– Да кто скажет‑то?
– Сам знаешь, кто… Нет, думаю мы чуток погодим… и еще один аппарат сделаем! – отец азартно хлопнул в ладоши. – Тогда, коли отберут, так хоть не так обидно будет.
Заваривая грузинский чай, я пожал плечами:
– Ну и сколько будем ждать?
– Да хотя б до после «октябрьских»…
* * *
«Октябрьские», седьмое ноября, очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции наступили уже на следующее неделе. День выдался хороший, пусть и прохладный, но не слякотный и без ветра. Сквозь затянутое палевыми облаками небо проглядывало желтое солнце. Колонны трудящихся и учащихся собрались на праздничную демонстрацию. Все, как полагается, с лозунгами, транспарантами, плакатами и воздушными шариками. В ожидании высокого партийного и городского начальства, мужики курили, переговаривались и пили из‑под полы портвейн. Водке еще было не время. Через установленный на трибуне репродуктор звучали революционные песни:
'И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!'
Нас, колонну редакции районной газеты «Заря», объединили с колонной городской радиостудии. Все собрались неподалеку от центральной площади, за углом улицы, ведущей к помпезному зданию исполкома. Ждали начала демонстрации.
А на радио оказались веселые такие женщины! Боевые!
– Красивые у вас плакаты! Небось, рисовали всю ночь?
– Да уж, старались!
Федя, водитель, подмигнул женщинам, несмотря на то, что пожилой уже почти человек:
– Девушки, вина не хотите? Хорошее, сладенькое.
– Да, пожалуй, попозже… А вы всегда сладенькое пьете?
– А‑ха‑ха!
Демонстрация дело такое, отовсюду носились веселые разговоры и смех… местами переходивший в хохот!
– Товарищи, товарищи! Прошу посерьезней.
Напрасно уговаривали начальники…
Снова хохот…
– О! О! Смотрите, идут…
На украшенную кумачом трибуну, под звуки торжественного революционного марша, наконец‑то, взошло высокое городское начальство. Все в одинаковых драповых пальто и каракулевых шапках «пирожках». Секретари обкома, председатель исполкома с замами, директора заводов и техникумов, комсомольцы из горкома ВЛКСМ…
– Ну, что же товарищи, строимся, – обернувшись, скомандовал главред. – Готовимся к параду!
– Саша! С‑а‑аш! – позади вдруг послышался крик…
Я обернулся…
– Наташа! Ты как здесь?
– Я же говорила, что на октябрьские буду! Забыл?
– Да не забыл, а… Думал, позже… Наташа! Как же я рад!
– И я!
Мы потрясли друг друга за руки. Обниматься на улице, при всех, а уж, тем более, целоваться, в те времена было как‑то непринято.
– Наташ, пошли с нами!
– А можно?
– Конечно! Николай Семенович! Можно девушка с нами пройдет?
– Девушка? Конечно же, можно! Ну, что, товарищи? Пошли! Вон, завод уже тронулся…
Пошли. Зашагали. Не то, чтобы в ногу, но вполне торжественно, под бодрую музыку:
«Красная гвоздика, спутница тревог!»
Так хотелось взять Наташу за руку, но мы с Сергеем Плотниковым несли транспарант: Красная звезда, «Аврора» и белые цифры «1917 – 1983».
«Красная гвоздика, наш цветок!»
Демонстрация закончилась. Начался митинг, с которого многие норовили улизнуть, но за этим зорко следило начальство. Пришлось слушать торжественные речи руководства и представителей различных организаций и трудовых коллективов.
– Товарищи! В славные революционные времена…
Правда, не мерзли, потихоньку грелись все тем же портвейном, по очереди приседая за спинами товарищей с переходящим гранёным стаканом в руках.
– Слава Ленинской партии, руководящей и направляющей силе советского общества!
– Ура‑а‑а!
– Слава героическому рабочему классу!
– Ура‑а‑а!
– Слава трудовой советской интеллигенции и колхозному крестьянству!
– Ура‑а‑а!
Митинг продолжался часа два. Все принялись прощаться.
– Саш, пошли к нам, – предложила Наташа. – Дед рад будет! «Неуловимых» посмотрим, посидим. Я салат приготовила, оливье.
Оливье все готовили. И дома у меня тоже…
– Оливье, это хорошо, – улыбнулся я и пошутил. – Тазик?
