— Я не умею делать шляпы. В ученицы бы.

— О нет, — сказала мадам. — Валентин Алексеевич просит вас взять в мастерицы, я запомнила хорошо. Он даже подчеркнул. Завтра же приходите в магазин. Нет, лучше сюда. Мои мастерицы слишком завистливы. Я буду вашим шефом и учителем.

Разговор, казалось, подошел к концу, оставалось поблагодарить и распрощаться. Мадам вдруг переключила свое внимание на Варю:

— Вы бываете в доме Терениных? И часто встречаете там Валентина Алексеевича?

— К Терениным съезжаются по средам.

Нетрудно было догадаться о чувствах владелицы шляпного магазина. Теперь мадам готова была ревновать к ней. Но каков Ловягин! Любит Агнессу, а сам… Впрочем, Варя не считала себя вправе осуждать Ловягина.

Может быть, Варя и Соня понравились мадам или она хотела, чтобы Ловягин был доволен ее гостеприимством: их провели в столовую.

Мадам не отпустила их и после завтрака. Только хорошим знакомым показывала она коллекцию дамских шляп, собранную покойным мужем. В большой продолговатой комнате у стен стояли застекленные стеллажи.

— Здесь все фасоны, — с гордостью объяснила мадам, — выпущенные за последние сто лет лучшими фирмами мира.

У Сони разбежались глаза. Она с удовольствием примерила бы каждую шляпу. Когда, распрощавшись с хозяйкой, они вышли в прихожую, горничная протянула им две картонки. В одной лежала широкополая фетровая шляпа, в другой крохотная, похожая на феску.

— От подарка нельзя отказываться, — сказала горничная, — новыми фасонами шляп мадам одаривает только друзей.

Спустя два дня Соня встретила Варю у школы:

— Спасибо вам, мне так хорошо. Эта мадам такая добрая и, знаете, очень несчастная. Она сама мне сказала, что любит этого вашего знакомого, который ей написал обо мне. Только о нем и говорит. А он… Правда, что у него есть невеста?

Варя промолчала. Все-таки и Ловягин неискренний человек. Или в этой среде не бывают искренними?

В хорошую минуту прошение поступило на доклад его величеству. Софье Андреевне перепала не одна сотня рублей, а сколько — в точности никто в школе не знал.

Подобревшая начальница велела столяру вделать царский портрет в тяжелую позолоченную раму, купленную по случаю в антикварном магазине. В ее собственной комнате богомаз обновил икону Николая Чудотворца и навесил серебряный подлампадник. 6 декабря во время торжественного молебна Софья Андреевна зажгла неугасимую лампаду. Священный огонь принес монах из Александро-Невской лавры. Сторожиха по секрету рассказывала учителям, что начальница втихомолку прикуривает от неугасимой лампады.

Получив царский чек, начальница вдруг начала проявлять интерес не к заказу новых парт и пополнению школьной библиотеки, а к цветному стеклу и кровельному железу для своей новой дачи в Токсове. А спустя месяц она перестала говорить о прибавке жалованья и черном бархате, который приглядела для Вари в Гостином дворе.

Раздор у Вари с начальницей начался не из-за бархата и прибавки жалованья.

Отца Володи Рожкова, ученика из Вариного класса, упрятали в Литовский замок. Урок закона божьего в школе давал батюшка из церкви апостола Матвея, ханжа и монархист. По заведенному порядку ребята каждое утро перед началом занятий становились на молитву за дарование здоровья царствующему дому. Володя отказался молиться за царя и заявил, что не станет, покуда бог не вызволит отца из тюрьмы.

Батюшка пожаловался на маленького смутьяна Софье Андреевне. Та вытащила мальчика за шиворот из класса и велела в школу не приходить.

Либерал-попечитель по Вариной просьбе вмешался, пригрозил лишить школу своего пая, если мальчишку выгонят. Когда вопрос касался денег, Софья Андреевна становилась очень покладистой. Но, отступив, она затаила против Вари злобу.

Варя сама удивлялась своей смелости. Еще полгода назад она боялась и взгляда начальницы и ее крадущихся шагов. И вот она, Варя, отважилась пожаловаться влиятельному попечителю. Эти мысли и дома не оставляли ее в покое. Она кипятила молоко, когда соседский мальчишка, забежав в квартиру, с порога крикнул:

— Ой, тетя Варя, ждут! Велено скорее!

Кто ждет? Где? Спросить бы у шустрого вестника, а его голос уже доносился снизу. Не Тимофей ли? Сдвинув кастрюлю с огня, Варя проворно сняла передник и сбежала вниз.

На улице стояла открытая коляска на резиновом ходу. Агнесса сидела, откинувшись на спинку сиденья, из-за головы Ловягина были видны только поля ее соломенной шляпы.

— Мы собрались на прогулку. Может быть, присоединитесь к нам? — Нагнувшись к Варе, Ловягин шепнул: — Выручайте. В Агнессе сегодня сидят сто фурий и в придачу Елена Степановна. Да еще Бук-Затонский вяжется в компанию.

Варя однажды на себе испытала, каково остаться наедине с Агнессой, если та не в духе. Не хотелось огорчать Ловягина отказом, он всегда к ней внимателен, добр, но вот беда — не отглажено платье.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — сказала Агнесса. Шутка не вязалась с ее хмурым лицом.

— Катайте неотглаженную, — уступила Варя.

Миновав несколько узких, малолюдных улиц, они выехали на Каменноостровский проспект. Недавно прошла гроза. Экипажи, извозчичьи пролетки оставляли на намокших торцах четкие, светлые следы колес. На мосту через Карповку их обогнали легкие дрожки. Кучер играл кнутом, не касаясь крупа потемневшего от пота рысака. Над проспектом сливались в один звук пощелкивание кнута и задорное причмокивание.

— Бук вкупе с Затонским торопятся к Фолькену, — съязвил Ловягин. — Не навестить ли нам «Виллу Родэ»? — предложил он спутницам. — Местечко уютное.

У Агнессы странный характер. Если без спора потрафлять ее капризам, то она становится сговорчивой. В это утро Ловягин во всем ей уступал. «Вилла Родэ»? Это хорошо. Поджидая их в ресторане на Каменном острове, Бук-Затонский позеленеет от скуки. «И от кого Бук пронюхал, что я собралась на Острова? — недоумевала Агнесса. — Наверно, выпытал у конюха».

За Строгановским мостом Ловягин и его спутницы сошли с коляски, велев кучеру ожидать их у Приморского вокзала.

В ранний час «Вилла Родэ» ничем не напоминала известный цыганами и купеческими скандалами ресторан. Сейчас это было тихое загородное кафе.

Официант накрыл стол в беседке. Агнесса надулась. Она радовалась, что проучила Бук-Затонского за навязчивость, но ее не устраивало безлюдье в «Вилле Родэ». Прогулка была нарочно придумана, чтобы показаться в новом платье.

Агнесса едва дотронулась до мороженого, а на землянику и не взглянула. В медной вазе плавал мелко набитый лед, точно в весенних разводьях покачивалась темная бутылка. Шампанское пил один Ловягин, да и то неохотно, устало постукивая пальцем по бокалу. Варя чувствовала себя прескверно.

Со Строгановского моста наперегонки спускалось несколько экипажей. Лошади остановились у «Виллы Родэ».

— Цыгане! — оживилась Агнесса.

На дорожку, ведущую к ресторану, уже высыпала пестрая, шумливая толпа цыган. Мужчины в ярких косоворотках, бархатных штанах, заправленных в лакированные голенища сапог. Женщины в красочных костюмах, в ушах у них замысловатые серьги, на запястьях широкие браслеты.

— Цыгане, так рано? — задумчиво, как бы про себя, проговорил Ловягин. — Не купцы ли собираются кутнуть?

Официант любезно предупредил:

— Разрешите кофе подать, а то, знаете, загоняют.

— Важную особу ждете? — заинтересовался Ловягин. Он видел, как в сад опасливо прошмыгнули городовые.

— Распутин жалует. — Официант понизил голос: — Метрдотель приказал поднять из погреба ящик мадеры. Специально держим для Григория Ефимовича. Другой раз полгода не заглядывает к нам, а мадеру держим. Нагрянет ночью аль спозаранку, — где хошь, а доставай мадеру. Полюбилось ему наше заведение, такие божий человек откалывает кренделя, что полиция приструнила хозяина. А попробуй запрети ему душу отвести, когда он с господами министрами за руку…

Осуждающе покачав головой, официант побежал на кухню за кофе.