Долго и задумчиво смотрим друг на друга. Из сарая доносится грохот, затем радостный визг и возмущенное кудахтанье. Но организованная преступная группировка с крыльями без главаря не лютует.

— Умеешь с женщинами обращаться? — морщусь и как бы невзначай подбрасываю в воздух топорик.

— Ко-ко, — обиженно бухтит.

— Смотри, — наклоняюсь ниже. — Прискачет ее петух и нас с тобой в суп отправит. — Демонстративно втыкаю топор в торчащий из земли пень: — Я ничего не видел, а ты утром пустишь собрать яйца. Договор?

Сан Саныч едва не подпрыгивает на месте. Медленно расходимся в разные стороны, напряженно смотрим друг другу в глаза. Прямо как в старых фильмах про ковбоев. Я пячусь к калитке, он — к сараю.

Считаем, что у нас перемирие. Временное!

Торжествующее кудахтанье петуха в сопровождении криков и отборного мата догоняют меня уже на террасе. На секунду сочувствую Дульсинее. У меня до сих пор саднят царапины от клюва и когтей.

Впрочем, Сан Саныч умный. Фифе ничего не грозит. Погоняет немножко и отстанет.

На скрипучую раскладушку валюсь камнем от усталости.

Такими темпами Артем Денисович весь участок вспашет на мне, а я не приближусь к примирению с Марной. Некогда! Едва мы остаемся наедине, как мой зоркий тесть выдает очередное задание.

Со стоном переворачиваюсь на живот. Спина к ночи просто горит. Обожжённая солнцем кожа пульсирует от малейшего прикосновения. Еще облезу для полного счастья. Марина посмотрит на плачущее существо и испарится с тем идиотом-пилотом.

На хрен футболку снимал? Артем Денисович, главное, не остановил. Только прыгал рядом радостный.

В голове всплывает сцена недавней близости. Приятное покалывание касается пальцев, а в груди разливается солнечное тепло.

Не было у нее ничего с этим козлом. Смотрела, как сладкоежка на торт. Только не облизывалась. Но потом гордо махнула хвостом и ушла, обдав наркотическим ароматом апельсинового печенья.

Марина любит меня.

В паху сводит от желания окунуться в рыжие кудряшки. Член у меня передовик, сука. Пошевелиться не могу, дышать больно, а он стоит колом, как часовой на параде.

Скрип половиц заставляет со стоном уткнуться в подушку.

— Артем Денисович, бога ради, завтра сделаю. Не могу больше, сдохну сейчас, — едва ли не всхлипываю жалостливым тоном, на который способен. Затыкаюсь, когда ноздри щекочет аромат цитруса, а на языке растекается нежная сладость.

— Мари? — приподнимаюсь на локтях. — Лисеночек...

Тут же падаю носом в подушку. Маленькая ладонь скользит между лопаток и прижимает меня к импровизированной кровати. Шиплю от пронзившей спину боли.

— Солнышко, давай сегодня без БДСМ обойдемся, — с трудом вбираю воздух в легкие. — Я и без пыток расскажу...

— Помолчи, Левицкий, — шикает Марина. На сей раз не зло и не обиженно, скорее, смущенно. Будто все силы уходят на поддержку возведенного бастиона.

Внутренне ликую.

— Сгорел, идиот, — вздыхает.

— Это все пламя моей любви к тебе.

— Отключай Серкана Балата, — смеется Марина и сбавляет градус напряжения.

Мыслями возвращаюсь в день, когда мы признались друг другу. Больше двух недель прошло, а кажется, что всего час. Только утром я целовал крошечные веснушки под аккомпанемент грохочущего сердца.

— Твоя мама дурно на меня влияет, — зеваю и ерзаю щекой по подушке.

Она приобретает небывалую мягкость. Лицо утопает в приятной ткани, когда на плечи обрушивается прохладная влага. Нежные пальчики обводят натруженные мышцы, табун восторженных мурашек заползает в сознание и укачивает растревоженных тараканов.

Обещает, что мы будем счастливы.

— И папа, — шелестит Марина где-то на задворках уползающего в сон разума.

— О, он особенно, — сладко причмокиваю. — Люблю тебя, Мари.

Аккуратно закрываю банку с гелем алоэ и отставляю ее в сторону. Саша спит, как настоящий младенец. Сопит, иногда постанывает, но при этом выглядит таким же милым и невинным. Словно не является воплощением всего порочного, что есть на земле.

«Люблю тебя, Мари».

— Я тоже люблю тебя, Саш, — шепчу одними губами в страхе, что он услышит, и касаюсь темных волос на затылке

Противоречивые чувства одолевают, потому что не знаю, как себя вести. Вроде бы до сих пор злюсь, обижена, оскорблена. Но где-то внутри ворочается глупая надежда, которая верит, что для нашей пары есть шанс.

Уходить не хочется, поэтому я заставляю себя встать на ноги. От скрипа половиц Саша не просыпается, но начинается ворочаться и постанывать громче. Будто чувствует мой уход и противится ему.

— Тш-ш, спи, — мурлычу негромко, и он успокаивается.

Взглядом проверяю мазь от солнечных ожогов, которая лежит рядом с алоэ. Лучше средств не найти. Сметана, втюхиваемая папой, тут не подойдет. Поэтому я не пожалела и намазала обгоревшую спину Саши жирным слоем.

К утру будет как новенький.

Осторожно выхожу на улицу и вдыхаю прохладный воздух. Он пропитан ароматами лета, цветущего сада, трав и моря. Поднявшийся ветер бросает в лицо влажные вздохи природы, которая так и манит пройтись по узким тропинкам между грядками. Где-то в курятнике шуршат птицы, а вдалеке гремит музыка.

Больше ничего.

Невольно усмехаюсь. Такая тишина для Москвы совсем несвойственна. Я уже отвыкаю от грохота автострад и криков людей по ночам, при этом сильно скучаю по шумной столице. Дома хорошо, но там кипит жизнь.

Всегда. Двадцать четыре на семь.

Там я не чувствую себя беспомощной и бесполезной.

А еще там я забываюсь в работе… От сердечных мук и проблем. Зачем только уехала?

— Мау.

Вздрагиваю, когда неподалеку раздается ненатуральное кошачье мяуканье. Поднимаю взор на забор и чуть не падаю от смеха на землю. Вися поперек туловища на калитке, Дима периодически изображает мартовского и пристально смотрит на меня.

— Что ты делаешь? — со смехом утираю проступившие слезы.

— Мау, — отзывается весело.

— Дима, блин! Разбудишь всех.

— Мау?

— Тихо, сейчас подойду.

— Мау, — выдает удовлетворенно.

Как только подхожу к калитке, он спрыгивает и отступает в сторону. Оглядываюсь на дом, но тишина и темные провалы окон убеждают, что все давно спят. Мне бы тоже не помешало, усталость за день берет свое. Но я все равно выхожу навстречу Диму и получаю в руки охапку свежесобранных подсолнухов.

— Спасибо, — смущенная улыбка трогает губы, а в груди разливается разочарование. Цветы те, мужчина не тот.

Ладно, за неимением лучшего…

— Дракон спит, что ли? — удивляется Дима, прикуривая сигарету.

Отодвигаюсь, машу перед носом ладонью. Горький пепел оседает на языке неприятным привкусом гари, от которого в горле зарождается кашель.

Заметив мое состояние, Дима отходит еще на два шага и выдыхает дым в противоположную сторону.

— Он сгорел, — почему-то считаю своим долгом защитить Сашу. — Весь день с отцом на рынке проторчали, зато товар сбыли.

— У-у-у, московский мажорчик вкусил радость трудобудней обычных смертных.

— Ну, хватит, Дим.

— А ты уже простила, как посмотрю?

Замолкаю, опускаю взгляд на собственные ноги и покрепче прижимаю к себе охапку подсолнухов.

Ответа на вопрос Димы у меня нет. Еще вчера я бы решительно отрицала любые отношения с Сашей, а сегодня не в состоянии даже качнуть головой. Не нахожу слов, путаюсь в мыслях. Перед глазами встает лицо уставшего и изнеможенного бывшего, который старательно помогает отцу таскать всякий хлам из сарая.

Как он выходит из грязной машины за несколько миллионов. Докладывает маме об успехах и хватается продажами на кухне. Игнорирует настойчивую Дульсинею, потом бессовестно сдает ее курам.

Благо, что лысый хахаль этой дамочки пришел в восторг от нашего боевого петуха и даже попросил цыплят на развод. Не потребовал компенсации за сломанный ноготь его женушки. Или любовницы.

— Ладно, не напрягайся, — смягчается Дима, видя, как я колеблюсь. — Понял, что шансов нет, когда он сюда притащился. А ты замерла, как суслик посреди леса.