Некоторым индивидуумам хоть в лоб, хоть по лбу. Три раза повторяешь, а они все равно хлопают ресничками, как рыбки Дори из мультика, и ничего не понимают. Постоянно переспрашивают, лезут, куда им запрещено, требуют условия получше.

Самый фееричный вопрос от поджаристой курицы в белом сарафане: «А где здесь бассейн?»

Вы серьезно, люди?

Экотуризм не про твой личный комфорт, долбонашка!

Раздражённо цыкаю, провожу намыленными ладонями по воспаленной коже. Всего пара часов на жаре без защитного крема, и я в красных пятнах. До вечера придется мазать гелем алоэ, чтобы они сошли поскорее.

Лучше не пугать Диму видом вареного рака.

Не то чтобы мне есть дело до его мнения, но ради недовольной Сашиной морды можно и походить на свидания. Почему бы и нет? Компания устраивает, гулять полезно для здоровья, а перекошенное личико одного смуглого поганца заставляет моего внутреннего чертенка потирать лапки от удовольствия.

Ладонь скользит к груди, и я невольно воскрешаю в памяти сладкие моменты нашего с Сашей единения. Они появляются сами собой. Без всякого давления или старания с моей стороны. Пальцы задевают затвердевший сосок, короткий стон срывается с губ.

Как наяву представляю его за спиной, ощущаю мятное дыхание, слышу бархатный голос. Он ласкает рецепторы и проникается в кровь. Как сильнодействующий яд. Умиротворяет, усыпляет, расслабляет мышцы, доставляет неимоверное удовольствие перед кончиной.

Непроизвольно тянусь к развилке бедер, касаюсь влажных складок лона. Проникаю внутрь пальцами. Ресницы вздрагивают, жесткий голос с легким шипением приказывает: «Давай, Мари. Дрочи, детка. Покажи, как хочешь меня».

Вспоминаю тот день. Теперь поступок Саши не кажется мне обидным, скорее, завораживающим. Необычным. Ненормальным, но чертовски приятным во всех смыслах. Пусть он обманул, зато подарил наслаждение.

Неописуемое.

— Совсем крыша поехала, Маришка, — бурчу и хватаю с полки полотенце. — Давай, оправдывай этого абьюзера.

Ноздри с трепетом втягивают елочный аромат. Такое чувство, что каждый уголок в кабинке пропитался Сашей и его парфюмом. Или мне уже мерещится от недотраха, или он вылил на себя половину бутылька.

Козел.

— Оргазм-то получила?

Взвизгиваю и чуть не поскальзываюсь на крыльце, потому что нога во влажном шлепанце едет по ступеньке. Длинные пальцы обхватывают запястье, золотистая кожа сильно дисгармонирует на фоне моей белой.

Вдыхаю носом, выдыхаю ртом. Перевожу взгляд на довольное лицо Саши и вижу хитрющую улыбку на его губах.

Так и тянет стереть ее пощечиной.

— С Димкой-то? — добавляю в голос побольше яда и вижу, как медленно тлеют огоньки в его темных глазах. — Еще какой.

— Лгунья.

Шипит как змея. Или дракон. Внешне Саша спокоен, но внутри него раскаляется до неведомых температур ядреная смесь из водорода и метана. Того и гляди полыхнет, все спалит к чертям собачьим. Страшно.

— Пошел ты.

Отцепляю его руку, отбрасываю за плечи влажные волосы. Благо, что я вышла одетой. Набросила длинную футболку, под которой короткие легкие шорты и спортивный лифчик. Но все равно тонкий хлопок не скрывает застывших сосков, торчащих острыми пиками.

Саша опускает взгляд на мою грудь, кончиком языка проводит по нижней губе.

— Лисенок, — хрипит жадно, будто желает меня сожрать, — или беги, или я за себя не ручаюсь.

Повторять не нужно. Скачками несусь в дом и быстро захлопываю за собой дверь под удивленные взоры родителей.

— Черти гонятся? — интересуется папа с таким невинным видом, словно не у нас в доме с его милости живет мой бывший.

— Козел, — огрызаюсь в ответ. — Черненький такой. Цыганской наружности.

— А-а-а, этот. Слышь, Роз, ты сметанку в холодильник поставь. А то козленок облезет.

Мама негромко хмыкает, а с недовольством шикаю и с топотом отправляюсь в свою комнату.

— Марин, окрошку-то будешь? — кричит родительница вслед.

