— Блядь, Мари, какая же ты сучка, — шиплю в приветливо открытый рот.

После чего врываюсь на всю длину, а сам с трудом удерживаю за талию лисицу в моих руках.

— Ори, детка, громче, — шепчу ей в ухо. — Так, чтобы я членом ощущал твои вибрации.

Марина слушается, и от каждого вскрика сжимается внутри все сильнее и сильнее. Забираюсь рукой под топ и сминаю упругое полушарие. Стол жалобно скрипит, требует прекратить экзекуцию, но нам плевать.

Марина хватается за меня, как утопающий за спасательный круг посреди штормового моря. Ногтями царапает кожу, оставляет рваные полосы на память. На спине, груди. В легких.

В сердце, блядь.

Рыжая тварюшка добирается до туда с ловкостью юного альпиниста. Вколачивает ледоруб поглубже. Между застарелых окаменелостей. Застревает острым краем прямо в мягком кусочке почвы.

Бесит. Да красных мушек.

Почему я на ней залип?

— Открой глаза, Мари! — требую разъяренно, а сам покрываю поцелуями идеальное лицо с трепещущими ресницами. — Смотри на меня! Запоминай, кто тебя трахает. Ори во всю глотку, чтобы Шершнев знал, чья ты сучка!

Вколачиваюсь с удвоенной силой. Плевать на Олега, класть на стол. Развалится, и хуй с ним.

Марина распахивает ресницы.

Тону во мраке ее зрачков и подтеках туши, которые стекают полосами к вискам. Ныряю туда с головой, чтобы через мгновение ударится макушкой об ледяную корку. Вдыхаю остатки кислорода в горящие легкие вместе с черной водой и захлебываюсь.

Бьюсь в судорогах от напряжения, которое рвет на куски мышцы и сухожилия. А потом исцеляюсь, когда вновь врываюсь в ее податливое тело.

— Невероятная сука, — выдыхаю ей в рот, после чего сжимаю тонкую шею. — Моя.

— Где всех носит?! — раздается громогласный женский рев за дверью.

Марина напрягается, замирает испуганным мышонком в руках и цепляется за плечи. Коситься на источник шума.

— Марина! Ты где? У меня срочный отчет на подпись для налоговой!

Я не схожу с ума от мерзких словечек, что льются изо рта Левицкого как из рога изобилия. Не возбуждаюсь от его пошлых обещаний и глубоких вдохов. И не теряю голову от убийственного елочного аромата и распирающей меня мужской силы, которая доводит почти до истерики каждым проникновением.

Я, мать вашу, не могу и не хочу этого.

Но делаю. Поддаюсь очарованию Левицкого. Вновь и вновь падаю в черногривый и кареглазый омут с головой, чтобы выплыть на каменистый берег, свернуться калачиком и выть от собственной ничтожности.

А потом до скрипа и красноты стираю в ванной жгучие прикосновения. Заливаю вином кадры, где я выгибаюсь в его руках. Воскрешаю образ Олега, которого люблю. В отчаянном желании вытеснить хищные черты, высокие скулы, твердый подбородок и низкий голос из недр памяти.

Я. Не. Могу.

Нельзя любить одного и сходить с ума по другому. Никак. Это невозможно. Противоречит всем канонам и правилам.

— Невероятная сука, — Левицкий стискивает пальцами шею, отчего дыхание перехватывает. — Моя.

Всхлипываю, поскольку его слова ударяют прямо по незащищенным местам. Он даже не представляет, как одной пошлой фразой вскрывает все незажившие раны разом. Выворачивает наизнанку плоть, насыпает туда битого стекла с иголками, а потом без анестезии зашивает и с садистским наслаждением наблюдает за моими мучениями.

Ему нравится надо мной издеваться. Нашел себе, сволочь, постельную игрушку, которой можно вертеть и так и эдак. Теперь унижает и трахает, как и когда пожелает, потому что я позволяю это делать с собой.

Сама виновата. Подарила Левицкому ключ от темницы и разрешила поступать со мной, как захочется его величеству.

Дура.

— Где всех носит?!

Застываю в ужасе, когда за дверью грохочет мерзкий голосок главного бухгалтера. По инерции цепляюсь за Левицкого и прижимаюсь к нему.

— Марина! Ты где? У меня срочный отчет на подпись для налоговой!

