– Ростислав Игоревич, одевайтесь, – сказал я тихо, но твердо. – Мы идем к главному врачу. Сейчас же.

– Но, Александр… Может, не стоит? – залепетал он, его взгляд бегал по сторонам. – Я не хочу лишнего шума… Вдруг это показалось? Вдруг, почем зря наговариваем на санитара…

– Мне ничего не показалось, – отрезал я, уже натягивая поверх пижамы свой халат. – Этот тип рылся в ваших вещах. И вы сами говорили, что вам угрожали из‑за вашей коллекции. Это не случайность. Идем.

Он хотя и сомневался, но послушно поплелся за мной. Мы прошли по длинному и никого не встретили по пути. Секретаря на месте тоже не было. Я распахнул дверь без стука.

Павел Петрович Резниченко сидел за столом и что‑то внимательно изучал в истории болезни.

– Воронцов? Ростислав Игоревич? – увидев нас, он очень удивился. – Что случилось? У вас вид, будто вы видели привидение.

– Хуже, Павел Петрович, – я подошел к его столу. – Только что в нашей палате произошло вопиющее безобразие.

Я коротко, без лишних эмоций, изложил суть: ночной кошмар Ростислава Игоревича о коллекции, его опасения, и то, как я только что застал санитара за попыткой завладеть его личными вещами.

– И не простыни он проверял, Павел Петрович, – закончил я, глядя профессору прямо в глаза. – А искал что‑то конкретное. И, учитывая рассказ Ростислава Игоревича, мы можем предположить, что именно.

Ростислав Игоревич, всё это время молчавший, кивнул, подтверждая мои слова, его руки слегка дрожали.

Профессор Резниченко нахмурился, откинулся на спинку стула и сложил пальцы домиком.

– Санитар? Мужчина? У нас все честные, ничего дурного за ними не замечено… Опишите внешность.

– Крупный, – сразу же сказал я. – Широкий в плечах, короткая шея. Лицо грубоватое. Волосы темные, коротко стриженные. Глаза маленькие, глубоко посаженные.

Павел Петрович медленно кивнул, и в его глазах мелькнуло понимание, смешанное с досадой.

– Так… Теперь понятно. Это объясняет его странное поведение.

– Вы его знаете? – не удержался я.

– К сожалению, да, – вздохнул профессор и продолжал, тщательно подбирая слова. – Похоже, это тот самый новый санитар, которого нам прислали вчера взамен внезапно заболевшего Ивана Петровича. У него случился острый приступ радикулита. А работы невпроворот. Пришлось срочно искать замену через кадровое агентство, с которым у нас временный договор. Они прислали этого… гражданина.

– Кадровое агентство? – удивился я. – И они не проверяют своих сотрудников?

– Должны проверять, – развёл руками Резниченко. – Но, видимо, на этот раз проверка оказалась формальной. Или…

– Или его специально внедрили, – я закончил его мысль.

– Павел Петрович, что будем делать? – вступил наконец в разговор Ростислав Игоревич. – Я… я не чувствую себя здесь в безопасности.

Профессор посмотрел на него с искренним сочувствием.

– Ростислав Игоревич, приношу вам свои извинения за этот инцидент. Вы находитесь в медицинском учреждении, и мы должны обеспечить Вашу безопасность.

Он потянулся к телефонному аппарату.

– Я сейчас же распоряжусь, чтобы этого негодяя отстранили от работы и не допускали на территорию больницы. Одновременно я свяжусь с руководством кадрового агентства и потребую самых суровых объяснений. Подобные вещи недопустимы!

– Спасибо, доктор, – прошептал коллекционер.

Мы вернулись в палату, и напряжение, казалось, немного спало. Ростислав Игоревич, получив гарантии главврача, заметно успокоился. Он подошел к своему дипломату, бережно открыл его и достал оттуда плотный бумажный конверт.

– Вот она, – его голос дрожал от волнения. – Та самая причина всех моих бед.

Он извлек открытку и протянул мне. Это была очень старая, пожелтевшая от времени карточка. На ней был изображен мужчина с умными, чуть отрешенными глазами и острыми чертами лица. Портрет Василия Кандинского. Но мой взгляд сразу же уловил странную деталь. Художник на портрете был запечатлен в момент творчества, и в его… в его левой руке была зажата кисть.

