— Ты кого это привела, паскуда?
Так сказать, и вам здравствуйте!
Здоровый, крепкий, с седоватою бородой и усами, Катков не шибко-то походил на скромного пенсионера. Ну, тем не менее…
— Здравствуйте, Владимир Савельевич! Я из школьного музея. К вам. Хочу взять интервью.
— Никому ничего давать не намерен! — резко рыкнул Катков. — Говорил уже триста раз. Так что, юноша, до свидания.
Да уж, вот и поговорили!
Придется другого ветерана искать. Этот уж больно странный.
— Проходи, проходи, — ветеран едва не вытолкал меня в спину. — Не хочу никого тут видеть. Некогда мне с тобой валандаться. Надо кое-с кем серьёзно поговорить.
С этими словами он снял со стены вожжи, и я невольно съёжился. Захотелось поскорее покинуть этот «гостеприимный дом», но я вспомнил о грозном Тарзане.
— А собака? — обернулся я, ухватившись за ручку двери.
— На цепи, не тронет! Пошел!
Из двух зол я выбрал меньшее, и рванул во двор, где, держась подальше от рвущейся с цепи собаки, поскорее проскользнул к калитке. Оказавшись за забором я выдохнул с облегчением и осмотрелся по сторонам.
У ворот стоял светло-голубой «Москвич» четыреста двенадцать с квадратными фарами… Из дому донеслись крики и визг… Он что там, бьет её, что ли?
А похоже!
Мария выскочила из дому распахнутом халатике, на ходу впихивая ноги в растоптанные туфельки. Утерев слезу, плюнула в сторону дома и грязно выругалась:
— Сволочь! Ничего, Володенька, попомнишь меня еще… Саня! Ты про этого гада спрашивал… Так вот что я скажу! Не меня слушай, к бабе Глаше сходи, гадалке. На Пролетарской, крайний дом.
Ну, вот еще, к гадалкам ходить! Однако, любопытство оказалось сильнее. Да и идти не так далеко.
Крайний дом, аккуратный заборчик, цветы. Седенькая юркая бабушка в цветастом платке деловито возилась в саду.
— Здравствуйте!
— Ась? Погадать, милай, пришел? Обожди… А то и помоги смороду собрать.
— Не, не погадать — спросить… А смородину собрать помогу. Миску давайте.
— От, спасибо-то!
Тут же за сбором ягод и поговорили.
— Знаю я Мишку Каткова с детства. Неподалеку жили.
Похоже, старушка ошиблась! Ну, старенькая уже…
Я все же напомнил:
— Он же не Михаил — Владимир!
— Не-е! Володя-то его старшой брат был… Царствие ему небесное.
Рассказанная бабой Глашей история оказалась простой и циничной. И, кстати, не такой уж и редкой.
На дальнем хуторе, вдали от людских глаз, жили-были два брата, старший Владимир, и младшенький Михаил. В войну Владимира призвали на фронт, и воевал он геройски. Младшенький же, в силу возраста, остался в тылу и, как сказала баба Глаша — «бегал ко всем девкам и даже к солдаткам». За что его мужики, вернувшись с войны, сильно побили.
Вернулся и старший, Владимир. Стали себе жить все там же, на хуторе. С семьей вот, правда, у братьев не складывалось — Володя сильно болел, а за Михаила ни одна деревенская девка не шла, уж больно у него репутация гуляки была.
Время шло, умерли родители, за ними упокоился и Владимир. Оформлять смерть надобно было ехать в район. И вот тут Михаил и сообразил, какие перспективы перед ним открываются! В плане льгот и прочих денежных выплат.
Паспортов в те времена в деревнях практически не было, обходились свидетельством о рождении да справками из колхозов. Так что, был Михаил Савельевич, стал Владимир Савельевич, уважаемый всеми ветеран, имеющий право и на военную пенсию, и на льготы. Правда, пришлось переехать. Но, постепенно забывалось все, старики уходили…
— Баба Глаша! — выслушав, ахнул я. — Так это ж надо… Все рассказать! В милиции в КГБ!
— Не-е, милай! Никуда я не пойду, и ничего говорить не буду. Дело давнее. А я по сто пятьдесят восьмой двадцать лет отсидела…
Я шел домой потрясенный. Кругом расстилался частный сектор — избы, заборы, огороды. Почти деревенские улицы утопали в пыли. Срезая путь, я свернул на одну из таки улочек, спокойную и тихую…
Показалось — позади заурчала машина.
