Из хорошего — я любуюсь на шикарные торсы и загорелые спины. Из плохого — на них же пялятся все заглядывающие к нам соседки в округе, а моя решительность дает сбой. Я уже готова простить Саше все грехи, выслушать его и уверовать во второй шанс.

Для нас.

— Чего пригорюнилась, щеночек? — спрашивает мама, видя, как я задумчиво смотрю в окно.

Парни сидят на траве и о чем-то мило беседуют, никаких признаков конфронтации или негласной войны. Общаются так, словно триста лет в друганах ходят.

В какой-то момент Дима поднимает голову, машет мне и улыбается. Саша повторяет его жест, но я намеренно отворачиваюсь. Делаю вид, будто занята нарезкой овощей для зеленого салата. Скоро наши постояльцы вернутся, надо их кормить.

Безголовая Дульсинея сегодня половину дня проторчала в курятнике под бдительным оком мамы. Вторую половину занималась прополкой моркови и пересадкой любимых петуний. Поэтому под вечером с радостью ухватилась за предложение сходить на пляж. Даже полуголого Сашу проигнорировала, так рвалась на свободу.

Только что купальник на ходу не натянула.

— Ничего, — пыхчу под нож, аккуратно нарезаю тоненькие кругляшки из огурца. — Устроили стриптиз-парад.

— Кто?

— Кто, кто… Чип и Дейл! — показываю кончиком ножа на парней и слышу, как мама смеется за спиной. — Что?

— Ой, дурочка, — обмахивается полотенцем, качает головой. — Димка просто хвостом крутит. Молодой, бестолковый, гулящий. А твой Сашка старается, понравиться хочет и нам, и тебе в первую очередь.

Надуваю щеки, скрещиваю руки под грудью.

— Он не мой.

— И это все, что ты услышала? — добродушно интересуется мама и качает головой. — Не пытай мальчишку-то, Мариш. Влюблен он. По уши. За километр видно.

— Перестань, мам. Любил бы — не отпустил.

— Иногда мы поступаем не так, как требуют какие-то мифические правила, а из-за велений сердца и внешних обстоятельств. Ты спрашивала, почему он поцеловал ту девушку? Ее ведь здесь нет. Не поедет почти женатый мужчина к другой за тысячу километров из желания хорошо провести время. И не станет перекапывать огород ее родителей.

В ее словах есть резон, однако меня по-прежнему одолевают сомнения. Вздыхаю, возвращаюсь к овощам, наспех собираю зеленый салат в огромной миске. В ход идут даже яблоки, которые мама прикупила вчера.

Пока размешиваю ингредиенты и заливаю их натуральным йогуртом, мыслями возвращаюсь к тому злосчастному дню. Прокручиваю в голове каждую деталь нашего последующего разговора после приезда Лики.

Саша хотел о чем-то рассказать. Просил его выслушать.

Но я не стала. Решила, что раз он ничего не говорит прямо, то все последующие слова будут враньем.

Невольно тянусь к смартфону и быстро выискиваю злосчастную социальную сеть. С момента нашего расставания не открывала ее, чтобы не видеть счастливых фотографий.

Как сталкер лезу на знакомую страничку Сашиной невесты. Ищу доказательства их связи с маниакальностью Энни Вилкс из ужастика про сумасшедшую фанатку. Прокручиваю ленту, но никаких новых постов не нахожу. Последнему больше двух недель. Там она пишет, что идет исполнять мечты.

Все. Пусто. Нет ни снимков с кольцом, ни с Сашей.

Лишь одна фотография едва ли не месячной давности, где его невеста позирует в ужасном розовом платье и хвалится предстоящей помолвкой. На нем Анжелика Барановская выглядит иначе. Изменилась прическа, цвет волос, пропала часть филлеров. У нее все такие же длинные ногти, пухлые губы и пугающее декольте, но теперь ее можно назвать миленькой.

Неужели не соврал, и они расстались?

— К черту.

Отбрасываю смартфон и возвращаюсь к готовке. Голову сломаешь, пока доберешься до сути. Я не настолько расслабилась, чтобы впускать бывшего в свою жизнь снова. Пусть для начала докажет серьезные намерения.

К ночи чувствую себя настолько вымотанной, что почти не реагирую на попытки Димы флиртовать и рычания Саши. Беготня с капризной Дульсинеей, которой внезапно захотелось в баню, добивает окончательно. Заползаю в комнату после душа и валюсь на кровать с мокрыми волосами. Плевать, что завтра на голове будет мочалка.

