Красное кружево подобно стимулятору. Бьет в голову не хуже шампанского. И я моментально забываю, зачем сюда приехал.

Сначала поиграть. Потом план.

— Нас увидят, — пищит мышкой и откидывает назад голову, когда я забираюсь языком под кружево. — Боже, Саша-а.

На такое редкое произношение моего имени буду дрочить, пока член не сотрется. То, как Марина его произносит, доводит до исступления и точки кипения. Мозг в черепе превращается кашу со знакомым ароматом.

— Публичный секс — первый пункт в нашем списке дел, — вывожу причудливые узоры на напряженной горошинке. — Кричи громче, сучка. Пусть соседи кончат от твоих стонов. Хоть узнают, что такое оргазм.

Алые пятна смущения покрывают ее совершенное тело.

Где-то на задворках охваченного огнем разума мелькает мысль, что Марина стесняется. Игнорирую противный зуд, потому что она постепенно расслабляется и выбрасывает белый флаг. Вжимаюсь напряженной ширинкой в нее, затем припадаю к волшебному рту.

— Будешь плохо себя вести, выебу в жопу на лестнице, — выдыхаю в розовые губы.

От скрипа двери напротив Марина взвизгивает. Бледнеет на глазах и цепляется за меня. Как в прошлый раз. Будто я — единственная в мире защита. А мне впервые в жизни не плевать, что чувствует девушка в такой момент.

Инстинктивно прикрываю Марину собой и разворачиваюсь навстречу потенциальному противнику.

Злюсь, но в душе благодарен. Слегка. Если бы никто не вмешался, лететь моему плану к чертям в пропасть.

А сучку пора наказать.

На пороге соседней квартиры подслеповато щурится Акулина Васильевна.

Почетный жилец нашего дома. Можно сказать, что старше нее только эти стены. И то не факт. По словам прошлой хозяйки моей двушки, головная боль всего подъезда жила здесь всегда.

Видела Ленина, Сталина, пережила застой, перестройку, две войны и капитализм. К последнему, правда, у нее больше претензий. А еще к незамужним девушкам, которые появляются в компании парней.

Все бы ничего, но моя мама очень сдружилась с Акулиной Васильевной в прошлый приезд. И ее появление сейчас не означает ничего хорошего. Особенно когда по площадке раскиданы цветы и продукты, а я стою рядом с Левицким.

Господи, принесло же мудака! До сих пор в голове потрескивает от его слов и поцелуев. Толком ничего не соображаю, поэтому беспорядочно цепляюсь за черную ветровку. Тяну дорогую ткань, вжимаюсь носом и вдыхаю запах его елочного одеколона.

— Маринка! — противным голосом пищит Акулина Васильевна и оглядывается по сторонам. — Что ты здесь за оргию устроила?!

Холодею от ужаса, потому что представляю последствия. Принципиальная соседка сейчас не только меня отчитает, но и по всему дому новости разнесет. Пожалуется местному участковому и позвонит маме с папой.

А они, как ни крути, довольно строгие. Еще советских взглядов. Воспитывали меня без рукоприкладства, однако всегда талдычили, что секс и вот это все только после свадьбы. Не хочу их расстраивать.

Мама так боялась отпускать меня с Олегом. Умоляла не дурить, стояла на коленях. Да и папа месяц почти не общался потом. Все твердил, что я вляпаюсь в неприятности и, поджав хвост, прибегу в отчий дом.

К счастью, этого не случилось. Но вляпаться, я вляпалась.

Второй ссоры с родными я не переживу. Они же старенькие, чудные. Им нельзя волноваться!

— Тетя Акула…

— Нет, вы поглядите на нее! Бесстыдница! Матери в глаза, как посмотришь, а? Я все расскажу! Все! И участковому, что ты здесь бордельер устроила и парней водишь!

Сжимаюсь в надежде, что Акулина Васильевна пропадет. Или я осыплюсь пеплом от стыда прямо на месте. Никто ничего не увидит. Левицкий пусть ниже, но массивнее и шире Олега, поэтому за его спиной легко спрятаться.

Не дышу и крепко сжимаю веки. Голова гудит от криков соседки, а в сознании прокручиваются моменты с родителями. Прямо вижу их разочарование, печаль. Ощущаю кожей вязкую тишину, пропитанную осуждением.

—… Ведешь себя как проститутка!