— Нет, у меня голодовка!

На самом деле желудок сводит от боли, так что от глупого решения отказываюсь где-то спустя пятнадцать минут бессмысленного болтания по комнате. Осторожно спускаюсь по лестнице, слышу оживленную беседу на кухне.

Ага, гости. И Саша.

— Так вы сын Николая Левицкого? — щебечет та самая поджаристая овца с дубайских дюн.

Толстощекий муженек, который лет на сорок ее старше, где-то спит или гуляет. Поэтому любительница бассейнов разгуливает по нашему дому без золотого поводка. Без сомнения, трется она возле Саши.

— Всем приятного аппетита.

Давлю дружелюбную улыбку и получаю в ответ неприязненный взор из-под кукольных ресниц. Невеста Саши симпатичнее и приятнее. У этой из нетронутого только рост, и то, потому что в колени еще не научились ставить импланты.

Наверное.

— Мариночка, садись, — суетится мама в попытке настрогать салат из зелени и налить мне окрошку. — Сейчас все подам.

— Мам, да я сама могу. Гости, кстати, тоже, — кошусь на выдру с выбеленной шевелюрой, которая чуть не стекается грудью на колени замершему Саше. — У нас все-таки самообслуживание.

— Да ладно, Мариш. Мне нетрудно. Дусичка еще не привыкла к новым местам.

Мой смешок тонет в кашле, а спина блондинки превращается в гладильную доску.

— Я — Дульсинея, — мертвым голосом выдавливает не то жена, не то любовница олигарха.

— Хорошо… Дульсинея, — с писком выдает мама. — Извините.

Достаю пустую тарелку, накладываю окрошку. В это время папа интересуется:

— А скажите, Дульсинея, где ваш Дон Кихот?

— Э-э-э…

Теперь окрошкой давится Саша.

— Он имеет в виду вашего мужа, — приходит на помощь. — Дульсинея Тобосская — возлюбленная Дон Кихота.

— Прекрасно, а я здесь при чем? Моего мужа зовут Степан.

— Ты уверена, что им нужен экотуризм, а не повторное обучение в средней школе? — наклоняюсь к невозмутимой маме, которая к горе травы добавляет еще травы. Кажется, там какие-то сорняки с огорода. — И зачем ты положила туда листья одуванчика с подорожником?

— Это не я, — она негромко хмыкает. — Наша гостья из… Как их… Веганов. И не ест красные овощи. Огурцы кончились, остался только салат и прочая зелень в огороде, которую она выбрала в качестве основного блюда.

— Понятно.

— А насчет твоего вопроса… Труд сделал из обезьяны человека.

— Оу, какие милые чикен! — восклицает прилипшая ко мне Дульсинея. Хлопает в ладоши, затем, неловко взмахнув руками, на цыпочках пробирается за ограждающую курятник сетку.

Сан Саныч давится вечерней порцией зерна и недоуменно взирает на меня. Пожимаю плечами, мол, не понимаю, о чем он.

Куры живут в курятнике. Я привел. Чем недоволен лысый петух? Такая барышня пропадает. В перьях, стразах и со стремными розовыми помпонами на туфлях.

Как на навозе не полетела на таких шпильках, ума не приложу. А я еще про Лику что-то говорил. Моя бывшая невеста на фоне надутой копии Памелы Андерсон — кандидат философских и математических наук. Не меньше.

— Петушок! — взвизгивает Дульсинея и тянется к оторопевшему Сан Санычу.

— Кукареку! — беспомощно восклицает тот, после чего умоляюще косится на топор у меня в руках.

«Прости, чувак. Каждый сам за себя. Мое дело маленькое: зерна насыпать, водички подлить. Твое — с курами управляться», — отправляю мысленное послание лысому противнику.

Жалко его, ибо я чересчур жесток. Натравил Дульсинею на невинную скотину. Что поделать? Война есть война.

— А здесь что? Александр, где свет? — пищит довольная барышня и скрипит дверью курятника.

Глаза Сан Саныча наливаются кровью. Кожаное веко нервно дергается, острые когти впиваются в землю.

— Справа! — кричу под кипящим от ненависти взором петуха. Того и гляди разорвет бедолагу на тысячу лысеньких цыплят.

— Здесь ничего нет.

— Другое «право», — со стоном хлопаю себя по лбу. — Блядь, такое не лечится, да?

— Ко, — согласно кивает Сан Саныч.