Пусть. Все равно красоваться не для кого.

Засыпаю и погружаюсь в сладкий сон, который подбирается ко мне, как кот. Вижу перед собой огромное поле с подсолнухами, слышу чей-то нежный зов. Поднимаю голову, глаза слепит от яркого солнца.

«Лисенок!»

Стук, потом второй.

Улыбаюсь греющим лучам, позволяю им ласкать лицо.

«Ли-се-нок!» — зовет кто-то вдалеке.

Мотаю головой и не понимаю, откуда доносится голос. Новый стук выбивает из-под ног почву. Открываю рот, но не слышу собственного крика, когда падаю в пропасть. А через секунду резко распахиваю глаза в попытке понять, где нахожусь.

— Что за… — выдыхаю и приподнимаюсь на подушке, затем вздрагиваю. Новый стук сменяется шуршанием ветвей старой сливы, которая растет под моим окном.

— Лисенок! — опять звенит знакомый голос, но на сей раз звучит он не в моей голове. А доносится с улицы.

— Какого…

Подскакиваю, как резвая коза, и скачками добираюсь до окна. Пошире распахиваю пластиковые ставни, наклоняюсь и присматриваюсь к темноте. Лунный свет, который серебрится по зеленым листьям, вылавливает тень на толстой ветке.

— Лисенок, — дергается Саша и машет мне чем-то желтым. Похоже, одуванчиками. — Как я рад, что ты проснулась. У меня уже закончились камни. Кстати… — он пытается приподняться, а ветка под ним подозрительно хрустит, — веревки нет? А то я не дотягиваюсь.

— Артем Денисович, в вас есть хоть что-то святое? — стон вылетает сквозь зубы, когда тяжелая ладонь касается ноющей поясницы.

— Цыц, клоун. Подумаешь, поигрался с лопатой, — хрюкает довольный тесть, затем садится рядом и отбирает кружку с квасом. — На меня Розин папка, земля ему пухом, быка натравил. А это что? Так, игрульки.

Он с удовольствием причмокивает, пока я затягиваюсь заслуженной вечерней сигаретой. Солнце давно село, а Диму проводили только сейчас. Выдыхаю с облегчением. С крыльца слышно, как стрекочут кузнечики сквозь гул долбящей вокруг музыки.

— Быка? — кивает. — Жестокий дед был у лисенка.

— Милосердный, — загадочно хмыкает Артем Денисович и морщится, будто кислинка на языке взорвалась. — Я бы на его месте убил.

— Ну-у, пока хочу живой, — несмело улыбаюсь.

— Ключевое слово «пока».

Неосознанно тру горло. В ушах нарастает гул, вокруг затихает природа. Тесть, склонившись под тяжестью невидимой ноши, опирается на колени.

— Что хочу сказать, Сань. Как мужик, я все понимаю. Сам был молодым, глупым. Наворотил пуще твоего.

— Не уверен.

— Я уверен, — кивает своим мыслям.

Сомнений не остается: он знает, о чем говорит.

Мне неуютно, хочется провалиться под землю. Но я все равно обращаюсь вслух и внимательно ловлю каждое слово.

— Меня сложно переплюнуть в дурости, сынок. Маринка уже ползала, а я все никак не мог определиться. Шатало из стороны в сторону. Смотрю на тебя и вижу себя.

— Я не...

— Значит, слушай внимательно, — перебивает тесть. — Ты нравишься мне. Головастый, рукастый, смекалистый. Я, когда из Москвы переехал сюда, половины не мог. Вижу, как Маринку любишь. Но, как отец, предупреждаю, что это твой последний шанс. Еще раз увижу, как дочь плачет — закопаю, глазом не моргну. Папа не поможет. Ясно?

Нервно сглатываю.

— Более чем.

— Вот и замечательно, — зевает широко и под немую паузу поднимается. — Чего расселся, клоун? Быстро спать. Завтра сливу пилить. Вон ту. А то Маринке не видно ни черта в окно, и жуки задрали. Ох, сколько дел, сколько дел…

Подмигнув, Артем Денисович хлопает меня по плечу и растворяется в дверном проеме. А я разглядываю покошенное дерево среди малиновых кустов.

Слива, значит.

— Саныч, — шепотом зову петуха, когда выхожу из душа.

Лысый воин всех кур и повелитель цыплят выглядывает из курятника. Поворачивает ко мне вечно недовольную морду, скребет когтями, расставляет крылья, но не шумит.