С последними, к слову, нашлось несколько весьма пикантных фотографий.

— Козлина, — шикаю и щелкаю по кончику ровного носа.

Левицкий стонет во сне, затем обнимает меня как любимую плюшевую игрушку и мурлычет:

— Да, да, лисеночек. Я весь твой.

Только сейчас подмечаю, что у него вьются волосы. Причем не слегка, а довольно сильно. В памяти сразу всплывает факт из статей, что экзотической внешностью Левицкий обязан предкам-цыганам.

Глядя на его оливковую кожу, темные глаза и волосы легко в это поверить.

Вновь подстегиваю себя и тянусь к карману брюк. Где-то там прячется заветный смартфон, на который мне очень нужен. Только с поисками аппарата немного задерживаю, потому что нащупываю твердый пресс под тонкой рубашкой.

«Марина, когда мы еще потрогаем красивого мужика? Лежит и лежит. Тебе мешает, что ли? Возьми, погладь, пересчитай кубики», — нашептывает чертенок в голове, пока я, словно завороженная, цепляюсь за первую пуговичку.

За ней идет вторая, третья, четвертая. Упираюсь ладонями в горячую грудь, отлитую из стали, и переворачиваю его на спину. Правая рука свешивается с кровати. Он тихонько всхрапывает, пока я с пыхтением карабкаюсь на него.

— Все для науки, — бухчу под нос и разглядываю в тусклом свете плоские соски. Так и тянет их попробовать на вкус. — Тебе же нравилась анатомия в школе, да? Хотела врачом стать, потом психологом…

Наклоняюсь и касаюсь кончиком языка солоноватой кожи. Скольжу им от ключицы до кадыка, слышу, как Левицкий нервно сглатывает. Но не просыпается, только стонет сквозь плотно сомкнутые зубы.

На глаза попадается обилие оранжево-желтых соцветий. До настоящего момента я как-то не замечала их. Любимые подсолнухи стоят везде: на тумбе, на подоконнике, на столике. Сглатываю и чувствую, как под ребрами приятно тянет.

Смаргиваю слезинки и вновь смотрю на спящего козла.

— Спасибо, — шепчу и коротко целую в губы.

Мне никогда не дарили цветы: ни в школе, ни потом. Во взрослом возрасте. Олег на романтику не щедр. С другими мужчинами не складывается. Любовь к нему и работа с ним занимает все время. А вот подростком я представляла собой настоящую лису.

В летний период. Тощую, нескладную и всю в веснушках. За них меня постоянно дразнили и называли «заразой».

Впрочем, сама виновата. Нечего задирать нос перед одноклассниками.

Раньше я думала, что высокий интеллект подарит мне соответствующих друзей. А он выдал проблемы, комплексы и тотальный игнор. Так что первые приятельницы у меня появились ближе к одиннадцатому классу.

И то весьма условные.

Не выдерживаю, тянусь за смартфоном в карман. Благо, что не бросила его в рюкзак. Несколько снимков на память согреют ночами вместе со взрослой игрушкой, которую я обязательно прикуплю на досуге.

Задница упирается в мощную эрекцию и что-то твердое. Добираю до брючины, стараясь не задеть задорно торчащего дружка. Тот приветливо выглядывает из-под расстегнутой ширинки и ждет ласки.

— Все претензии к своему хозяину, — шикаю на детородный и с победным писком добираюсь до желаемой добычи.

Как хорошо, что Левицкий использует отпечаток пальца. Несколько секунду улетает на разблокировку, затем я погружаюсь в поиск по его галерее.

— Пошляк, — тычу пальцем в напряженный пресс, когда наталкиваюсь на фотографии голых девиц. В папке с порнороликами и гиф-анимацией едва не сгораю от стыда и искренне возмущаюсь: — Боже, извращенец. Тебе и правда нравятся эти надувные мячи для пилатеса?

Левицкий что-то невнятно бормочет, затем поворачивает голову и зарывается носом в подушку.

— Да где же…

Треклятых снимков нет. Ни в облаке, ни в папках. Нигде!

Со стоном отбрасываю телефон, яростно смотрю на объект моего вожделения и личную головную боль.

— Я люблю Олега. Люблю. Только его, — бормочу мантру. Сама тянусь к прессу, чтобы потрогать его напоследок.

