Или они расположены рядом с методичкой «Как извиниться перед женщиной, если ты идиот».

Подпрыгиваю от стука по стеклу. Макушка врезается в потолок, голову пронзает жгучей болью. Осоловело хлопаю ресницами, возвращаюсь в реальность с трудом. Концентрируюсь на темной фигуре за запотевшим окном.

Облегченно выдыхаю, распахиваю дверь. Понимаю, что дождь давно закончился, и на улице стало тихо.

— Хорошо устроился, клоун, — недовольно кряхтит Артем Денисович. Его резиновые сапоги шлепают по луже, когда задумчиво притопывает.

— Машину не уберу, в Москву не уеду, — отсекаю возможные темы для разговора. — Без Марины с места не сдвинусь.

Он задумчиво причмокивает.

— Настырный.

— Целеустремленный, — огрызаюсь.

Втягиваю прохладный воздух. Есть какое-то очарование у морского климата после дождя. Когда вокруг ночь, повсюду стрекочут невидимые насекомые, а в воздухе аромат фруктов перекликается с запахом морем.

— Вылазь, — зевает в кулак и ежится. — Дел поутру много. Некогда нянькаться с тобой.

— Я же сказал...

— В терраске постелил, — шмыгает носом Артем Денисович, пока заспанные механизмы в моей голове скрипят от натуги и переваривают услышанную информацию. — Полотенце найдешь на кушетке, душ найдешь на улице. К Маринке полезешь — зарублю.

Недоуменно кошусь на него.

Что?

Артем Денисович, не обращая внимания на мою растерянность, отходит от машины. Что-то насвистывает под нос, шлепает сапогами по лужам, скрипит калиткой.

— Клоун, цирк уехал, — гаркает, пока я спешно выбираюсь из машины. — Моя доброта раздается в строго дозированных количествах.

— Уже бегу, — кричу и хлопаю дверцей.

Тут же поскальзываюсь на размокшем грунте, взмахиваю руками, точно раненая птица, и лечу на землю. Мягких посадок на сегодня не предвидится. Со стоном поднимаюсь под хохот Артема Денисовича.

Кто виноват? Мои кроссовки не предназначены для борьбы с бездорожьем!

— М-да, приехал, ферзь московский, — хмыкает Маринин папа. — Пошли, горе луковое. Там с ужина пирожки остались. Если ты, конечно, землей не наелся.

— Какого черта?!

— Доброе утро, лисеночек. Американские блинчики будешь на завтрак? Со свежим клубничным джемом.

С порога меня сбивает вид Саши в отцовской футболке, которая до треска натягивается на его широких плечах. Каждый раз, когда он ловко орудует лопаткой и переворачивает воздушные панкейки.

Несмотря на заспанный вид, мой ночной кошмар выглядит бодрым и лучится доброжелательностью. Ничего общего с тем драконом, который вчера штурмовал наши ворота. Даже зубы светятся от белизны на фоне его смуглой кожи.

У меня только один вопрос вертится на языке.

— Что за хрень, пап?!

— Щеночек, не выражайся, — изображая буддийскую статую, бормочет родитель в кружку с чаем. — Клоун у нас теперь работает. Ты же не хочешь, чтобы папа надорвал спину при перекопке огорода? Я уже старенький, сил нет. А у нас крыша на сарае не перестелена…

Прибедняется.

Мне-то известно, что у отца энергии на любого мужика хватит и на огород останется. Он у меня рослый, хоть худее Сашки. Крепкий, подвижный, любит спорт. В четыре утра бегает, зимой обливается холодной водой прямо на улице.

Какие работы?! Отродясь никого в помощь не брали!

— Папа, — шиплю сквозь зубы, а сама едва не бросаюсь обратно наверх.

Последствия слез дают о себе знать опухшим лицом, покрасневшими белками глаз и кончика носа. На правой щеке темнее след от подушки, а в мешки и морщины можно складывать картошку в запас.

Приплюсовать к этому детскую пижаму с утятами. В таком виде я встречаю бывшего. Довольного, красивого, счастливого. Ни капли раскаяния в темном взоре, ни крупинки сожаления не наблюдаю в солнечной улыбке.

Кошмар!

— Есть салат со свежими овощами. Без креветок, правда, но и так ничего. Натурпродукт.

Саша машет хрустальным блюдом. Как мама ему позволила добраться до ее ревностно хранимых запасов посуды — непонятно.

