— И это правильно, Сань! Это правильно! У нас как раз и плавленый сырочек есть. И ириски!

Ребята одобрительно загалдели. Леннон вытащил перочинный ножик, открыл бутылку…

Метель улыбнулась:

— Что, золотая рыбка? Соскучился? Но, спасибо за вино…

Я снисходительно улыбнулся:

— Дамы первые! Прошу…

Девочка в красном свитере, все звали ее Снежинка, пить отказалась, а вот Мариночка не побрезговала. Выпила, не поморщившись, прямо из горлышка, даже закусывать не стала. Лишь презрительно бросила:

— Что тут и закусывать-то? Что ли коньяк? Но, вкусное вино, спасибо.

— Да, вкусно, — сделав глоток, Леннон поспешно закусил сырочком.

Так полагалось, говорить, что вино, которым кто-то угощает вкусное. Это еще от старых советских хиппи повелось, с конца шестидесятых, а потом плавно перетекло к «митькам». Ну, что же, все правильно. На халяву и уксус сладкий, и хлорка творог, что уж там говорить. Тем более, не такое уж и противное вино. Пивали и похуже!

— Молоток, Сань, что зашел, — патлатый парень в черной водолазке по прозвищу Мик протянул гитару. — Сыграешь?

Ну-у… не отказываться же! Разу ж сам пришел…

Взяв инструмент, я сновала настроил, подтянул колки.

— Вы, кажется, Цоя просили…

Удар по струнам. Аккорды взорвали осеннюю тишь.

'Пустынной улицей вдвоем с тобой куда-то мы идем

Я курю, а ты конфеты ешь…'

Честно говоря, я не думал, что здесь, в провинции, Цой будет так популярен в конце восемьдесят третьего года. Конечно, в определенных кругах, но, все-таки. Наверное, кто-то из учившихся в Ленинграде местных ребят захаживал в Рок-клуб на Рубинштейна. Или просто раздобыл запись… Были ведь студии. Записывали самопальные пластинки пленки, кассеты… Так сказать — «звуковое письмо». Дорого, правда.

«Ты говоришь, что у тебя по географии трояк…»

Нет, слушали хорошо, с благоговением! Некоторые даже подпевали, правда, только состоящий из одного слова припев:

«Ммм… восьмиклассница-а-а…»

Да, до «Группы крови» и «Звезды по имени Солнце» было еще далеко. Впрочем, не слишком. Восемьдесят пятый, Горбачев, Гласность, Перестройка.

Когда кончилась, песня все зааплодировали:

— ЗдОрово, Сань! А еще можешь?

Я пожал плечами:

'Белая гадость лежит под окном,

Я ношу шапку, шерстяные носки…'

Метель не подпевала, лишь загадочно улыбалась и, похоже, думала о чем-то своем. Одной бутылки показалось мало. Ребята скинулись мелочью, бросили жребий на спичках, Леннон побежал за вином. Он долго не возвращался, наверное, в магазине была очередь.

Немного еще посидев, Метель поднялась на ноги. Насколько я успел заметить, она всегда так уходила не прощаясь. Сидит, сидит, оп, и нету уже. Ушла!

Вот и сейчас…

— Держите-ка…

Передав гитару Мику, я догнал девчонку почти самых ворот. Не знал пока, что сказать, чем мотивировать такое к ней внимание, но, не упускать же такой шанс!

— Марин!

— О! Золотая рыбка! — обернулась Метель. — Нет, нет, третьего желания у меня пока что нет. Еще не сформулировала. Но, придумаю, ты не беспокойся.

— Да я и… Ты на троллейбус? Или, как всегда, на такси?

— Да, пожалуй, сегодня на троллейбусе, — девчонка вдруг улыбнулась, глянула искоса. — Ты что же, на меня больше не сердишься?

— Да так… — как бы между прочим, промолвил я. — Мужчину видел у вашего дома. На черной «Волге». Твой отец, как я понял. Консьержа про тебя спрашивал. Не пахла ли вином?

— Надоел уже со своим контролем, — скривилась Марина. — За собой бы лучше следил.

— А что такое?

Я старался говорить нарочито безразлично, словно бы из вежливости поддерживая разговор. И, похоже, Метель на это клюнула.

— Он у меня не то, чтобы дипломат, а так… по партийной линии. За многими приглядывает. Но и за ним тоже следят.