И я с горечью соглашаюсь, потому что Акулина Васильевна права. Мое поведение не втискивается ни в какие рамки. Рабочая этика и нормы морали строем идут в одно известное место из трех букв.

Ушат грязи и оскорбительных эпитетов — меньшее из зол.

Меня же могли застать в подъезде. Потеха для партнеров Олега и моих потенциальных работодателей, если бы кто-то увидел фотографии. В нашем кругу такое поведение не прощают личным помощникам.

Мы тени руководителей. Их правые или левые руки. Рабочий инструмент, а не эскорт на выезде.

— Дамочка, — грубо прерывает поток дерьма Левицкий своим бархатным голосом, — прекратите орать.

Вздрагиваю. Как-то забыла, что он стоит и защищает нападения. Весьма условно, конечно, просто тоже шокирован или раздосадован, что план мести пошел по известному месту. Но какая-никакая преграда.

— А вы еще кто? Из табора, что ли, прибыл? — ненадолго замолкает, затем совершенно нормальным тоном интересуется Акулина Васильевна. — У нас нельзя наркоту варить. Кыш, пока полицию не вызвала. Ходят здесь всякие, потом мусор и бычки по площадкам собираешь.

— Вы не собирайте, а работу найдите вместо махания веником, — иронично фыркает Левицкий.

— Ах ты…

— Это мой жених!

Отчаянный крик вырывается изо рта раньше, чем я успеваю подумать. Переключение Акулины Васильевны с дезориентированной меня на новую жертву немного приводит в чувство. Ощущаю, как под пальцами резко напрягаются стальные мышцы.

— Жених? — недоверчиво тянет Акулина Васильевна. — Ты его у какого вокзала подобрала, Маринка? Папка с мамкой знают, шо цыганенка в дом притащила?

Левицкий захлебывается от возмущенного кашля, а я, ловко сориентировавшись, выбираюсь из-за его спины и мертвой хваткой вцепляюсь в руку. Благо, что с одеждой относительный порядок. Ничего не порвано, лишь блузка немного помята.

— Мы только недавно встречаться начали, — из горла вырывается мышиный писк, потому что ноги трясутся от страха.

Сейчас Левицкий очухается и покажет «жениха».

— Только начали, а уже по подъездам жмутся, — фыркает под нос Акулина Васильевна и поправляет пушистую шаль на хрупких плечах. Ее цветастый халат расплывается передо мной бордовым пятном. — Бесстыдники.

— Ну ой. Сеновалы нынче не в моде московского бомонда, — отмирает, наконец, Левицкий и нарывается на мое предупреждающее шипение.

— Глянь, какой языкастый. Не сынок местного барончика? А то живет тут в соседнем подъезде. Чернявенький. Один в один, как ты.

— Да я вообще…

Приподнимаюсь, дергаю ошеломленного Левицкого на себя и чмокаю в небритую щеку. Попадаю случайно в уголок губ, но старательно игнорирую жжение на коже. Вместо этого толкаю его в квартиру и выдыхаю:

— Нам пора, тетя Акула. Чай стынет, пышки ждут, — бормочу нервно.

— Ну-ну, — странно хмыкает Акулина Васильевна.

Отвожу взор от нее, ловко собираю все в пакеты и вручаю замершему Левицкому. В конце концов, он тут жених. Пусть тяжести потаскает. Из-за него едва бутылка вина не раскололась. Сама чуть бережнее беру в охапку подсолнухи и скачками несусь в квартиру.

— Мамке позвоню! — грозит напоследок соседка.

— Ага, — пыхчу от перенапряжения и красноты. Мысленно ставлю галочку потом объяснить маме наше расставание с Левицким.

Характером не сошлись. Бывает.

Быстро запираю дверь на засов и устало приникаю к ней спиной.

— Жених, да? — тянет Левицкий из коридора.

Марина припадает спиной к двери и устало прислоняется затылком. На щеках пунцовый румянец. Будто лисичка в натертую свеклу залезла по уши.

— Жених, да? — пробую странное слово на вкус.

Оно отдается вибрацией на языке. Такое чувство, что я сунул в рот лимонную шипучку. Непривычно. Непонятно. Вроде бы приятно, но при этом едкий состав конфеты вызывает в желудке изжогу.

Мама давно пытается меня женить. С настойчивостью носорога в брачный период таскает ту или иную самку. Демонстрирует их, как товар на витрине. А я отшучивался, потому что какой из меня жених?