Вазочки и салатницы, которые бабуля выбила в далекие советские годы, наше сокровище. Их никому не разрешают брать. Достаются исключительно для протирки пыли. Все. Для гостей мы ставим посуду попроще.

— Мам! — реву в отчаянии и разворачиваюсь к родительнице, но в ответ получаю неуверенное пожатие плечами.

— Доченька, папа сказал, что нам нужен работник. Ты лучше завтракать садись.

Ясно. Понятно.

Бесит.

— Перехотела, — шиплю зло, затем разворачиваюсь на пятках и несусь обратно в комнату.

Понимаю, что веду себя как ребенок. Но ничего не могу с собой поделать. Половину ночи я уговаривала глупое сердце не стучать так сильно. Верила, что с приходом утра не застану Сашу за забором.

Чего ему здесь торчать?

Он расстался со мной. Не остановил, не окрикнул в тот день. Если учесть, что прошло несколько недель, то и не скучал. Утешился в компании драгоценной Лики. Или кого-то из списка баб, которых Саша трахал все время.

А здесь вон как. Доброе утро, Марина.

Стоит, улыбается, блинчики жарит.

Козел.

— Мари!

— Убирайся из моего дома, Левицкий! — рявкаю не хуже немецкой овчарки и со всего маха хлопаю дверью.

Взгляд утыкает в разобранную постель, в голове всплывают кадры всех наших ночей. Горло сдавливает тоска и горечь, а в груди назло разуму расцветает надежда. Опять по кругу несутся мысли про прощение, принятие, понимание.

Тру лоб в попытке прогнать их.

Нельзя поддаться, нельзя верить сладким речам. После Олега пора усвоить, что мужчины всегда думают только о себе. Когда им удобно — молчат. Когда нет — говорят. А что чувствует женщина, которую обманывают, их не волнует.

Никаких Александров Левицких.

Пусть собирает шмотки и катится в сторону Москвы. К невесте.

— Марина…

За дверью шуршит папа. Голос виноватый и печальный. До сих пор не верится, что он пустил этого козла в дом.

— Хуже ты сделать не мог, пап, — выдавливаю с долей яда и тоски.

— Щеночек, я же как лучше хотел. Не уехал бы он. Знаю, потому что сам таким был. Поговорите, решите все.

— Нет.

— Щеночек.

Вздыхаю, утираю сопли и проступившие слезы. Громко шмыгаю носом.

— Что?

— Марин, — продолжает увещевать, — тебя же никто не заставляет с ним разговаривать прямо сейчас.

— А если я и потом не захочу?

— Вышвырну и не оглянусь. Такой ответ устроит?

Шумно втягиваю носом воздух, пытаюсь унять скулящий вой в груди.

— Сам уедет. Помыкается, потом свалит. Здесь его никто не ждет.

— Может, и уедет, — цокает языком папа. — А, может, нет. Время покажет. Ты лучше завтракать иди. Ромео я скоро на рынок погоню. Пусть красивым личиком посветит, туристам ягоду продаст. Должна же быть от него польза?

Растерянно моргаю, затем разворачиваюсь и осторожно приоткрываю дверь. Выглядываю, но получаю щелчок по кончику носа.

— Ай, пап!

— Давай, щеночек, спускайся. Поешь, попьешь и отправишь рыцаря яйца собирать, — хитро щурится он. — Потом мы на рынок.

— К Лючие? — победно улыбаюсь.

— К ней. Пусть с Сан Санычем за место в курятнике поборется.

— Разве петуха зовут не Кеша?

— Теперь Сан Саныч. Посмотрим, кто из двух петухов Александров станет главой курятника.

Москва не сразу строилась.

Где-то глубоко в сердечке я надеялся на более легкий исход. Хотелось увидеть маску, которая спадет с каменного лица Марины. Поймать ласковую улыбку, окунуться в копну рыжих кудряшек и зацеловать любимых муравьишек.

Каждого.

Скучаю.

Но лисенок не сдастся без боя. Она гордая, принципиальная. Я же дурак, который накосячил. Много. Одним эффектным появлением не выбить наваленную гору пиздеца из-под ее ног, которая там из-за меня.

Зря полез с блинами. Тогда Марина поела бы нормально. Хотелось, как лучше. В итоге она осталась без обязательной дозы питательных элементов на день. Завтрак всегда задает тон будущему дню.