Я же не нарушаю территорию.

— Как насчет раннего завтрака?

— Ко-ко?

— Только не буянь утром.

Сан Саныч смотрит на меня, как на дебила. Хорошо, пером у виска не крутит. Нет, птица, но какой хитрожопый жук.

— Я кормлю раньше, а ты ведешь себя тихо. Договорились?

Естественно, петух молчит. Надеюсь, что понимает.

Довольно присвистывая, послушно отправляюсь спать. Артем Денисович не шутит, и завтра ждем очередной интересный день. По традиции он начинается в шесть утра. Мне нужно встать пораньше и не перебудить всех.

Намного раньше.

К счастью, меня вырубает стремительно. Свежий воздух и физический труд помогают.

Как и Сан Саныч, с которым мы достигли некоторой договоренности. Ни звука. Лишь возмущенное кукареканье от незапланированного вторжения. Вполголоса. Да и топор я прихватил для посещения курятника.

Не дожидаясь восхода солнца, на цыпочках отправляюсь к хозяйской любимице Лючии. Наседка смотрит с ненавистью, но молчит. Лысый товарищ снисходительно разглядывает меня в ожидании персональной кухни.

— М-м, вкуснятина, — киваю петуху и разрываю пищевую пленку на салатнице. Нарезанные остатки от ужина Дульсинеи летят прямо в корыстный клюв довольного Сан Саныча.

Отлично его понимаю. Сам едва не подпрыгиваю. В предвкушении внезапного сюрприза для Марины, который, по всем расчетам, растопит ее сердечко, наспех надираю охапку одуванчиков. Подсолнухов нет, но и так намек понятен.

Мое солнце, мой свет.

Красиво? Романтично? Все.

Но план трещит по швам, когда я оказываюсь в густых зарослях малины. Иголки царапают воспаленную кожу, цепляются за одежду. Да и окно, которое обычно распахнуто настежь, то ли прикрыто, то ли вовсе заперто.

— Ли-се-нок! — выкрикиваю в пятый раз, отправив найденный под ногами камешек в окно.

С опаской оглядываюсь по сторонам. Точно на уши подниму и дом, и соседей. Или стекло разобью, что еще хуже. Потом меня тесть на вертеле зажарит.

Была не была!

Распихиваю камешки по карманам и, собравшись с силами, плюю на ладони. Обхватываю шершавый ствол старой сливы. Благо лазать по деревьям, как с велосипедом — никогда не разучишься. Одуванчики горчат на языке, пока я доползаю до самой близкой ветки с ловкостью шимпанзе.

Матерящегося, но это нюансы.

До окна не дотянуться. Несколько попыток заканчиваются провалом. Набранные камни падают на землю под скрежет моих зубов.

— Ли-се-нок! — зову тихонько и бросаю последний камешек. — Ли-се-нок!

Окно распахивается в момент, когда я ступаю на толстую ветку. От радости едва не падаю, потому что сердце замирает.

Лунный свет обнимает рыжие кудряшки, путается бликами в растрепанных волосах. Ласкает нежную кожу, сбегает вниз по веснушкам. Одновременно заспанный и ошарашенный вид Мари бьет в стратегически важную точку.

Или, скорее, тире.

Член от резкого притока крови впадает в истерику, мозг окутывает сладкой ватой. Улыбаюсь, как идиот, не в силах оторвать взгляд от своей красавицы.

— Лисенок, — машу цветами, привлекаю ее внимание, — как я рад, что ты проснулась. У меня закончились камни. Кстати… веревки нет? А то я не дотягиваюсь.

— Левицкий, ты идиот? — растирает лицо. — А если упадешь?

— Брось, — с натугой выдаю, тянусь к подоконнику. — Я с пяти лет, как обезья… А-а-а!

— Саша!

Хруст под ногами сливается с нашими криками. Взмахнув руками, не успеваю сгруппироваться и лечу прямо в колючие объятия малиновых кустов.

Да твою же мать.

— Ай!

— Терпи, казак. Любишь по малинке лазать, люби и жопку под зеленку подставлять! — сурово заявляет папа и вычерчивает на спине Саши изумрудную полоску шириной в сантиметр.

— Артем Денисович, можно же поаккуратнее, — скулит мой раненый кавалер и печальным взглядом потерянного щенка косится на меня. — Лисенок, я хотел, как лучше.

— А получилось, как всегда, — хмыкаю в ответ.

Не могу сдержать улыбку при виде великолепного тела, которое лежит передо мной в царапинах и мелких порезах.

