Но я вижу это, проблеск чего-то более глубокого. Стыд. Страх.

Я подхожу ближе, голос звучит мягко. — Ты все еще думаешь, что нужда в помощи делает тебя слабым?

Его губы сжимаются в жесткую линию. Я не жду ответа.

— Ты пережил то, чего не пережило бы большинство людей. Ты здесь. Это не слабость, Алессандро. Это сила. — Несмотря на то, что я говорила это десятки раз, в такие моменты, как этот, он, кажется, нуждается в напоминании.

Тишина. Та, что наполнена невысказанными словами и невысказанной болью.

Затем он тяжело вздыхает. — Хорошо. Всего несколько шагов.

Он медленно поворачивается. Лестница возвышается, как гора. Я встаю позади него, достаточно близко, чтобы поймать его, если он поскользнется.

Он поднимает одну ногу. Стонет. Каждый дюйм подъема — это война.

Но он это делает.

Один шаг.

Потом еще один.

Он преодолевает половину лестницы, прежде чем оседает, хватаясь за перила, как будто это единственное, что удерживает его на земле. Я должна была остановить его в три часа, но, черт возьми, я хочу видеть, как у него все получится.

Его голос хриплый, почти шепот. — Это чертовски больно.

Я кладу руку ему на спину, прямо между лопатками, поверх покрытой шрамами, заживающей кожи. — Я знаю. Но ты все равно это делаешь. Вот что важно.

Он кивает один раз. Больше ничего не говорит.

Он доходит до седьмой ступеньки, прежде чем все его тело наваливается на меня. Я вынуждена схватиться за перекладину, чтобы мы оба не упали. Этот человек огромен.

— Вот и все, — шепчу я ему в плечо. — Ты сделал больше, чем я думала, ты смог, хорошо?

— Хорошо.

Алессандро медленно поворачивается, и я помогаю отвести его обратно к скамейке. Он садится, из его сжатых губ вырывается стон. Я опускаюсь рядом с ним, и на этот раз он не отмахивается от меня, как обычно.

Он просто сидит, тяжело дыша, позволяя мне оставаться рядом.

И, думаю, впервые он понимает, что ему больше не нужно сражаться в одиночку. И это делает меня счастливее, чем следовало бы. Трудно не вмешиваться в жизнь своих пациентов, но я всегда умела подвести черту. С Алессандро это становится все труднее с каждым днем.

Чувства накатывают все сильнее и быстрее. Игнорировать их становится все более сложно. Я пытаюсь, Боже, я пытаюсь. Я говорила себе, что это просто близость, адреналин, хаос совместной жизни. Что это просто потому, что он красив в своем мрачном, сломленном образе, а я всегда питала слабость к сломленным людям.

Но дело не только в этом. Дело в том, как он смотрит на меня, как будто я сделана не из тех зазубренных кусочков, которые прячу. То, как он слушает, даже когда злится, даже когда я давлю на него. То, как он начинает впускать меня, даже когда борется с этим.

Это то, что я чувствую, когда нахожусь рядом с ним. Как будто я могу дышать, как будто я могу наконец перестать бежать, даже если это всего на мгновение.

И это самое худшее. Потому что я не могу позволить себе остановиться. Я не могу позволить себе его. Я не могу позволить себе ничего из этого.

Потому что, если я впущу его, если позволю этим чувствам продолжать расти, я знаю, что никогда не уйду.

А мне придется это сделать.

Потому что нет такого мира, где такая девушка, как я, могла бы удержать такого мужчину, как он.

Потянувшись за спортивной сумкой, лежащей на скамейке, Алессандро снимает мокрую рубашку, затем выскальзывает из шорт, привлекая мое внимание. И Боже милостивый, я почти забываю, как дышать. Пот блестит на каждом выступе мышц, твердые плоскости его груди поднимаются и опускаются при каждом вдохе. Мои глаза скользят по неровным шрамам, пересекающим его торс, свидетельствующим обо всем, что он пережил. Каким-то образом они делают его только красивее.

Необработанный. Реальный. Могущественный.

У меня руки чешутся проследить каждое из них, запомнить их, как карту. Мне следовало бы отвести взгляд, но я не могу. Потому что под всем этим ущербом скрывается мужчина, который все еще борется, и я никогда в жизни не хотела кого-то сильнее.

