Виталик выпустил дым:

– Он что же, и ноты знает?

– Вот за ноты не скажу, – поежился долговязый. – А стихи ему Ленка помогает писать. Ну, подруга… Хотя, честно сказать, какие там стихи? Тексты.

Вот тут я был с Бобом согласен. И все же, возразил:

– Но вот эти‑то песни… То, что сейчас он пел… Это же стихи! И хорошие! Как там? «Небо… рвануло тучей‑грозой…» Или «тучей‑дождем…» Ну, здорово же!

– Да, аллегории неплохие, – согласно кивнул парень. – Куда они тут окурки‑то кидают?

– Да вон пепельница, – Леннон указал рукой.

– Ого! Красиво жить не запретишь!

Под пепельницу на веранде использовалась жестяная баночка из‑под импортного пива. Кажется, «Туборг» или «Карлсберг». Верно, отец Метели из‑за границы привез, да откуда еще‑то? Правда, еще в «Березке» можно было купить, но там торговали за валюту или за чеки Внешторга. Счастливчики обычно такие баночки ни в коем разе не выбрасывали, а ставили за стекло в сервант или в «стенку». Считалось круто. Ну да, ни у кого же нет!

– Так что насчет стихов? – уточнил я.

– Да не знаю… – Боб махнул рукой. – Может, и сам писать навострился. А, может и Ленка.

– А что‑то Ленки я сегодня не вижу, – вклинился в разговор Виталик. – Заболела, что ль?

– Ну ты, Леннон и дурень! – долговязый постучал себя кулаком по голове. – Мы где все сейчас? У Метели! А Метель раньше с Весной была. Ну, его девчонкой. Пока он Ленку не встретил. Метель, на мой взгляд, поизысканней… Зато у Ленки грудь, во!

– Да видел я эту Ленку! – пьяно засмеялся Виталик. – Вот уж не думал, чтоб она и стихи… Понимаю, почему не приехала. Метель ей бы тут устроила! Наверное… А мы тут что, на всю ночь?

– Да нет… Часов до трех, – Боб оказался куда более информированным. – А кое‑кто, до последнего автобуса.

– А когда последний?

– В одиннадцать десять, кажется…

– Так это уже вот‑вот!

– Не переживай! На такси скинемся, мальчик. А сейчас пошли‑ка, выпьем…

Они ушли, и я тоже направился было следом, но столкнулся в дверях с Метелью.

– Жарко, – закурив «Пелл‑Мелл», зачем‑то пояснила та.

Как будто я ее о чем‑то спрашивал! Про «Черное время» и так уж узнал, больше мне делать тут было нечего. Так, может, на автобус? Через пятнадцать минут…

– Марин, а что, у вас дача‑то не охраняется?

– Да прям, не охраняется! – выпустив дым, девчонка хмыкнула. – И сторож, и уборщица есть.

– И вы вот…– удивленно протянул я. – В обычном дачном поселке?

– Потому что эта дача наша личная, – Метель покровительственно похлопала меня по плечу. – Точнее, отца. А есть еще и государственная. Но туда так просто не попадешь. То есть, такую компанию охрана бы точно не пустила. Да и шуметь там нельзя!

– А здесь можно?

– Здесь можно, – серьезно пояснила Марина. – Здесь я соседей всех знаю. Да и нет уже почти никого, сезон‑то закончился. Зимой здесь практически никто не живет.

Ну, это могла бы и не пояснять. В те времена советским людям разрешалось иметь что‑нибудь одно: либо квартиру, либо жилой зимний дом. Вот и строили на дачных шести сотках летние домишки‑времянки. Правда, некоторые, как вот отец Метели, могли себе позволить… Прав Оруэлл: все люди равны, но, некоторые равнее других!

– Кстати, ты «Черное время» читал? – неожиданно спросила Маринка. – Ну, самиздат, рукопись, она тут у всех по рукам ходит.

– Читал, – я ответил сдержанно. – Так себе…

– Согласна!

– Интересно, кто написал?

Кто написал, я уже знал, а вот что ответит Метель было действительно интересно.

– Да есть тут один человек, – затянувшись, девчонка хитро прищурилась. – Раз пишет стихи, так, наверное, смог и прозу.

– Говорят, стихи кое‑кто кое‑кому помогает…

Вот это был фраза! Ошеломительная! Как в милицейской песне – «если где‑то кое‑кто у нас порой».

– Это ты на Ленку, что ль, намекаешь? – зло бросила Метель.

Догадалась, ага! И, кажется, догадалась, что и я догадался насчет автора антисоветского пасквиля.

