Плевать, подойдет мне наряд или нет. В шкафу точно найдется маленькое черное платье, которое всегда к месту. А красная тряпка, как символ моей внутренней борьбы с глупым сердцем, останется на вешалке в чехле.

Знамя, мать вашу.

Против блудливых мудаков с договорными невестами.

— А мне показаться?

Лена заглядывает следом

— Лен, давай потом.

Едва хватает выдержки, чтобы не послать ее к черту. Нет желания распинаться и подыгрывать в сводничестве.

Ясно как день, кто устроил нашу встречу с Сашей в чертовом бутике. По горящему взгляду все прекрасно видно. Пока Лена хмурится в попытке понять, что пошло не так, я выдавливаю из себя максимально дружелюбную улыбку и выдыхаю устало:

— Прости, тяжелый день. Не привыкла я к долгому хождению по магазинам. Все больше ценю комфорт и простоту маркетплейсов.

— Маркетплейсы для плебсов, — перебивает на автомате.

— Согласна им оставаться до конца жизни.

Лена открывает рот, видимо, чтобы принести извинения. Но я уже закрываю дверцу перед ее носом и медленно выдыхаю. Счет до десяти приводит расшатанные нервы в состояние относительного покоя.

Но довольная Лика никуда не исчезает. Ее счастливая улыбка врезается в память и выжигается на обратной стороне лобно-височной доли, как наскальная живопись древних людей. Она хохочет, подначивает, издевательски тычет пальцем.

«Это не твой мир и мужчина тоже не твой», — противно хихикает белобрысая швабра с накачанными губами.

Руки тянутся, чтобы придушить шипящую дрянь. Но вместо тонкой шеи ловлю лишь воздух, который невидимым ручейком просачивается сквозь пальцы. Смотрю на пустые ладони, после чего качаю головой и тянусь к своей одежде.

«Хватит, малышка. Подумаешь, споткнулась на козле. С кем не бывает? Плюнь, разотри, иди дальше», — грохочет папин голос в голове следом за белой гадиной. Его слова, пусть и созданные воображением, придают сил.

— Марина?

— Все в порядке, — киваю Лене, затем тянусь к телефону в сумочке. — Я заплачу за платье.

— Нет, я же хотела…

— Я. Заплачу. Сама.

Она захлопывает рот и растерянно кивает, а я разворачиваюсь на каблуках и шагаю в сторону кассы. Где стоят консультантки со взглядами голодных гиен и трясут заветным фирменным пакетом с эмблемой бутика.

— Оплачено, — сияет винирами девушка, которая заходила в примерочную.

— Кем?

Брови недоуменно приподнимаются, а сзади слышится стук каблуков.

— Ваш жених оплатил счет

— Без примерки?

— Он попросил записать на него все расходы.

Ну и прекрасно. Меньше мороки и затрат.

Хочет дарить? Пусть. Не все мне одной отдавать.

Хватаю пакет со стойки, затем бросаю любопытным девицам через плечо:

— Он не мой жених.

Пусть знают, что завтра припрется сюда покупать другое платье для другой девушки.

— Ты какая-то странная. Что произошло в примерочной?

Лена похожа на акулу. Плавает вокруг, потому что чует меня эмоции, кипящие внутри. Выходим из бутика, затем сворачиваем в сторону парковки. Туда идти метров триста, за которые она вытрясет всю душу.

— Ничего.

— Неправда.

Я тоже умею в игнорирование.

— Правда.

— Кривда, — цыкает Лена и обходит меня. — Что натворил Лева? Нагрубил? Обидел? Башку проломлю этому идиоту!

Шумно втягиваю носом пропитанный выхлопными газами воздух. Звон игривых ландышей кажется нереальным.

Как и его источник.

Даже для такого мегаполиса, как Москва, наполненного миллионерами разных мастей, Лена выглядит инородным элементом. Слишком воздушна и нереально красива, но также цинична и умна. Она знает правила этого мира, много лет крутится в нем. Договорные браки, любовницы, измены здесь, скорее, аксиома.

За время работы с Олегом я видела всякое. Только никогда не думала, что получу роль постельной грелки в любовной истории с богатым мудаком. Хотя родители предупреждали меня о подобном, когда я собирала чемоданы.

