», но сейчас мне было не до того.

Сейчас слишком многое зависит от моих дальнейших действий. Мне нужно спасти не только отца и его изобретение. На кону шанс переломить ход истории, продлить будущее для этой огромной, неуклюжей, но все еще живой страны.

Вокруг сплошные угрозы от шпионов с «Парабеллумами», высокопоставленных предателей, технологических диверсантов. Я балансирую на острие бритвы, где каждый неверный шаг может стоить жизни. И именно в этот момент она выбивает у меня почву из‑под ног.

Самое удивительное, я совсем не злился на Марину, ставшую причиной нашей размолвки. Метель, если разобраться, тут не при чем. Просто она зашла в тупик, и так получилось, что именно мне она доверилась. Где‑то в глубине сознания она почувствовала во мне своего спасителя. Возможно, так оно и есть, хотя, тут можно и поспорить. Наверное, если бы она не была дочерью Метелкина, мне было бы проще держать с ней нейтралитет. А так, Марина – это всего лишь шанс в любое время выйти с ним на контакт. Хотя, кого я хочу обмануть. Марина сама по себе неординарная личность, которую хочется сделать союзником в борьбе за будущее.