– Привет, Пиф, – я присел рядом и протянул руки к огню. – А Гроза где?

– Гроза? А‑а, Ника! – растерянно моргнул парнишка. – В поход ушла. С туристским клубом. Ты не знаешь, Леннон сегодня придет?

– Та‑ак! – я сразу насторожился. – А зачем тебе Леннон? Книжку попросить почитать?

– Не! Наоборот, передать, – Пифагор засмеялся, негромко и немного смущенно. – Стихи передать. Ну, на отзыв. Понимаешь, Вероника стихи пишет… Но, хорошие ли они или так, шлак, как узнать? Я в стихах, честно говоря, ни бум‑бум… А других знакомых она стесняется. А у Леннона, он как‑то хвастал, есть знакомый литератор!

Я хмыкнул: «О как! Литератор!»

– Кстати, я тоже могу заценить, – предложил я. – Я же журналист все‑таки!

– Как, журналист? – удивленно переспросил парнишка.

– Так, – достал небольшую книжечку. – Вот удостоверение.

– Ого, – вернув мне ксиву, восхищенно присвистнул Пиф. – И правда. Ты тоже профессионал. Тогда, наверное, можно. Только чур, никому!

– Да ясно, что никому, – заверил я. – Есть ведь такое понятие, как журналистская этика! Еще предупреждаю, не просите никогда ничего у Леннона. Чревато неприятными последствиями! Усек?

– Ага! А это… вот… – парень несмело вытащил из кармана куртки обычный бумажный блокнотик с видом города Таллина на обложке.

– Ну, так и быть, давай гляну, пока время есть, – сказал я взял блокнот. – Только ты на меня не ссылайся! Да, давно хотел уточнить. Эта вот Вика…

– Ника…

– Ника… Она Гроза или все‑таки Тучка?

Пифагор тихонько рассмеялся и скосил глаза:

– Вообще‑то она Тучкова Вероника. А «Ника Гроза» творческий псевдоним!

Вот как! Творческий псевдоним. Что же я‑то себе его не заимел, лох колхозный?

Ладно, посмотрим…

Я раскрыл блокнот:

«Небо рвануло тучей‑грозой, гулко и безысходно…»

Та‑ак… Что‑то подобное я уже видел. Точнее сказать, слышал… Ну, точно! И стиль, и слова, и интонации…

– Ну, как? – шепотом поинтересовался Пиф.

– Замечательно! Очень хорошие стихи. Очень.

Не‑ет, не подружка Ленка писал тексты Весне… И не он сам. Вернее, он их брал, немножко переделывал…

Но, ведь рано или поздно обман раскроется! Только докажет ли хоть что‑нибудь Гроза‑Тучка? Да и захочет ли хоть что‑то доказывать?

В парке так никто и не появился. Впрочем, я там долго не задержался, ушел. В конец‑то концов, надо хоть изредка дома появляться, вечерок провести с родителями. Зря, что ли, мама тот же оливье делала? И за курицей, «синей птицей», в очереди два часа отстояла. И это еще хорошо, что всего два.

Смеркалось. В городе зажигались фонари. Редкие автомобили вспарывали покрывшиеся первым ледком лужи. Одна из машин, затормозив, остановилась рядом. Темно‑бордовая «Волга»…

Распахнулась задняя дверь:

– Ну, здравствуй, Александр! Сделай милость, присаживайся.

Это какое‑то дежавю. Тот же голос, та же «Волга» и снова не вовремя.

Резко дернув на себя дверь машины, решительно нырнул в салон и с грохотом захлопнул, нарываясь на классический окрик водителя: «холодильником так хлопай». Но тот смолчал. Оно и понятно, машина казённая.

Запах дорогой кожи и сигарет перебивало тяжелое, сладковато‑терпкое амбре коньяка. Виктор Сергеевич сидел, развалившись на заднем сиденье. Его обычно цепкие и холодные глаза были мутными, галстук ослаблен.

– Саша… – он с трудом повернул ко мне голову, икнул и, стараясь сосредоточиться уточнил. – Ага. Александр. Ну, как дела?

– Нормально, – сухо ответил я.

Чего ждать от основательно нетрезвого человека, обладающего властью? Ничего хорошего.

– Ну, – заплетающимся языком приказал он. – Рассказывай!

– Что рассказывать? – осторожно уточнил я.

Виктор Сергеевич развел руками, закатил голову и пьяно рассмеялся.

