Надуваюсь, словно шарик, и кошусь на него хмуро.

— Ничего я не замерла!

— Ты себя со стороны просто не видела, — бессовестно ржет.

— Эй.

Стучу кулаком по широкой груди, ойкаю, когда Дима ловит запястье и подносит к губам. Короткий поцелуй обжигает кожу, но сердце бьется все так же ровно. Никаких скачков пульса, никакого возбуждения.

Дима красивый, умный, веселый.

Высокий, мускулистый, светлый шатен с выгоревшими прядями и самыми синими в мире глазами. Мне с ним интересно разговаривать обо всем на свете. Да и помолчать тоже приятно, поскольку он не лезет в личное пространство без надобности.

Почему же я ничего к нему не чувствую? Ни капельки эмоции, кроме банальной симпатии?

— Ладно, все нормально, — зевает Дима, потягивается и хрустит шеей. — Переживу.

— Прости, — говорю искренне, обнимаю покрепче букет. — Мне жаль.

— Но от желания немного подергать дракона за хвост ты меня не удержишь.

— В смысле?

В свете единственного фонаря замечаю его дьявольскую ухмылку и невольно ежусь.

— Слышь, Марин, твоему папе помощничек по огороду не нужен?

Какого хуя?

Челюсть с хрустом летит на землю, гнев колом впивается в мозжечок.

— Артем Денисович, так нормально? — восклицает белозубый ублюдок, затем утирает пот со лба.

Это что, блядь, за покушение на мою территорию?

Наглое вторжение во время здорового сна. В войну так не поступают!

Но кабанчику закон не писан. Он опирается на лопату, играет мускулами, подмигивает лежащей на гамаке Марине и посылает ей воздушный поцелуй.

— Сорняки выбирай, а не красуйся, — шикает тесть, растирая между зубами длинную травинку. — Вон, какие корни пропустил. Пока там наш москвич проснется...

— Артем Денисович, я здесь! — ору с крыльца.

Закопаю ублюдка.

— Тогда иди, клоун, корми кур, собирай яйца. Чего встал? — зевает. — Митяй, кваску хочешь?

— Не откажусь, — не отрываясь от перекапывания, поет полуголый вепрь.

Моему. Тестю.

Возмущение застревает бревном в горле. Секунда — разорвет, как банку сгущенки в кипятке.

Митяй!

Я, значит, клоун. А его уже в «Митяи» перевели.

— Артем Денисович, а еще лопата есть? — в два шага вырастаю возле тестя.

— Лопата есть, остеопата нет. Вашу царственную спину не хватало поломать, — под тихий смешок Марины он причмокивает под раскидистой кроной сливы. — Приедут мордовороты, скрутят меня в бараний рог. Нет, нет. Спасибо. Мне и так дочь плешь проела за твой загарчик. Подумаешь, пришкварился.

— Папа! — шикает лисичка, замечая мой вопросительный взгляд, и прячется за книгой.

Поздно. Вижу пунцовые кончики ушей и покрасневший лоб. Воспоминания о нежных ладошках будят стаю мурчащих котят в грудной клетке.

Волновалась, обиделась, но пришла.

Приятно.

— Артем Денисович, здесь яма.

Сука.

Едва сдерживаю рык, мечу взор на греющегося под солнышком кабана. Такое с неба не падает, в воде не тонет, в огне не горит.

Скотина.

Тесть возмущенно машет рукой:

— Митька, мать твою за ногу, не криви! Ровнее выкладывай. Чего делаешь, а? Козу, небось, оставил! Вот и яма!

— Обижаете, — морщится оскорблено. — Я самолет в чистом поле посажу. У меня глазомер, знаете какой?

— Сейчас уровень принесу.

— Несите, — довольно цокает породистый кобель. — Только проспорите, Артем Денисович.

— Вот обалдуй, — кряхтит раздраженный тесть. — Копай.

— Артем Денисович, давайте я, — кручусь юлой возле него. — Он устал, я только проснулся. Глазомер у меня лучше этого недоросля.

— И тачка круче, хуй толще, ага, — хрюкает Артем Денисович. Марина нервно кашляет, увесистый томик летит на землю, а я растерянно хлопаю ресницами. — Я тебе не моя дочурка, нечего мне свои достоинства расписывать. Митяй деревенский, толк знает. Так что вперед, Сан Саныч заждался. Вы же с ним специалисты по курам...

— Пап, дай ты ему лопату, — бурчит недовольно Марина.

Тесть хитро щурится.

— Точно? Не будешь потом папке плакать, что твоего жениха уморил?