– Эта дурочка не то, что стихи, она вообще двух слов связать не может! Титьки отрастила и ходит довольная.

Ну, что же… Значит, сам Весна и пишет. В таком разе, молодец. Лучше уж стихи, чем антисоветские пасквили.

– Жаль ребят… – как бы невзначай промолвил я. – Ну, читателей… Вдруг попадутся? Или кто‑нибудь выдаст… Тот же Серега Гребенюк… Да ты знаешь…

– Гребенюк, – бросив окурок в пепельницу, Маринка громко расхохоталась. – А‑а, этот пэтеушник‑то? Ну, ты нашел, о ком переживать! Я понимаю, студент престижного вуза, комсомолец… Тут, да! После такого могут и из института, в лучшем случае в армию. А, если уж из комсомола попрут, так вся карьера насмарку! А Гребенюку‑то что терять? Или хотя бы тому же Леннону? В армию им так и так, на комсомол пофиг, в партию уж точно не собираются!

– Так ведь могу и посадить! – азартно возразил я.

– Могут, – кивнув, Метель легко согласилась. – Но, это уж если совсем под горячую руку… Я слышала, подпольный видеосалон недавно накрыли. Вот там, да! Там всех в тюрьму. Так еще бы, там такое показывали, тако‑ое… Ты вот смотрел «Греческую смоковницу»? А, откуда тебе… Короче, поверь на слово.

– Верю!

– Вот и молодец! Там, на полке, два пирожка, возьми себе средний.

Ишь, шутит еще. Так что ей и делать‑то? Все ж можно! Вернее, это она так думает.

– А у нас в редакции недавно обыск был, негласный, – поежившись, все ж холодновато на веранде, негромко протянул я. – Искали самиздат.

– Да ну? – Маринка округлила глаза. – Вот это да! И что, нашли что‑нибудь?

Я пожал плечами:

– Да нет. Но, искали… Очень неприятно! Все же на нервах.

– Понимаю… – Метель больше не усмехалась и не смотрела кошачьим взглядом. – В редакции, наверное, все партийные… Есть, что терять. Понимаю, стра‑ашно!

– А тебе совсем ничего не страшно? – хмыкнул я. – Надеешься, что отец из любой передряги выручит?

– Причем тут отец? – дернувшись, Маринка напряглась и закусила губу. – Обидеть хочешь? Да что ты знаешь! Оте‑ец… Может быть, я, наоборот, хочу, чтобы… А‑а, тебе не понять!

– И понимать ничего не собираюсь! – разгорячился я. – Хочу только кое‑что попросить… Если можно…

– Хм… – Метель махнула рукой. – Ну, попроси… За спрос денег не берут!

Вообще‑то, девчонка она была не злая, хоть и вредная, а еще и нервная, ужас!

– Ты бы не могла бы сказать, ну, автору, чтоб завязывал с антисоветчиной. Да сам‑то пусть пишет, лишь бы дуракам не давал!

– Вот уж точно, дураки! – неожиданно весело расхохоталась Маринка. – Гребенюк твой, вместе с Ленноном. Леннон, прикинь, всерьез думает, что кто‑то запретил Булгакова!

– Так скажешь?

– Скажу! Уговорил, красноречивый! Пошли уже в дом, я замерзла вся.

Я уехал с первой группой на такси. Я, Леннон с Бобом, и с нами еще какая‑то девчонка с явным литературным уклоном. Как я понял, именно она и принесла Ленному «Мастера и Маргариту». Роман, который никто и не думал запрещать. Виталик же обещал его этой мелкой девчонке из парка. То ли Тучке, то ли Грозе.

Было уже поздно, где‑то полпервого ночи. Но дома, на кухне, горел свет. Наверное, отцу не спалось.

Ну да! Так и есть, сидел, делал выписки из журнала «Радио»! Услышав мои шаги, рассеянно обернулся:

– О, Саня! Что‑то ты быстро… Пили?

– Так, немного портвейна… Чаю хочу! А ты‑то что не спишь?

– Да вот все думаю. Ты же сам говорил что‑то насчет дисплея! Идея интересная…

– Пап, – предложил я. – Давай уже продвигать изобретение!

– Да я разве против⁈ – развел руками родитель.

– Тогда вот что… – поставив чайник, я уселся за стол, напротив него. – В самое ближайшее время надо показать аппарат! Для начала моему главреду, Николаю Семеновичу! Мужик он хороший, влиятельный, с большими связями. К тому же фронтовик. Вот скажем, в субботу бы и…

– А вдруг отберут? – неожиданно возразил отец. – Скажут – запрещенными делами занимаетесь, граждане‑товарищи!