Я почти бежал через весь город. Вечерело.

Заброшенный парк на Пролетарской жил своей, отдельной от всего советского города, жизнью. В воздухе отчетливо пахло дымом костра и сладковатым ароматом дешёвого портвейна.

У самого костра, на разбитой скамейке и просто на брошенных на землю кусках рубероида, сидело человек десять. Парень с длинными волосами и в очках, похожий на Джона Леннона, негромко перебирая аккорды на старой гитаре «Урал», пытался петь что-то на ломаном английском, подражая голосу Клэптона:

— I shot the sheriff… But I did not shoot the deputy…

Ему подпевали еще двое, ритмично похлопывая по коленям. Девушка в цветастой юбке тихо наигрывала на губной гармошке. Вся эта картина была бы идиллической, если бы не обшарпанные куртки, стоптанные бабуши и вечная настороженность в глазах людей, готовых в любой момент сорваться с места при виде милицейской формы.

Именно в этот островок тихого, диссидентствующего бунта я и ворвался, как ураган, с перекошенным от усталости и стресса лицом.

Мое появление не осталось незамеченным. Первым меня увидел тот самый «Леннон». Его пальцы замерли на ладах, и на его лице расплылась удивленная, а потом радостная ухмылка.

— Опа! Гляньте-ка, кто к нам пожаловал! — крикнул он, перекрывая гитару. — Сам Александр! Виртуоз гитарный! Привет, братан! Давно не виделись!

Все взгляды устремились на меня. Я почувствовал себя как на сцене.

— Здаров, — буркнул я, стараясь отыскать глазами только одного человека.

— Сашка, выручай! — поднялся с корточек другой парень, в клетчатой ковбойке. — Помнишь, ты песню играл? Сыграй? Я аккорды хочу записать. Или еще чего-нибудь новенького! «Бони М» там, или «Квин»! Знаешь их?

— Знаю, но давай потом? Мне бы найти…

— Меня ищешь? — раздался знакомый голос.

Из толпы поднялась Метель. Взглянув на меня, она замерла, а потом на её лице появилась та самая хитрая, кошачья улыбка.

Но прежде чем она успела что-то сказать, на меня обрушились просьбы.

— Да-да, «Бони М»! Сашка, сыграй!

— А можешь «Битлов»? «All You Need Is Love»!

— Давайте лучше что-то наше, «Машину» или «Воскресение»!

— Ребят, спасибо конечно, — я поднял руки, пытаясь успокоить этот шквал. Улыбка давалась с трудом. — Я очень тронут. Но не сегодня, ладно? Голос сорвал, да и дело срочное. Как-нибудь в другой раз, честное пионерское.

В толпе пронеслось разочарованное «оооох», но меня уже не слушали. Взоры переключились на Марину, которая медленно, как хищница, пробиралась ко мне сквозь толпу.

— Дело? — переспросил «Леннон», подмигивая. — К Метели дело? Ну, тогда понятно! Не мешаем, не мешаем!

Он снова заиграл, на этот раз что-то меланхоличное из репертуара «Аквариума». Общее внимание от меня переключилось обратно на костер, на вино, на музыку.

Я же стоял, глядя на приближающуюся ко мне Метель.

— Марина, — хрипло выдохнул я. — Мне нужно поговорить с тобой. Срочно. Отойдем?

Я кивнул в сторону аллеи, подальше от любопытных ушей.

Она улыбнулась и молча пошла за мной.

— Ну, говори, что такого экстренного?

— Понимаешь, тут такое дело… Моего друга, Серегу… в общем, попался он…

Я принялся рассказывать ей суть дела. Метель слушала лениво, постоянно на что-то отвлекаясь, то на голубей, то на сигарету.

— И что от меня надо? — спросила девушка, когда я закончил свой сбивчивый рассказ.

— Пластинка, — ответил я её, глядя прямо в её синие, немного безумные глаза. — Мне нужна твоя пластинка. Pink Floyd. «The Final Cut». Продай?

Улыбка медленно сползла с её лица, сменилась настороженным, хищным интересом.

— Продать?

— Я могу заплатить. Я найду деньги.

— Деньги? — она презрительно фыркнула и отошла к старому дубу, прислонилась к нему спиной. — У меня и так есть деньги, Саш. А вот этой пластинки в городе больше ни у кого нет. Это не товар. Это трофей.

Я понял, что переговоры заходят не в ту сторону.

