Главный редактор стоял посреди общего зала, зажав в трясущихся руках свежий, еще пахнущий типографской краской экземпляр «Зари». Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было мертвенно‑бледным и перекошенным то ли от страха, то ли от гнева.

– Это что такое⁈ – его голос, сорвавшийся на хриплый шепот, был страшнее любого крика. Он тыкал пальцем в разворот газеты. – Где четвертая полоса? Где материал о субботнике⁈

Все замерли и обернулись к главному редактору, пытаясь понять, что случилось.

– Я спрашиваю – где четвертая полоса? – продолжать вопрошать тот.

– Так это… в газете, – осторожно ответил Серега. – Где ей еще быть?

Думаю, если бы она там была, то мы бы сейчас не стояли все тут. Я подошел ближе. Глянул в газету в руках Степана Николаевича. И обомлел.

На месте, где должен был быть репортаж с фотографиями передовых рабочих и пламенными призывами выйти на коммунистический субботник, зияла пустота. Чистая, белая, зловещая. Просто белый лист.

– Куда… пропал? – Степан Николаевич глянул на меня, но я лишь пожал плечами.

И вдруг меня словно ударило молнией.

– Тираж… – сглотнул я ком в горле, оглядывая всех. – Тираж уже в городе. Часть уже развезли по киоскам. На почту… Остальные готовы к отправке в районы.

Это катастрофа! Идеологический провал. Срыв важного партийного поручения накануне знаменательного события. За такое не просто лишали премии, за такое могли снять с должности. А по цепочке спросили бы со всех.

– Это… это типография… – неуверенно пробормотал кто‑то с задних рядов.

– Ответственный из типографии уже идет, – доложила взволнованная Людмила Ивановна, положив трубку телефона.

Через десять минут в редакцию ворвались два взмыленных человека в синих халатах, пахнущих машинным маслом и свежей краской. Это были старший печатник, дядя Миша, и начальник смены.

– Степан Николаевич, да что вы? – развёл руками дядя Миша, едва взглянув на злополучный экземпляр. – Форма была заполненная! Мы же сличали перед прогоном! Все полосы на месте были!

– Какая форма? – тихо спросил я у стоящего рядом Плотникова.

– Печатная форма, – так же тихо ответил Сергей. – Та самая пластина, с которой идёт печать всего тиража. Если бы с ней было что‑то не так, весь тираж был бы бракованным. А тут… пустота только в одном месте.

– Как же тогда это получилось, если у вас все хорошо? – пробасил Степан Николаевич.

Дядя Миша пожал плечами.

– Печать ночью была?

– Ночью, – кивнул тот.

– Опять не контролировали, спали?

– Да мы же…

– Не надо оправдываться. Если бы следили за полосой, увидели бы, что белые листы идут. А вы…

– Да я на пять минут, один глаз только закрыл. Что ей сделается? Идет печать, станок работает.

– Работает! – передразнил его редактор.

– Степан Николаевич, разбираться нужно позже, – сказал я, выходя вперёд. Все взгляды удивлённо упёрлись в меня. – Сейчас нужно решать, что делать с тиражом, который уже в киосках. Его нужно срочно изымать.

– Изымать? – повернулся Степан Николаевич. – Да я лучше повешусь! Поднимется такой шум, что до обкома дойдёт в течение часа! Мне потом всю жизнь вспоминать будут, как «Заря» с антисоветским белым листом по городу ездила!

– Тогда… заменить! – тут же нашелся я.

– Чем заменить? – в отчаянии спросила Людмила Ивановна.

Повисла тяжёлая, беспросветная пауза. Казалось, выхода нет.

– Подождите, – снова нарушил я молчание. – Дядя Миша, скажите честно… у вас же всегда печатают немного больше тиража? Про запас? На тот самый… «непредвиденный брак»? Если, бумаг, например, зажует, или полоса пойдет краски.

Печатник смущённо покраснел и потупил взгляд. Это было нарушением правил, но старая, добрая традиция всех типографий страны.

– Ну… бывает… – пробормотал он. – Листов на пятьдесят, на сто… Машина ведь, она… может клинить… Сами понимаете…

– И где этот… неучтённый запас? – быстро спросил я, чувствуя, как в груди загорается искра надежды.

– Да на складе… в типографии… Никто его не трогает. Потом просто на макулатуру сдаем, в конце месяца.