— Точно, — моя девочка взвизгивает, пыхтит и оглядывается. Лишь бы на меня не смотреть. — Я за квасом.

Несу лопату как Олимпийский огонь. Только тот стремительно тухнет, стоит металлическому совку застрять между корней растений.

Осоловело моргаю.

Кто-то такое копает?

Настоящая целина, мать ее! Я городской, и то понимаю.

Кошусь на мотоблок имени Мудака Кабановича. Стоит, смотрит, щурится, как лиса. Замечаю в синих радужках пляшущих бесенят.

— Силенок не хватает? — елейным тоном тянет подготовленное издевательство.

Мог оригинальнее придумать подъебку. Снисходительно фыркаю, крепче перехватываю черенок.

— Примеряюсь.

— А-а, — звучит многозначительно. — Тогда не смею мешать. Пойду, кваску попью.

— Стой, — пыхчу напряженно, пока кабан, похожий на объевшегося кота, победоносно взирает на меня сверху вниз. — Хер с тобой. Давай договор. Я не закапываю тебя под теми персиками, а ты покажешь, что делать. Идет?

— Ну-у, — задумчиво постукивает по вытянутым уточкой губам Дима. — Не знаю. Как закопаешь, если не умеешь?

— Там почва мягкая.

— Резонно, — втыкает лопату в паре сантиметров от моей. — Но недостаточно.

Ярость ударяет по кулакам. Стискиваю пальцы до треска суставов.

— Марину не отдам. Быстрее тебя по частям раскидаю.

— Не рычи, никто и не забирает, — хмыкает подлец обезоруживающе и широко зевает. — Мы бывшие одноклассники. На этом все.

— В рот ей на хуй полез?

— Не твое дело, ага? Она свободная девушка, а ты где-то шароебился. На ней не написано, ясно?

Его голос, словно шаровая молния, бьет прямо в грудь. Разрывается электрическими импульсами, которые толкают меня вперед. Но я останавливаюсь в миллиметре от перекошенного лица.

Передо мной другой человек. Не Дима.

А я.

«Шершень, на ней не написано».

«А ты, блядь, не знал, что Лена — моя девушка?!»

Когда-то я тоже так рассуждал и чуть не потерял друга навсегда. Из-за той, кто мне был не нужен.

Прошлое остается в прошлом.

На момент их встречи мы с Мариной расстались. Неважно, что у нее не происходило с Димой или с Олегом — сейчас не имеет значения. Теперь уже нет. Она моя девушка вместе со всем своим багажом.

Рука опускается. Отворачиваюсь и хватаюсь за черенок.

— Забыли, иначе далеко не уедем.

— На тачке прокатишь? — весело чирикает Дима и переворачивает лопату. Толкаю его в плечо.

— Медленнее, а то ни черта непонятно. Насчет тачки — посмотрим.

К обеду мы, взмыленные и уставшие, валимся в траву. Силы кончились, их не хватает ни на взаимные подколки, ни на разговор по душам. Закрыв глаза и широко раскинув руки, втягиваю теплый воздух.

Хорошо-о-о.

Сквозь дремоту доносятся голоса. Не замечая нас в высоком бурьяне, Артем Денисович общается с супругой.

— Тема, у нас же там «газон». Двадцать лет как, — вздыхает теща, а мы с Димой мельком переглядываемся.

— Роз, я лезу к тебе на кухню? Вот и ты в огород не лезь.

— А сажать, что здесь собрался?

— Не знаю. Сделаю клумбу. Новую. На четыре сотки. Плачешь вечно, что я внимания тебе не уделяю. Вот. Каждое утро — свежие цветы. Забор поставлю посередине, чтобы романтика. С другого участка всегда романтичнее, чем со своего.

— У нас же мотоблок есть.

Смех подкатывает к горлу. Вот же... Старый козел. Едва не задыхаясь, красные как раки, бьемся с Димой в конвульсиях.

— Цыц, женщина. Нечего инструмент портить. Доча такой подарок папе подогнала.

— Ты же не про мотоблок сейчас.

— Какая ты у меня догадливая.

Легкие распирает, когда наш громогласный хохот сотрясает воздух, и в небо с испуганным карканьем поднимается ворона. Сан Саныч радостным кукареканьем из сарая поддерживает всеобщее веселье.

Не знаю, зачем папе новая грядка, но за предложения Димы он ухватился всеми руками и ногами. А уж когда к воображаемому сопернику присоединился Саша, вовсе расцвел. Прямо омолодился на глазах, пока гонял парней из одного конца забора в другой с лопатами наперевес. Притом имея в наличии новенький, красивенький мотоблок.