— Марина, пожалуйста. Выручи. Я очень прошу.

Она помолчала, внимательно изучая моё лицо, будто прицениваясь. Потом медленно подошла ко мне вплотную. От неё пахло дымом и духами «Красная Москва».

— Хорошо, — тихо сказала она. — Я дам тебе её. Даром. Бесплатно.

Сердце ёкнуло от неожиданности и предчувствия, что так не бывает.

— Но? — спросил я. — Здесь напрашивается каверзное «но».

Она улыбнулась своей хитрой, кошачьей улыбкой и положила руку мне на плечо.

— Да, будет одно условие. Совсем пустяковое.

— Какое?

— Ты должен меня поцеловать. По-настоящему, не в щечку или лобик. В губы. Как полагается. По-взрослому. Прямо сейчас. Здесь. Чтобы все видели.

Я отшатнулся, будто меня ударили током. Кровь бросилась в лицо.

— Ты что, с ума сошла?

— Нет, — её голос стал твёрдым и холодным. — И я совершенно трезва. Хочешь спасти своего друга, поцелуй меня. Или ищи свою пластинку где-то ещё. Но учти, я могу и передумать. Времени у тебя… — она сделала паузу, наслаждаясь эффектом, — ой, совсем немного. Ну?

Вот ведь… какая! Целоваться с Метелью… Наверное, об этом сейчас мечтал каждый из здесь сидящих. Но не я. У меня была Наташа. Этот поцелуй стал бы клеймом, публичным заявлением, которое мигом разнеслось бы по всему городу. И дошло бы до Наташи. Но это была цена спасения Гребенюка. Готов ли я заплатить такую цену?

Я не знал.

Метель смотрела на меня, и в её взгляде читалось всё: и желание, и жажда власти надо мной, и обида, что я выбрал не её, и жестокое удовольствие от предчувствия, что сейчас она эту власть получит.

— Ну же? Что ты ответишь? — спросила Метель.

Я сделал шаг вперёд.

Я чувствовал на себе заинтригованные взгляды парней и девчонок, всей компании. Эти взгляды жгли, буравили спину и, казалось, я ощущал это физически. Метель стояла передо мной и нагло улыбалась:

— Ну? — выжидательно требовала Метель. — Один поцелуй, и пластинка твоя.

С одной стороны, о таком предложении со стороны Метели, думаю, мечтала вся мужская половина, сидевшая тут. Но… Поцеловать ее сейчас, при всех, и «как следует, по-настоящему» означало бы предать Наташу… с которой я… в которую я…

— Давай, давай, Саня! — подбодрил «Леннон», в глазах читалась плохо скрываемая зависть и азарт. — Покажи класс!

— Марин, а давай не поцелуй… — неожиданно для всех предложил я. — Не поцелуй, а желание! Ну, в любое время я выполню любое твое желание. С условием, что это будет не горячий поцелуй и… ничего такого…

Девчонка задумалась. Хорошо, ненадолго:

— Согласна! — качнулись темные локоны, вспыхнули синью глаза, и на губах заиграла та самая «кошачья» улыбка. — Только не одно желание, а три!

— А почему три? — искренне удивился я.

— Так в сказках же всегда три! — Метель задорно рассмеялась. — Ну, что? Согласен?

Я молча кивнул. Ну, куда было деваться? Серегу-то надо спасать… Отводить от опасной развилки. Пусть будет три.

— Вот и хорошо, вот и славненько, — хлопнув в ладоши, покивала Марина. — Ну, пошли, золотая рыбка!

Позади тренькнула гитара:

— У меня есть три желания! — фальшиво затянул «Леннон». — Нету рыбки золотой!

— У них нету! — выходя из сквера, хохотнула Метель. — А у меня теперь есть!

«Пинк Флойд» я вручил вымогателю в тот же вечер. Поднялся по вычурной лестнице, позвонил… Все тот же халат поверх тельняшки, очки, запах паяльника и паленой бумаги.

— Ты? — глаза его за толстыми стеклами очков удивленно округлись. — Неужели, принес?

— Вот! — я протянул пластинку.

Очкарик хмыкнул:

— Извини, проверю… Тут пока подожди.

Даже в комнату не пригласил, змеюка очкастая! Что-то щелкнуло… из раскрытой двери донеслась песня:

Brezhnev took Afghanistan

Begin took Beirut

Galtieri took the Union Jack…

— Ну, что, убедились? — спроси я, когда очкарик вышел из комнаты.