Галина Петровна выстукивает каблуками по плитке похоронный марш, а я задыхаюсь. Не в силах произнести что-то членораздельное, упираюсь ладонями в мускулистую грудь. Перед глазами, как в немом кино, проносятся кадры из будущего, где меня с позором увольняют за непристойное поведение на рабочем месте.

А меня уволят. Вне всяких сомнений.

Потому что Олег не потерпит подобной халатности, да и мнением старой горгоны из бухгалтерии дорожит. Галина Петровна работает в холдинге со времен его основания и пользуется расположением Елены Семеновны и ее отца. Там репутация и связи покруче моих, никакие рекомендации не спасут.

— Как совать нос в наши дела, так каждые пять минут. Только работать мешает. А тут днем с огнем не сыщешь! — шипит четырехглазая змеюка и опять цокает каблуками у двери, сквозь щели которой пробирается мерзкий шипровый аромат ее духов.

— Нету, да? — пищит второй голосок.

Сплетница Лилька, младший кадровый работник, как назло, проходит в приемную следом за Галиной Петровной. На каждое шипение главной змеи смело поддакивает. Будто не она два дня назад тряслась цуциком, когда я потребовала от нее оформить пропуска и доступы для двух новеньких сотрудников.

Тех, что Лазарев перетащил с компании отца в холдинг Олега.

— Вечно на месте нет!

— И куда смотрит Олег Константинович?

— Да ясно куда. Зря, что ли, выряжается, как на панель и задницей крутит перед начальством? — возмущается Галина Петровна, а у меня от обиды наворачиваются слезы на глазах.

Да, я очень требовательная и не терплю, когда люди бездельничают, а дело стоит. Потому новому коллективу пришлась не по душе.

Здесь своя экосистема: дотянут с отчетами и важными письмами до конца недели, а потом носятся в выходные и проходные в панике.

Потому что они привыкли так работать. Половину квартала просиживают задницы за чаем и саперами, остальное время сидят до глубокой ночи и пашут, пашут, пашут.

Я так не могу. Выполни задачу, тогда на голове стой.

Когда Олег еще не взялся за компанию Соловьева, а работал только в сфере IT-разработок, мне было хорошо. Под его началом находились молодые ребята, которые четко знали, что от них требовалось.

У всех имелись обязанности, и они их безукоризненно выполняли. Никто ничего не тянул до последнего и не приносил документы на подпись в субботу. Я осталась в хороших отношениях с каждым из них.

А тут… Не сработалась. Вообще.

— Отпусти, — шепчу в отчаянии и дергаюсь в руках Левицкого, взгляд которого стремительно и опасно темнеет.

— Я не закончил, так что не дергайся, — звучит ответ, от которого на голову обрушивается ведро льда.

— Пожалуйста, Саша. Мне нужно идти.

Левицкий делает очередной выпад.

Внутри все сжимается сначала от страха, потом от сумасшедшей дозы эндорфина вперемешку с адреналином. Закрываю глаза, запрокидываю голову и ахаю негромко, когда он сжимает правый сосок.

Крик отчаяния тонет у него во рту после очередного распирающего проникновения.

— Блин, где ее носит? Телефон здесь.

— В туалет вышла? — пищит мышью Лилька.

— Или у безопасников сидит, — фыркает Галина Петровна и громко хлопает чем-то по столу. Кажется, папкой. — Лилечка, сходи к парням, а я к охране спущусь. Вдруг она там?

— Хорошо.

— Говно у Шершнева коллективчик, — мурлычет мне в ухо Левицкий и обжигает кожу дыханием.

Берет меня так властно и неспешно, как будто никуда вообще не торопится. Постанываю сквозь плотно сомкнутые губы и послушно отдаюсь ему без остатка, чтобы позже сгореть от самоуничижения.

— Увольняйся, лиса.

Он кусает ухо, и я ошарашенно распахиваю глаза. Оргазм, словно пуля, пробивает тело насквозь. Крик исчезает в широкой ладони, которая запечатывает рот. Точно так же, как до этого Левицкий закрыл его губами.

— Что? — сипло выдавливаю, едва дыхание приходит в норму.

Он методично поправляет одежду, волосы. Выбрасывает использованный презерватив, надетый непонятно, в какой момент, и будничным тоном говорит: