В конце концов, среди мафиози самым популярным способом идентификации «сделанного человека» стало простое выражение: «У него есть связи».
По мере того как гангстеры покидали Чикаго, большинство из них осознавало, что сухое право — машина по производству сочных денег — находится на смертном одре. Большинство населения и большинство политиков хотели отменить закон как неисполнимый, непопулярный и разлагающе влияющий на правоохранительные органы. Усугубляющаяся депрессия стала еще одним аргументом против сухого закона для новой администрации президента Франклина Д. Рузвельта в 1933 году; сторонники «отмены» утверждали, что она возродит легальную алкогольную промышленность и создаст тысячи новых рабочих мест.
В декабре 1933 года была принята Двадцать первая поправка к Конституции, отменяющая Восемнадцатую поправку, которая запрещала производство и продажу алкогольных напитков. В первую же ночь, когда закончился тринадцатилетний застой, в Нью-Йорке десятки тысяч праздношатающихся вышли на Таймс-сквер, чтобы устроить стихийный праздник. Для борьбы с толпой пришлось срочно задействовать почти всю городскую полицию, насчитывающую 20 000 полицейских.
Пять семейств нью-йоркской мафии были готовы к космическим переменам. Запрет на табачные изделия обогатил их настолько, что у них было достаточно стартового капитала и мускулов, чтобы финансировать новые рэкеты и преступления или просто перехватывать существующие у конкурирующих гангстеров из числа этнических ирландцев и евреев. В качестве примера финансовых ресурсов мафии можно привести кинопродюсера Мартина Гоша, который рассказал, что Лучано говорил ему, что в 1925 году его валовой доход только от бутлегерства составил не менее 12 миллионов долларов, а после расходов, в основном на содержание небольшой армии водителей грузовиков и охранников, а также на взятки сотрудникам правоохранительных органов и агентам, он получил 4 миллиона долларов прибыли.
Не успело сухое вещество сойти в могилу, как нью-йоркская мафия уже пировала на шведском столе из новых и расширенных традиционных преступлений: букмекерства, ростовщичества, проституции, торговли наркотиками, ограблений, захвата грузов и «игры чисел». «Рэкет» стал популярным термином для обозначения этих новых видов деятельности мафии. Использование слова «рэкет» в качестве сленга для описания деятельности преступного мира восходит к Англии XVIII века. Его точное происхождение неясно, хотя оно может быть связано с альтернативными определениями слова «рэкет»: шум, общественное возбуждение, разгул или веселье. В середине и конце XIX века этот термин вошел в обиход как название шумных частных вечеринок, которые устраивали ирландско-американские банды в Нью-Йорке. Для финансирования своих «рэкетов» члены банды требовали или вымогали взносы у торговцев и частных лиц, чье имущество и жизнь в противном случае оказались бы под угрозой.
Слово «рэкетир» — полностью американское изобретение, вероятно, придуманное газетным репортером для обозначения новаторской породы мафиози 1930-х годов.
Одним из приемов, который мафиози после введения сухого закона позаимствовали у исчезнувшей «Черной руки», было создание фальшивых «охранных» компаний для защиты предприятий от поджигателей и вандалов, которые могли повредить их имущество. Торговцы и рестораторы, отказавшиеся подписать контракт с этими фальшивыми охранными службами, часто обнаруживали, что их окна разбиты, а помещения охвачены подозрительными пожарами.
Еврейские гангстеры в Нью-Йорке изобрели искусство промышленного рэкета в Швейном центре, где было много еврейских рабочих и владельцев потогонных цехов. Еврейские бандиты были приглашены в эту отрасль обеими сторонами во время ожесточенных забастовок в 1920-х годах. Они работали в качестве бастующих на производителей, а некоторые профсоюзы использовали их в качестве горилл для запугивания владельцев фабрик и рабочих во время организационных акций. Когда противостояние закончилось, гангстеры, нелегально работавшие на обе стороны, остались, получив влияние в профсоюзах и ассоциациях менеджеров. Их союзы с профсоюзными лидерами давали еврейским рэкетирам возможность выбивать у владельцев деньги, угрожая остановкой работы и кампаниями по созданию профсоюзов. Кроме того, профсоюзы откупались от них, разрешая компаниям, принадлежащим мафии, работать без профсоюзов. Некоторые мафиози входили в компании в качестве тайных партнеров, получая откупные от основных владельцев в обмен на разрешение работать в непрофсоюзных магазинах или гарантию выгодных трудовых контрактов в случае объединения в профсоюз.
Лаки Лучано, единственный крестный отец, имевший тесные связи с ведущими еврейскими гангстерами во время сухого закона, без особого труда втянул еврейские рэкеты Швейного центра в свою сферу влияния. Еврейские гангстеры стали младшими партнерами и вассалами Лучано в одной из самых крупных и прибыльных отраслей города. По словам Джо Бонанно, который избегал слияний и сделок с еврейским преступным миром, Лучано в середине 1950-х годов был доминирующей фигурой мафии в швейной промышленности. «У Лучано были обширные интересы в швейной промышленности, особенно в Амальгамированном профсоюзе работников швейной промышленности», — писал позже Бонанно. Чарли Лаки предложил людям Бонанно занять важные посты в Amalgamated, который был главным профсоюзом, занимавшимся производством мужской и мальчишеской одежды. Получив власть в профсоюзе, Бонанно, как и Лучано, мог контролировать жизненно важные рабочие места, устанавливать условия профсоюзных контрактов и получать откаты от производителей.
Предложение Лучано было вежливо отклонено, потому что Бонанно не хотел быть обязанным другой семье. У независимого Бонанно была еще одна веская причина действовать самостоятельно: у него были свои связи в другом важнейшем профсоюзе швейной промышленности — Международном профсоюзе работников женской одежды.
Как и другие нью-йоркские боссы, Бонанно занимался многочисленными традиционными видами преступной деятельности и новыми «подставными» предприятиями, чтобы не терять времени и достатка. Он прибрал к рукам множество легальных предприятий: три компании по производству шуб, компанию по перевозке грузов, прачечные и поставщиков сыра. Кроме того, в Бруклине существовало похоронное бюро Джо Бонанно, которое, как подозревали, использовалось для тайного избавления от жертв, убитых семьей. По слухам, изобретательный Бонанно использовал специально изготовленные двухъярусные или двухэтажные гробы с потайным отделением под зафиксированным трупом, что позволяло хоронить два тела одновременно. Доходы от этих подстав были удобным средством для защиты от налоговых проверок и оправдания его образа жизни выше среднего.
В основе капиталистической философии Бонанно лежала базовая теория, которой руководствовался он и другие боссы: устранить любую конкуренцию. Нужно помнить, что в экономической сфере одной из целей Семьи было создание монополий, насколько это было возможно», — объяснял он в книге «Человек чести».
Помимо швейной промышленности, пять мафиозных семей использовали тактику силового давления и свое влияние в профсоюзах, чтобы контролировать и получать откаты от стивидорных компаний на бруклинской набережной, Фултонского рыбного рынка, оптовых рынков мяса и продуктов на Манхэттене и в Бруклине, строительных и грузовых компаний, а также отелей и ресторанов.
Сицилийско-итальянские банды даже вытеснили еврейских рэкетиров с их первых мест в бизнесе по производству кошерных кур стоимостью 50 миллионов долларов в год. Многочисленное еврейское население Нью-Йорка и его ортодоксальные диетические правила гарантировали постоянный спрос на взаимосвязанную птицеводческую отрасль. Еврейские «капюшоны» довольствовались простыми, старомодными тактиками защиты. Они устраивали небольшие разборки с перепуганными и беззащитными бизнесменами, пытавшимися сохранить свои компании и тела в целости и сохранности. Вдохновленная Томми «Трехпалым Брауном» Луккезе, мафия вынашивала более грандиозные планы. Боевики Луккезе оттеснили своих еврейских коллег и, став классической моделью промышленного рэкета, создали картель среди поставщиков живых кур, оптовых торговцев и компаний, занимающихся забоем скота. Луккезе создал мнимую торговую группу, Нью-йоркскую торговую палату живой птицы, и с помощью изощренного запугивания и обещаний больших прибылей заставил большинство предприятий кошерной курятины вступить в нее. Цены были зафиксированы, чтобы положить конец нормальной конкуренции, и каждой компании была выделена своя доля рынка. Взамен компания выплачивала вознаграждение, зависящее от валового объема продаж, птицеводческой ассоциации, возглавляемой мафией. Луккезе и его подручные, разумеется, получали немалую долю за создание картеля и недопущение новых компаний к конкуренции в Нью-Йорке. Компании, которые возвращали Луккезе часть своей прибыли, просто передавали «налог на преступность» через повышение цен своим клиентам.