– Вот на это и заменим! – я глянул на главреда. – Договоримся с киосками – там бабушки хорошие работают, я их лично знаю, развозил же, когда Петровича подменял. Объясним, что случился мелкий технический брак. Думаю, никто против не будет. Главное, сделать всё быстро и тихо, пока не успели распродать.

Степан Николаевич удивленно посмотрел на меня, закивал.

– Это верно… Саша, давай, действуй! Бери Федю, газеты, и по киоскам. А ты, – он глянул на дядю Мишу. – Сейчас же… Все свободные руки… И перепечатку! Срочно! Людмила, ты обзванивай киоски, говори, что везём замену… Только, ради бога, тихо и вежливо! Никаких подробностей! Ну, что встали? Поехали!

Вечером, когда последняя пачка бракованных газет была благополучно заменена, мы вновь собрались в редакции. Все чертовски уставшие, вымотанные, мы просто молчали, глядя на Степана Николаевича.

– Успели, – выдохнул тот. – Все заменили. Без лишнего шума! Ребята, вы… я даже не представляете, как вы меня спасли! Ведь дело такое… В общем, досталось бы всем.

Вновь принялись расспрашивать дядю Мишу, чтобы понять, как такое могло случиться. Надо отдать ему должное, тот отвечал честно, и что вздремнул в ночную смену, и что не заходил в основной печатный зал.

– Но в типографии все было в порядке! Каждую смену все одно и тоже. Форму проверили. Говорю вам, брак появился после того, как форма была одобрена, и закреплена. Ее просто… убрали. Мы ее в шкафу нашли. Специально кто‑то…

Повисла пауза.

– Специально? – переспросил Степан Николаевич.

– Ну не сама же она в шкаф прыгнула! – улыбнулся дядя Миша, но увидев суровый взгляд главреда, тут же потупил взор.

– И кто же? Кто‑то посторонний? Приводил кого‑то?

– Никого не приводил! Кто‑то… из своих, Степан Николаевич, – печатник дядя Миша развёл руками. – Да я бы чужого и близко не подпустил! В смене нас двое: я и начальник смены. А после смены… ну, сторож. Ваня. Нормальный парень, вроде…

– Сторож? – главред прищурился. – А где он сейчас? На работе?

– Должен быть, – кивнул Миша. – Смена у него сейчас как раз.

– Людмила Ивановна, – Степан Николаевич повернулся к ней. – Срочно вызовите ко мне сторожа типографии. Так, для… для благодарности. Чтобы не спугнуть.

В кабинете воцарилось напряженное молчание.

Наконец дверь скрипнула, и в кабинет вернулась Людмила Ивановна. На ее обычно невозмутимом лице читалась растерянность и тревога.

– Степан Николаевич… – начала она, запинаясь. – Его нет.

– Как это нет? – главред поднялся из‑за стола.

– На посту нет. В подсобке пусто. Дома его жена не видела с обеда. Говорит, ушёл на работу, как обычно. А его… нигде нет. Пропал…

Ситуацию с испорченным тиражом и внезапно исчезнувшим сторожем Николай Семенович решил держать на контроле. То есть, чтобы знать, что там да как? Если дядя Миша еще раз уснет, а кто‑то проберется, решит навредить… Как вот этот вот Ваня! Тут сразу и вопрос напрашивался, зачем? Чем сторожу так не угодила обычная многотиражка «Заря»? Или сам главный редактор? Что это, вообще, было, вредительство, месть? Пока что дела не возбуждали, сор из избы руководство типографии выносить не собиралось. Разобрались по‑быстренькому среди своих, влепили по выговору всем из провинившейся смены, а на дядю Мишу так и вообще повесили «строгача». Что автоматически означало полное лишение премий на полгода и перенос отпуска на позднюю осень или раннюю весну. Одно другого стоило.

– Между прочим, легко отделались! – опуская кипятильник в стеклянную банку, хмыкнул Плотников.

Мы с ним как раз собрались пить чай. Именно Плотникову главред и поручил контролировать информацию о типографии и поганце‑стороже. Потому как Серегу совсем недавно назначили комсоргом. Хоть коллектив у нас был и небольшой, но комсомольцы имелись, а раз так, должен быть и комсорг, чтоб было с кого спросить за комсомольскую работу, ну и отчитаться за количество первичек с нарастающим итогом.