— Лена, все хорошо, — вздыхаю, тщательно давя слезы. — Ничего не случилось. Просто у Саши появились срочные дела с отцом. Я волнуюсь.

— Точно? — она подозрительно щурится.

— Да.

— Смотри мне. А то я быстро найду киллеров, чтобы поправили мордашку этому Ромео. Или Олега попрошу. Он с радостью поможет.

— Какая ты кровожадная.

— Пусть знает, что мы, девочки, друг за друга горой!

Киваю и мысленно даю себе зарок подумать обо всем завтра. Или послезавтра. Когда буду готова.

— Я женюсь.

Говорю, как только вхожу в кабинет отца. Слова срываются с губ раньше приветствия. Прямо в задумчивое лицо.

Без тени лукавства и сомнений.

На сердце такая легкость. Будто с него рухнула тяжелая оболочка из металла. С грохотом она валится на пол, как только признание вырвалось вместе с бушующими внутри эмоциями. Теперь я свободно дышу и думаю.

Я женюсь на Марине.

Плевать на Лику и ее отца.

Я не страус. Надоело прятаться. Папа — взрослый человек и сам решит проблемы бизнеса без моего участия.

— Присядь, сынок.

Отец тяжело вздыхает и чешет гладко выбритый подбородок.

— Папа, я не стану больше встречаться с Ликой. Плевать, что она там выкинула. Если тебе нужна помощь — говори. А насчет партнерства, так просто подпиши контракт с Олегом.

Отец молчит и пальцем поглаживает столешницу. Давит невидимых жуков, растирает их в кашу. С каждым движением воздух вокруг наполняется звенящими искрами, которые сияют и обжигают.

— Пап, если у тебя все, я пошел.

— Сядь.

Его шепот тонкой иглой пронзает барабанную перепонку и впивается в мозг. Чувствую себя пятилетним мальчиков, который крутит головой. Ничего не понятно, и остается только подчиниться взрослым.

Во главе нашей семьи — мама.

У нас так принято говорить, так мы шутим. Папа редко высказывает какие-то мысли и не выдает ничего, кроме: «Да, дорогая».

Но подобное происходит не всегда.

Когда вопрос касается жизни и безопасности семьи, мы с мамой молчим и делаем то, что говорит он. Без вопросов. Ибо его шепот не вызывает ничего. Лишь желания пригнуться к земле и раствориться под натиском давящего авторитета.

Именно так выглядела наша семья до развода родителей. Вплоть до моего восьмилетия, когда опасность миновала, мама успокоилась и простила отца. Они снова сошлись, и в нашем доме воцарились покой, тишина и матриархат.

Опускаюсь в кресло, не сводя взгляда с папиного лица. Желваки, как тугие канаты, натягивают покрасневшую кожу там, где видны сосуды. Подсвечивают косой шрам над бровью, который обычно прячется за благородной бледностью, и борозду на шее. Если не присматриваться, ее легко принять за возрастную складку.

О ней папа никогда не рассказывает. Как и о многих следах, которые оставили на нем боксерское прошлое, война и лихие девяностые.

Сегодня же папа напоминает матерого волка, исписанного сетью шрамов, которые подтверждают его победы.

— Что ты знаешь про конфликт Саши и Олега?

— Причем здесь это? — закатываю глаза, но осекаюсь, когда папин взгляд пригвождает меня к креслу. — Толком ничего. Крестный выжил из ума: превратил Женю в инвалида, украл деньги у Семена Вениаминовича и разорвал партнерство с тобой.

Папа кивает несколько раз, как собачка на приборной панели автомобиля.

— Выжил. Но все остальное лишь версия Олега. Хочешь узнать другую?

Трясу головой.

Что значит «версия Олега»?

Александр Самуилович слетел с катушек. Неоспоримый факт.

Достаточно того, как он облил грязью своего внука у меня на глазах. Таких лучше держать на цепи в смирительной рубашке. Подальше от людей и солнечного света, чтобы солнце не пропиталось ядовитыми флюидами.

— Другая версия, сынок, звучит иначе: Олег выжил из ума, использует Женю для поиска компромата на Сашу. Хочет упечь его в психушку и завладеть активами Лазаревых. И все махинации тоже его рук дело.

— Ну ой, пап, бред сумасшедшего.