— Сейчас приеду, — дергаю дверь и матерюсь под вой сигнализации. — Разберемся.

— Марина?

Недоуменно оглядываюсь, пока стою в очереди на кассу. Не вовремя сломавшийся аппарат для бесконтактной оплаты, который остается единственным в этом магазине, очень подставляет. Теперь я вынужденно смотрю в загорелое лицо синеглазого парня и пытаюсь понять, кто это.

И откуда он знает мое имя.

Маньяк?

— Вы кто?

Его улыбка становится шире, пятипалая лапа проходится по ежику из темных волос.

— Димка, — произносит имя, которое мне ни о чем не говорит, и добавляет: — Савельев. Мы вместе учились в гимназии. Не помнишь? Я у тебя контрольную по алгебре в одиннадцатом классе списывал.

Подозрительно щурюсь.

Через минуту до меня доходит понимание, что передо мной бывший одноклассник. Один из тех, кого я предпочла забыть, как страшный сон. Савельев особенно, ведь это он придумал идиотскую песенку «Рыжий таракан» и адресовал ее мне.

Ощериваюсь, как только знакомый гитарный мотив всплывает в памяти.

— Добрый день, — сухо бросаю и отворачиваюсь. — Не скажу, что рада видеть. Пока.

За спиной раздается характерное хмыканье, затем Дима подходит ближе, и меня обдает ароматом его морского геля для душа. Такой солоноватый, солнечный запах, который всегда нравился девчонкам в школе.

Да и сам Димка нравился. Даже мне. Но недолго.

Пока я не узнала, кто автор той дебильной песенки. Он же ее при всей школе в актовом зале спел под гитару.

Кавээнщик долбанный!

— Марин, ты же не злишься за ту идиотскую шутку до сих пор? — шепчет тихонько и обдает мятным дыханием щеку, а я раздраженно веду плечом в попытке прогнать созданные им мурашки.

— Отвали.

— Мари-и-ин.

— Ты не понял? Отстань!

Люди в очереди недовольно оборачиваются, и я поджимаю губы. Из-за дебильной настойчивости Димы мы стали объектом пристального внимания со стороны окружающих. А я этого не хочу.

Мне бы побыстрее купить продукты по списку и свалить домой. Благо, что в нашем небольшом супермаркете все нашлось. Ехать куда-то в тридцатиградусную жару совсем не тянет. Мне еще два пакета до дома двадцать минут тащить.

— Марин, я был малолетним кретином, — опять тянет за спиной это чудо, и я тяжело вздыхаю.

— Кто бы спорил, Савельев.

Странный разговор для двух бывших одноклассников, которые не виделись с самого выпуска.

Дима собирался поступать в Москву. В университет гражданской авиации. Грезил небом и самолетами. Хотя с такими неплохими певческими данными мог бы и на сцене карьеру сделать. И харизма, и артистичность позволяли. Все одиннадцать лет по театральным кружкам с легкой руки мамы-актрисы проскакал.

Вот и сейчас строит из себя печального Пьеро. Вздыхает, натужно дышит, мнет в мускулистых лапках бутылку ледяной воды.

— Если хочешь пройти вперед, то просто попроси, — устало тяну и кошусь на две переполненные корзины на ленте. Может, пакетов будет три.

— Хотел, — признается весело. — Но увидел тебя и передумал.

— Очень смешно. Еще про давнюю школьную любовь расскажи.

— А я не шучу. Ты и правда мне нравилась.

Задираю голову, чтобы посмотреть в бесстыжие глазенки. Сердце опять щемит от тоски, потому что золотистая кожа напоминает о другом любителе солнца. Если Дима такой только летом, то Саша смугл всегда. Цыганская кровь не чета жалкой пародии в лице моего одноклассника.

— Круто. Рада за тебя, — равнодушно отворачиваюсь, замечая, как Дима хмурит темные брови. — А ты мне нет.

— Ауч. Больно, рыжик.

— Прекрати меня так называть.

На мое шипение он снова хохочет. Звонко, ярко, а мне только горше от этого. Зря вышла в люди. Зря! Лучше бы дальше сидела дома и упивалась собственной никчемностью. Глядишь, к концу лета пришла бы в себя. Или раньше.

Все равно придется. Деньги-то имеют свойство заканчиваться, а я до сих пор без работы. И ипотека за квартиру сама себя не заплатит.