Счастье, что обошлось без ушибов и переломов. Полетал Саша знатно: здоровую ветку сливы и три куста машины. Выскочивший с ружьем папа матерился так, что Сан Саныч теперь боится из курятника выходить во двор. Даже Дима проснулся в соседнем доме и два часа потешался из-за забора, пока пленника спасали из колючих зарослей.

Клоуны, господи. Что один, что второй.

— Ох, бедный мальчик, — причитает мама, носясь вокруг с ваткой и перекисью, а когда Саша в очередной раз жалобно стонет, рычит: — Тема! Аккуратнее можно? У ребенка сплошные раны.

— Нет там никаких ран, Роз. Пара царапин и синяк на полжопы.

— А если у него внутреннее кровотечение?!

— Где? В причинном месте?

Качаю головой, цокаю от пристального и прожигающего взора. Несмотря на печальную мордочку, Саша не выглядит жалким и пристыженным, наоборот, уголки его губ подрагивают в явном желании расхохотаться.

Если боль напрягает, то самую малость.

Дурак.

Чем думал, когда на сливу лез?

— Все, дочка, — хмыкает папа, замечая наши переглядки, — следи, чтобы не вставал.

— Предлагаешь мне привязать его к кровати? — прищуриваюсь и скрещиваю руки на груди. Кто бы сомневался, что мое предложение вызовет у Саши восторг.

— Лисенок, я не против! Только ты сверху…

Краснею, шиплю от злости. Кретин! Кто такое говорит при родителях?!

—… Поддерживаешь меня, — заканчивает пошлое предложение и ойкает, когда получает от отца по заднице. — Артем Денисович! — возмущенно вопит.

— Нечего при чужой жене такие дурости лепетать, — рявкает родитель, затем добавляет. — При Маринке тоже. Она еще маленькая.

— Да какая…

— Ну-ка!

Замахивается, и Саша вжимается лицом в подушку.

— Понял, понял.

— Вот молодец. Пошли, Роз, нечего молодым мешать в разговорах по душам.

— Но…

Папа настойчиво выталкивает маму за дверь. Из-за травмы Сашу торжественно переселили в гостевую комнату на удобную двухспальную кровать, так что теперь он возлежит на перине и наслаждается ласкающими лучами солнца. Сквозь тонкий тюль проникает в помещение и касается золотистой от загара кожи.

— Лисеночек, — мурлычет поганец и благодушно кивает на кровать. — Садись рядом.

— Еще чего, — мгновенно надуваюсь, — обойдешься.

— Ну, лисенок, я же ради тебя так страдал, так страдал…

Опять стонет, ерзает, будит во мне чувство вины. Встряхиваю головой, чтобы избавиться от него.

Нечего! Не заслужил еще прощения!

— Сам дурак, — огрызаюсь, но с опаской подхожу ближе и сажусь на край. — Зачем на сливу полез? Она старая, ветки слабые. Взял, сломал. Еще и малину попортил.

— Чего там портить?! — взбрыкивает Саша.

— Урожай.

— Там одни сухие ветки, боже.

— Три из них были с ягодами.

— Ну, ой, лисенок, какие там ягоды. Хочешь, куплю на рынке хоть пять ведер…

Осторожно касаюсь поясницы, двигаюсь пальцем по местам, где нет зеленки. Саша молчит, несильно сжимает подушку и вздрагивает, как только я обвожу одну из царапин. Прохожусь ногтями по смуглой коже.

— Лисенок, — стонет спустя пять минут, — не пытай. Иначе роскошное постельное белье твоей мамы будет зеленым, а ты очень уставшей.

Тихо хохочу и наклонюсь к нему, чтобы вдохнуть аромат елки. Удивительный запах, который не перебивают даже дезинфицирующие средства. Будто он пропитан им насквозь, источает, напоминает о боре возле его дома.

Вздрагиваю, потому что в приятные воспоминания врываются совсем другие кадры. Саша и его невеста возле забора. Он страстно целует ее, крепко обнимает, что-то говорит. Качаю головой, затем убираю руку.

Но меня ловят за запястье, когда я почти встаю.

— Отпусти.

— Нет.

Его серьезный взгляд прожигает насквозь, будит внутри тоскующее пламя обиды.

— Саша, — терпеливо дергаю рукой, — отпусти.

— Если отпущу, ты снова уйдешь от меня, — качает головой. — Пожалуйста, Мари, давай поговорим. Не хочешь — просто посиди рядом.