– Ну что ты как маленький, – он приблизил лицо к моему, и я едва сдержался, чтобы не скривиться от «выхлопа». – Мне же все докладывают. Что там у вас было? На даче… Говори… как мужчина мужчине.

Он снова облокотился на спинку дивана и рывком дернул за воротник рубашки. Галстук развязался и повис на шее двумя концами. Я внимательно посмотрел на него, пытаясь оценить степень адекватности. Речь замедленная, но внятная. Пьян, но не до потери самоконтроля. Скорее, в том состоянии, когда снимаются все барьеры и уходит обычная осторожность. Но мне всё‑таки показалось, что он затеял очередную игру. Ну что, же. Я принимаю условия. Будем играть в озабоченного судьбой дочери отца и потенциального зятя.

Я сделал вид, что смущаюсь, опустил глаза и даже, кажется, покраснел слегка. Играть приходилось безупречно.

– Да ничего особенного, Виктор Сергеевич. Посидели, музыку послушали… Пообщались.

– «Посидели»… – он хмыкнул. – Марина… она у меня девушка горячая. Увлекающаяся. С этими… музыкантами своими. Они там не перегнули палку? Наркотики? Выпивка?

В его голосе сквозь хмельную расслабленность чувствовалась искренняя отцовская тревога.

Хотелось сострить: «Спасибо, всего достаточно», но я понимал, сейчас эта шутка не прокатит.

– Нет, что вы! – я сделал честные‑честные глаза. – Конечно нет! Было вино, да. Но в меру. В основном говорили об искусстве, о музыке… Марина… она очень интересно рассуждает.

Я заметил, что его напрягшиеся плечи снова расслабились. Мои слова, похоже, совпали с тем, что докладывали его люди, и немного успокоили.

– «Об искусстве…» – он снова хмыкнул, но уже беззлобно. – Ну, ладно. Ты, я смотрю, парень трезвый. Ну, в смысле, трезво рассуждаешь. Не как эти ее ухари. Это хорошо.

Он помолчал, прикуривая сигарету. Потом выпустил тонкую струйку дыма, провёл пальцем по запотевшему стеклу и качнув головой хмыкнул.

– Душно тут что‑то… – снова взявшись за воротник рубашки проворчал он. – Пойдем, пройдемся по свежему воздуху.

Это было неожиданно. Но спорить было нельзя. Хочет поговорить без посторонних ушей? Ну что‑же, как говорится, я не в том положении, чтобы возражать.

Водитель тут же сориентировался, выскочил, открыл дверцу машины перед шефом, и мы вышли на прохладный ночной воздух.

Виктор Сергеевич, с силой опираясь на мое плечо, больше для демонстрации своей силы, чем из‑за необходимости, решительно подтолкнул меня вперёд. Некоторое время мы шли молча, как бы проверяя, кто первый не выдержит затянувшейся паузы и начнёт разговор.

– Ну, рассказывай, – хмыкнул обеспокоенный папаша. – Чем же моя дочь тебя так привлекла, а? Кроме… искусства.

Я чувствовал, что он хитрит, изображая пьяную расхлябанность, пытается ввести меня в заблуждение, чтобы в какой‑то момент перевести стрелки и вынудить меня на откровенность. Идеальный способ выудить информацию, самому почти ничего не дав взамен. Он выбрал правильную тактику, которая, возможно, является беспроигрышной в разговоре с молодым человеком, но я‑то прожил жизнь, многое повидал… хотя в этом случае лучше подыграть.

– Она… не такая, как все, – начал я, тщательно подбирая слова, которые звучали бы правдоподобно и польстили бы его отцовским чувствам. – У нее свой взгляд. Она не боится быть другой. И в то же время… – я сделал паузу, – она очень одинока. Чувствуется, что ей не хватает понимания.

Я рискнул. Это была игра на грани. Но не совсем трезвый Виктор Сергеевич клюнул.

– Одинока? – он остановился и повернулся ко мне, и в его мутных глазах вспыхнул какой‑то сложный огонек вины, досады, раздражения. – Да я ей все создал! Все условия! Она похулиганит, я ругаюсь, конечно, но… покрываю! А она… она назло все делает! Назло!

Он снова пошел вперёд, ещё быстрее, едва не срываясь на бег. Казалось, он старается убежать от какой‑то навязчивой мысли. Отчаянно жестикулируя, не глядя на меня он наконец‑то выдал то, что лежит у него на душе:

– Вот и с тобой… не знаю, что у вас там, но… будь с ней осторожен, парень. Она может поиграть и бросить. У нее это в крови. В материну…