— Просто давай разойдемся как в море корабли. Или самолеты в небе. Выбирай удобную для себя формулировку.

Очередь неожиданно рассасывается. Кто-то наверху слышит мои безмолвные молитвы. Тянусь к тяжелым корзинам, но Дима опережает меня. Двигает их к кассе и, глядя прямо в глаза лениво жующей жвачку женщине в зеленой кепке, говорит:

— Три пакета.

— Вместе? — окидывается нас взглядом.

— Нет! Да! — выдаем одновременно и смотрим друг на друга.

— Так вместе или не вместе?

— В качестве извинения, — мягко, но в то же время настойчиво говорит Дима и указывает на продукты.

А у меня… Нет сил на споры.

Машу рукой и пожимаю плечами. Хочет тратиться? Пусть. Плевать. Я ничего ему не должна. А лишние несколько тысяч в запасе не помешают, поэтому со спокойствием сторожевой овчарки наблюдаю за тем, как Дима ловким движением прикладывает к терминалу телефон.

— Хорошего дня. Приходите еще! — кидает нам в спину кассир, когда мы вежливо прощаемся.

— И вам.

Выходим в духоту. Кожа после пребывания в прохладном помещении мгновенно покрывается липкой пленкой. Задираю голову и раздраженно цыкаю, потому что солнечные лучи ослепляют. И я, как назло, забыла про очки. Но хоть защитный крем намазала.

— Марин, пошли, подвезу, — кивает на черный седан, который я разглядываю с ленивым равнодушием.

— Угу. До ближайшей лесополосы.

На мое бухтение он начинает смеяться и качать головой. Трясет пакетом с мороженым, а я уныло заключаю, что погорячилась с походом домой в такую погоду. Всем замороженным продуктам хана придет. Да и не только им.

— Если сама не попросишь, никакой лесополосы, таракашка, — дразнит Дима, и я прикусываю губу. После чего он спокойно добавляет: — Правда, Марин. Садись. Довезу и все.

— Ладно.

В конце концов, что тут такого? Мы проучились много лет в одном классе. И никогда за ним ничего подозрительного не замечалось. Нормальный парень с блестящей репутацией. Местами придурок, но не конченый же.

За ним даже типичных подростковых драк не числилось. А детские дразнилки… Ну кто из нас умный в семнадцать лет.

Я вот и в двадцать три не поумнела.

— Черт с тобой. Но имей в виду, что я отобьюсь пачкой салфеток!

— Договорились, таракашка.

— Точно врежу.

— Прости, прости.

— Красиво, — вздыхает Лика, вытягивает длинные ноги на кожаном диване. — И печально.

Ее голос больше не кажется чужеродным элементом. Исчезла наигранная кукольность, пропали растянутые ноты. С каждым днем Лика меняется. Иногда с ней даже приятно разговаривать

Только не у меня дома.

Не тогда, когда я играю.

Ласково провожу ладонью по черно-белым клавишам.

Пианино, стоящее долгие годы в пыли бессмысленным памятником моему упорству, сияет как новенькое. После отъезда Марины инструмент превращается в лучшего друга. И теперь является постоянным спутником в путешествии по горько-сладким воспоминаниям. Ароматом апельсинового печенья они шипят в крови и оседают теплым глинтвейном на губах.

Цитрус разъедает нежную кожу и щиплет глубоко в груди. Там, где отчаянно и гулко бьется сердце.

Очередное свидание закончится ничем. Понимаю, когда опускаю крышку и поворачиваюсь к Лике. Никакое вино не поможет.

Последний раз пробегаюсь по точеным чертам моей вынужденной невесты.

Почему я просто не могу быть с ней? Тонкая, изящная, грациозная. Даже горы силикона ее не портят. В Лике что-то изменилось и в корне преобразило внешний вид. Возможно, не встреть я Марину, у нас получилось бы.

— Ты очень красивая, — говорю искренне.

Губы дергаются в скромной улыбке, и Лика опускает ресницы.

— Ты меня бросаешь, — прижимает ладони к лицу. — Черт.

Не такая уж она и дура. Прекрасно все понимает.

Только ничего не кончилось. Олег улетел с Леной в Питер и попросил приглядеть за Женей. А тот до сих пор не выдал решения по судьбе своего отца. Мы повисли в воздухе в ожидании, когда случится день икс.