Следят, ага… Как-то не очень…

— Понимаешь, при такой должности завистников много. Подсидеть могут в один миг.

— Поня-атно… Значит, папа тебя воспитывать пытается?

— Да поздно уже пытаться, — рассмеялась Марина. — Я вот знаю, у него любовница есть. И не одна. Хотя… матери это по барабану…

— Так и не понял, где ж он тебя работает-то?

— Говорю же, в ЦК! — девушка насмешливо скривилась. — Для особо одаренных поясню. В административном аппарате Центрального комитета нашей родной партии!

— Большая шишка!

— Ну, не такая уж и большая. Но, со связями…

Подошел троллейбус. Метель выходила на пару остановок раньше. Мы простились не то, чтобы как друзья, но, как хорошие знакомые, точно. Я даже помахал ей в окно…

Значит, в административном аппарате ЦК КПСС! Н-д-а… Оттуда много до чего можно дотянуться. Ладно, подумаем…

Дома никого не было. Родители по субботам работали, а мать еще и как всегда, заглядывала по пути в магазин — вдруг да что выбросили? К примеру, в прошлую субботу давали «Докторскую» колбасу по целой палке в руки!

Я поставил чайник и вытащил из хлебницы батон, как вдруг в дверь позвонили. В те времена не принято было спрашивать кто пришел. Звонят, открывали. Вот и открыл.

— Теть Вера?

На пороге стояла соседка снизу, мама Сереги Гребенюка. Усталое лицо ее выражало смесь страха, тревоги и надежды:

— Саша… Сережки второй день нет. Ты, случайно, не знаешь, где он?

Получается, рано обрадовался, что Гребенюк одумался? Видимо, всё не так просто, как кажется. Сердце упало и замерло где-то в желудке, ледяным комом. Второй день. Второй день его нет.

— Тетя Вера, заходите, пожалуйста, — я автоматически отступил, пропуская взволнованную женщину в прихожую. Мозг лихорадочно соображал, перебирая варианты. — Вы звонили кому-нибудь? Его друзьям?

— Звонила, Сашенька, всем, кого знаю! — голос ее дрожал. — Никто не видел. Говорят, после того как вы в кафе отмечали, он будто сквозь землю провалился. Я уж думала, может, к тебе…

Мысли неслись вихрем, одна страшнее другой. В тот вечер все пошло под откос. Лицо Наташи в окне автобуса. Триумфальная ухмылка Метели. И Серега… Серега, который тогда смотрел на меня с таким чувством вины, что аж тошно становилось.

— Я… я его после того дня не видел, тетя Вера, — выдохнул я, чувствуя, как по спине ползет холодный пот. — Он… он может куда-то поехал? Его же на поруки взяли, может, на картошку отправили…

— Узнавала уже — не отправляли.

В горле встал знакомый, горький комок.

«Неужели… он опять за свое? — пронеслось в голове. — Не выдержал? Запил? Или, того хуже, снова взялся за старое? Опять пластинки продает, или чего хуже…»

Устроил драку? Угодил в вытрезвитель? Или… или его уже забрали? Все-таки второй день его нету. Да, походу повязали. Вот ведь черт!

— Вы не волнуйтесь, тетя Вера. Я… я обязательно его найду. Он не мог просто так исчезнуть.

Она что-то еще говорила, благодарила, но я уже почти не слышал. Дверь закрылась, а я остался стоять посреди прихожей, глядя в одну точку.

А что, если я ничего не изменил? Что если судьбу не обманешь? Что если она, как река, все равно найдет себе русло, просто обогнув поставленную мной преграду? Не тюрьма, так запой. Не статья за спекуляцию, так что-то другое, похуже. Может, все мои попытки, это просто самообман? Я вытащил его из одной ямы, чтобы он рухнул в другую, еще глубже?

А может, своими действиями я только сильнее его окунул в то самое дерьмо, из которого он тогда так и не выбрался? Может быть статья за спекуляцию вовсе и не привела бы его на кривую дорожку? А я своими действиями только все сделал хуже…

Отчаяние и бессилие накатили такой волной, что я прислонился к стене, чтобы не упасть. Я возомнил, что смогу изменить все, судьбу друга, будущее страны. А в итоге, возможно, все, что я сделал, это подтолкнул его к краю пропасти.