Он натягивает через голову чистую рубашку, затем натягивает брюки. Его плечо касается моего, вырывая меня из жарких раздумий. — Скажи Сэмми, чтобы разворачивал машину, я готов ехать.

Я тяжело сглатываю, напоминая себе, что мне не следует так глазеть на своего пациента. — Да, будет сделано, босс.

Затем я обыскиваю комнату в поисках инвалидного кресла, прежде чем мысленно проклинаю себя за то, что послушалась его. Теперь мне придется тащить его упрямую, измученную, хотя и великолепную задницу через квартал на встречу с нашим водителем.

После того, как я отправляю Сэмми короткое сообщение, я встаю перед ним и протягиваю руку. Его пальцы легко обхватывают мою ладонь, но он не встает со скамейки, лишь просто смотрит на меня.

— Ну, тогда пошли, — выпаливаю я.

— Слегка потяни меня. — Озорная усмешка изгибает уголки его рта.

Я хлопаю себя рукой по бедру, качая головой. — Если ты ищешь кого-то, кто будет нянчится с тобой, то я не твоя девушка.

— Ясно. — Глубокий, рокочущий смех вибрирует в его широкой груди, когда он поднимается, чтобы встать. — В любом случае, у меня было достаточно жалости, чтобы ее хватило на всю жизнь.

— И я уверена, что тебе это не понадобилось. — Награждая его улыбкой, я вывожу его из кабинета физиотерапии, крепко сжимая его руку в своей.

Порыв ледяного воздуха ударяет мне в лицо, когда входные двери здания распахиваются, напоминая мне, что декабрь уже наступил и совсем скоро наступит Рождество. Я не могу не думать о доме, моих друзьях, моей семье. Какой бы полной дрянью ни оказалась моя семья, все равно невозможно не думать о них и о счастливых временах во время каникул. Возможно, в этом году я снова останусь одна, но, по крайней мере, у меня будет постоянная крыша над головой.

Погруженная в свои мысли, я едва улавливаю звук приближающихся шагов, прежде чем натыкаюсь на чье-то тело. Мой взгляд резко поднимается и останавливается на паре знакомых холодных серых глаз, выглядывающих из-под пучков жидких светлых волос. Затем на светлый шрам, пересекающий его левую бровь. Тот, который я вырезала своим кинжалом-шпилькой для волос...

Нет. Нет. Нет.

Все виды и звуки города расплываются вокруг меня, приглушенный рокот заглушает маниакальный барабанный бой моего сердца и внезапный рев моего пульса. Мужчина напрягается, глаза сужаются, как будто он пытается узнать меня.

Этот кусок дерьма даже не помнит меня.

Между тем, я никогда не смогу стереть его лицо из темных уголков моего сознания.

Той ночью… о Боже, та ужасная ночь.

Подушка у меня над головой. Звук рвущейся одежды.

Крики эхом отдаются в моем подсознании, пока я стою, застыв посреди улицы. Я смутно осознаю присутствие Алессандро рядом со мной, его тихое присутствие удерживает меня от приливной волны ужасных воспоминаний, угрожающих поглотить меня целиком.

Мои ноги немеют. В ушах стоит пронзительный звон, как будто я погрузилась под воду. Мир переворачивается... И затем его голос прорезает звон.

— Прошу прощения. — Вежливые слова, произнесенные монстром, вырывают меня из нисходящей спирали. Я быстро моргаю, чтобы прогнать невыразимые образы, когда мужчина движется вокруг меня, одетый в невзрачную куртку и темно-синие джинсы, точно такой же, как любой другой мужчина, бродящий по улицам Манхэттена.

Он исчезает в здании, из которого мы только что вышли, и пока я слежу за его фигурой, пока он не исчезает в ряду лифтов, весь мой мир сужается до него. До этого хриплого голоса, запаха пота и дешевого одеколона, к ужасу от того, что его тело душит мое.

— Рори, что, черт возьми, происходит?

Меня трясет, дрожь пробегает по всему моему телу.

— Рори!

Чужое присутствие вытесняет давние воспоминания, знакомый успокаивающий аромат амбры и свежего дождя наполняет мои ноздри. Я снова моргаю и натыкаюсь на пару разных глаз. Он стоит передо мной, между мной и придурком, который украл то, что я никогда не получу обратно. — Алессандро? — Мой голос словно мне не принадлежит, он хрупкий и воздушный, и, черт возьми, я ненавижу его звучание.