Я оглянулся. Светло-голубой «Москвич» с квадратными фарами, набирая скорость, летел прямо на меня!
Глава 6
Какого черта⁈ Он что, с ума сошел⁈
Ни влево, ни вправо не уйти — заборы и плотные кусты. И я изо всех сил рванул вперед.
Выскочив за угол на другую улицу, едва не оказавшись под колесами автомобиля, я прижался к забору и попытался отдышаться. «Москвич» проскочил мимо, раздался пронзительный визг тормозов. Водитель дал заднюю, вернулся к повороту, крутанул руль. Машина задрожала от перегазовки, рванула опять на меня.
Хватило одного взгляда, чтобы понять, Михаил не шутит. Его цель я, и он не намерен рисковать. Видимо испугался, что я раскрою его тайну. А я так и сделаю. Если жив останусь…
— Эй, ну стой! — крикнул Михаил в открытое окно, перекрикивая шум мотора. Глаза мутные, губы растянуты в пьяной ухмылке. — Иди сюда, поговорим!
Нормальные у него разговоры! Я сделал шаг в сторону, и перемахнул через забор. Он тут же ударил по газам и на полной скорости чиркнул по тому месту, где я только то стоял.
Опять визг тормозов и грохот металла. А потом пьяный крик и мат. Я выглянул из- за покосившегося забора.
Михаил не справился с управлением и влетел носом в тополь, весь передок смят, пар валит из-под капота. Дверь распахнулась, Михаил вывалился наружу, и хватаясь за дверцу машины пытался подняться. Выглядел он печально, лицо и руки посечены осколками, глаза превратились щёлки. Лоб разбит.
— Ах ты… сука!.. — заплетающимся языком рявкнул водитель и огляделся. Он быстро нашел меня, попытался сделать шаг, но тут же упал.
— А ну, стой! — орал он. — Из-за тебя… машину разбил…
Он снова попытался броситься за мной, но ноги его не слушались, он оступился и, растянувшись на траве, громко выругался.
Я не стал ждать пока он придёт в себя, бросился прочь. Меньше всего мне хотелось сейчас оказаться свидетелем ДТП.
* * *
Я бросился в редакцию. И сам не знаю почему, но чувствовал, это единственный шанс восстановить справедливость.
В прошлой жизни мне приходилось брать интервью у бандитских авторитетов, находясь в каких-то полуразрушенных промзонах. Вызывал на откровенность коррумпированных чиновников, знающих, что за мной уже выслали киллеров. Шел на риск. Не раз чудом уворачивался от ударов и пуль. И особо не зацикливался на эмоциях. Но вот сейчас… Сейчас я ощущал нечто странное. Нет, не страх. Скорее это что-то сродни злости. Никак не ожидал такого результата от простого интервью, казавшегося поначалу обыденным и скучным. Но всё повернулось совершенно неожиданной стороной.
«Вот тебе и собрал материал для праздничной статьи о герое-ветеране» — думал я, распахивая дверь редакции и входя в пустой гулкий коридор.
Тишина нарушалась только монотонным шумом старого вентилятор в углу. У журналистов не бывает выходных, и я надеялся встретить кого-нибудь и посоветоваться, что делать в сложившейся ситуации. Многие приходили в редакцию, чтобы сбежать от домашней бытовухи и спокойно поработать над статьями, но сегодня здесь был только сторож Васильич. Он поприветствовал меня, как-то хитро улыбнувшись.
Я прошел в подсобку. Людмилы Ивановны не было, все-таки суббота. На столе, среди вороха старых выпусков «Зари» и пустых чайных чашек, увидел чей-то старый блокнот с обтрепанными уголками и огрызок карандаша, сточенный почти до основания. Чья-то забытая вещь, но мне было все равно. В голове набатом бил рассказ бабы Глаши, а перед глазами стояла пьяная ухмылка Каткова, визг тормозов его «Москвича». История, которую я не мог проигнорировать. О таком молчать нельзя. И я знал: если не выплесну все на бумагу прямо сейчас, она меня задушит.
Я подвинул шаткий стул к верстаку, раскрыл блокнот и начал писать, цепко удерживая выскальзывающий из рук огрызок карандаша. Буквы ложились на бумагу неровными строчками, но, текст был ясным и четким, будто кто-то диктовал мне.