– Постойте, – не удержался я, приглядываясь. – Он что, левша?

Ростислав Игоревич встрепенулся, и на его лице появилась тень профессиональной гордости, затмившей на мгновение прежний страх.

– Ах, вы заметили! – воскликнул он. – Да, именно так! Это одна из особенностей данного портрета. Известно, что Кандинский был амбидекстром, то есть одинаково владел обеими руками, но на ряде ранних работ и этюдов он запечатлен работающим левой рукой. Для знатока это добавляет ценности. Вы оказались очень внимательны, Александр!

Я не слушал его последние слова. В моей голове, как удар молнии, сверкнула мысль, от которой перехватило дыхание.

Левша.

Весна. Тот самый музыкант, которого взяли. Я видел, как он играл на гитаре в кафе «Айсберг». У него была особая гитара. Он отбивал сложные рифы, перебирал струны левой рукой. Он был левшой. Стопроцентным левшой.

А значит…

Я вспомнил сцену в приемном покое. Носилки с Колей. Санитары, расстегивающие его окровавленную куртку. Я мельком увидел рану. Один точный, профессиональный удар… с левой стороны грудной клетки, под ребра, направленный вверх, к сердцу. Удар, который мог нанести только правша, стоя лицом к лицу с жертвой.

Левша никогда не нанесет такой удар спереди в левый бок. Ему это неудобно. Его естественный удар будет идти справа налево, или в правый бок.

А значит Колю и в самом деле ранил не Весна.

– Ростислав Игоревич, – мои губы вдруг пересохли. – Вы… вы мне сейчас кое‑что подсказали. Помогли.

– Я? – он растерянно моргнул. – Чем это?

– Этой открыткой. Извините, мне срочно нужен телефон!

Я выскочил в коридор, сжимая в кармане прототип отцовского телефона. Пальцы дрожали, когда я набирал номер Сидорина.

– Андрей Олегович, это снова я, – почти выдохнул я в трубку, когда он наконец ответил. – Слушайте, Весна – невиновен. Это стопроцентно.

Седьмого мая я стоял на ступеньках больницы и улыбался выглянувшему из‑за туч солнышку. Профессор, как и обещал, дал мне выписку на полгода отсрочки, так что времени для разбора сложившейся ситуации у меня теперь было достаточно.

Правда, перед уходом мне не удалось навестить Николая, после операции к нему пока никого не пускали, а по коридору прохаживался неприметный молодой человек в сером костюме с очень цепким взглядом. Похоже, это Сидорин организовал пост наблюдения.

Понедельник рабочий день, но уже ощущалось приближение праздника. Повсюду развешивались транспаранты и флаги, яркие плакаты и афиши с расписанием места и времени проведения праздничных мероприятий. Я остановился на пешеходном переходе и оглянулся по сторонам. Лица людей сияли в предчувствии праздника, а радостные пенсионерки метались от магазина к магазину, скупая выброшенный к празднику дефицит.

Дома тишина, родители были на работе, понедельник же. Я заглянул в холодильник, там были кое‑какие продукты, но я решил пополнить запасы и пройтись по магазинам. Заодно и узнаю у словоохотливых старушек, что нового происходит в городе. Но сначала надо позвонить Сидорину, чтобы согласовать наши дальнейшие действия.

Трубку он взял сразу, после первого гудка, как будто ждал чьего‑то звонка.

– Сидорин, – строго по‑деловому сказал он.

– Воронцов, – в тон ему ответил я и невольно улыбнулся.

Вот уж правду говорят: «С кем поведёшься, от того и наберешься». Судя по дальнейшим скупым фразам я понял, что он находится в кабинете не один, похоже очень занят, в то же время не смог прервать мой звонок, считая всю информацию, получаемую от меня важной. И это было приятно. Я без лишних эмоций поставил его в известность, что выписался, получил отсрочку, готов к дальнейшим совместным действиям и намекнул, что есть разговор, о котором по телефону лучше не обсуждать. Но была одна тема, о которой я не мог не поговорить более подробно. Это всё, что касается безопасности отца, об угрозе его жизни после покушения на Колю.