Неожиданная коварная мысль вспыхивает в голове вместе желанием отомстить козлу. Издаю короткий и дьявольский смешок, затем спешно закрываю рот ладонью. Осторожно сползаю по кровати, пока не оказываюсь на пушистом ковре.

Где-то в рюкзаке завалялся оранжевый тинт. Настолько железобетонный, что его ничем не сотрешь.

Через десять минут руки Левицкого привязаны к кровати шнурком от шторы, а на широкой груди красуется надпись: «Потаскун». Недолго любуюсь произведением искусства собственного сочинения, потом показываю спящему гаду средний палец и негромко хмыкаю:

— Еще посмотрим кто кого!

Напоследок забираю охапку подсолнухов. Козлу не надо, а мне требуется моральная компенсация.

— Уже уходите? — приятная девушка за ресепшеном растерянно пялится на меня с огромным букетом.

Я же не удержалась. Забрала чуть ли не все.

— Ага, — пыхчу от натуги.

— Вызвать вам такси?

— Буду благодарна. И еще…

— Да?

Кусаю губу, затем наклоняюсь и тихонько проговариваю:

— Утром разбудите Александра Николаевича? Скажем, часиков в шесть?

Она понимающе кивает.

— Конечно!

— Вот и чудненько. Оставлю о вашей гостинице самый лучший в мире отзыв.

— Александр Николаевич.

Владелица бархатного голоса осторожно трясет меня за плечо. Ее острые ногти царапают затекшие руки. Дергаюсь от резкого пробуждения. Башка разрывается, будто в ней с утра пораньше затеяли ремонт ублюдки-соседи.

С дрелью, перфоратором и укладыванием плитки одновременно.

— Александр Николаевич.

Сука, блядь.

Отмахиваюсь от незваной гостьи, как от надоедливой мухи. Запястья протестующе стонут, словно их кто-то отлежал.

В груди сладко щемит. Рыжуля, наверное, спит.

Моя девочка.

«Конечно, идиот. Потащил лисенка посреди ночи через весь город после тяжелого рабочего дня», — раздраженно бурчит не то рыцарь, не то белый конь в черепной коробке.

Конь, падла, презрительно фырчит. Копытами долбит по мозгам и вызывает приступ мигрени. Дребезжит звонким колокольчиком, доводит до исступления и пробуждает давно спавшее чувство вины.

Со стоном переворачиваюсь и щупаю место возле себя.

— Лисенок, иди ко мне, — мой игривый тон не скрывает желания, пока я спешно переворачиваю одеяло. — Насильничать буду.

Вспоминаю сияющие от гнева и страсти серебристые радужки.

Фурия. Того и гляди откусит член.

Предвкушение, как сахарная вата, тает на языке. Представляю ловкий язычок, который скользит по тонкой коже. Воспоминания о недавнем оргазме будоражит кровь в жилах и подстегивает к действию.

Девочка осталась без сладкого. Не по-джентльменски.

Надоедливые ногти вновь царапают плечо.

— Александр Николаевич.

— Пошла вон! — рявкаю в ответ.

Отчаянно ищу в шелковом ворохе долгожданную добычу. Постельное белье скользит и липнет к взмыленной шее, а суставы устало зудят. В голове крепнут подозрения, что Марина затеяла игру, которая мне не понравится.

— Александр Николаевич…

— Где вас, блядь, набирают?

Чего приперлась? На пять минут глаза прикрыть нельзя. У нас здесь траходром с лисенком, а всякие ломятся без спроса.

— Детка, где ты прячешься? — нетерпеливо распахиваю глаза.

Щурюсь от яркого света. Передо мной влажная пелена, как от взора на сварку. Ее искры жгут и режут несчастные нервы, натянутые до предела.

Найду Марину — затрахаю до смерти.

В прятки она решила поиграть. У меня спермотоксикоз третьей степени на фоне похмелья. Через пять минут ни одна реанимация не поможет.

— Ваша гостья ушла, Александр Николаевич.

— Что? — недоуменно оборачиваюсь. — Куда?

Приятного вида девушка неловко переминается с ноги на ногу. На ней коротенькая юбка, оголяющая стройные ноги, и строгая белая рубашка. Наряд чертовски идет пышногрудой брюнетке. Но не вызывает ничего, кроме, желания поскорее вытолкать ее отсюда.

Жду объяснений. Злюсь и одновременно вглядываюсь в болотного цвета глаза.