– Почему тазик, – парировала Наташа, сделав удивленные глаза. – Ведро! Чтоб до Нового года хватило.
Рассмеявшись, Наташа взяла меня за руку. «И пусть весь мир отдохнёт». Все заботы и проблемы вдруг испарились, сгинули в бездну. Остались лишь сверкающие бездонно‑синие глаза, длинные золотисто‑каштановые локоны, губы…
Иван Михайлович, Наташин дед, что‑то задерживался. Мы поцеловались… Потом еще… А потом… А потом кто‑то завозился ключом в замке…
– О, молодежь! Уже пришли!
– Дед!
– Здрасьте, Иван Михайлович!
– И вам не хворать! Что же это вы до сих пор на стол не накрыли? Наташка, давай на кухню! А мы, Саш, с тобой пока посуду… и вот, рюмочки достанем… Вон они, в серванте ждут, синенькие…
Все же праздник!
Подмигнув мне, Иван Михайлович выставил на стол бутылку азербайджанского коньяка, Наташа же принесла из кухни вино, болгарское «Велико Тырново».
«Большая» комната, как в любой советской квартире, «хрущевке» или «брежневке», была не такой уж и большой, но уютной. Диван, ковер на стене, раскладной стол, сервант с посудою, стулья. Проигрыватель «Аккорд» с двумя выносными динамиками. В углу, на тумбочке, старый черно‑белый «Рекорд». Как раз передавали новости:
– На трибуну мавзолея поднимаются руководители партии и правительства! – вещал торжественный голос диктора.
Тихонов… Романов… Громыко… Гришин… даже, похоже, Ельцин и Горбачев! Да‑да, вон они!
Главного только нет, Андропова. Тяжело болеет.
– А Юрия‑то Владимировича нет, – наливая коньяк, грустно посетовал дед. – Ох, чувствую, скоро некому за порядок бороться будет!
– А кто бы смог? – я тут же повернулся. – Как вы думаете, Иван Михайлович? Ну, чтоб порядок…
– Ну‑у… – задумался дед. – Молодых я не знаю… Щербицкий хлипковат, пожалуй… Громыко уж триста лет в обед… Черненко? Тоже не молод… Хотя, запалу хватит! Гришин опять же, Тихонов. Ну и Романов, да, Ленинград–то он держал! И отстраивал, и промышленность поднимал. Да, Григорий Васильевич мо‑ожет, мо‑ожет! Тем более, фронтовик.
Соображения Иван Михайловича показались мне довольно интересными. Еще интереснее было понять, откуда у него все эти сведения? Он что, был лично знаком с кем‑то из высокопоставленных партийных бонз? Сколько помнится, Наташа ничего такого не говорила. Она вообще не очень‑то распространялась о своем дедушке, как и о покойных родителях. А я не расспрашивал, боялся обидеть.
Что же касается Ивана Михайловича, то не у каждого пенсионера в СССР имелся автомобиль «Жигули»! Далеко не у каждого. Все же нужно было поподробнее расспросить Наташу.
* * *
На следующий день был выходной, «октябрьские праздники» продолжались. Правда, Наташа уехала в Ленинград уже после обеда, я проводил ее до автобуса. Яркий красно‑белый «Икарус» вальяжно отвалил о платформы. Я помахал рукой, Наташа в ответ послал воздушный поцелуй. В автобусе оказалось много студентов, тех, кому не хотелось тащиться в толпе вечерним поездом или добираться с пересадками на электричках.
Выходной день. Тусклое ноябрьское солнце. Народу на улицах не так уж и много, не потому, что холодно, просто завтра всем на работу. Да, еще каникулы у школьников… Каникулы…
Что‑то я такое забыл… Забыл! То, что должен был обязательно сделать! Ну да, предупредить мелочь, Пифагора с Грозою‑Тучкой! Чтоб никогда не просили ничего «почитать» у того же Леннона. Да вообще ни у кого! Ибо, чревато. Пиф и Гроза школьники, на каникулах им делать нечего, вполне себе могли жечь костер в старом парке. Так сказать, на своем обычном месте.
Ну да, так они и было. Костер в парке горел, пусть и плоховато. Рядом на корточках в одиночестве сидел Пифагор. Ну, правильно, для тусы еще рано.
