У Зофа было неотложное дело в Белоострове, Николай вызвался проведать больного. Кубяк недавно сменил квартиру, теперь жил в Лисьем Носу. Комната там стоила дешевле, да и удобнее было ему держать связь с Петербургским и Центральным комитетами партии.

Адреса точного Николай не знал, но первый же встретившийся рыбак показал ему дом Кубяка.

В небольшой комнатке, оклеенной дешевыми обоями, стояла узкая железная кровать, громоздкий комод и табуретка. Кубяк лежал, накрывшись ватным одеялом.

— Зоф прислал? Подвел я его, — заговорил хрипло Кубяк. — Не повезло, время жаркое, а я слег.

Зоф просил Николая узнать у Кубяка, как проходит закупка картошки под Ямбургом, а он не дослушал, горячо заговорил:

— У Временного правительства оружейники вот тут сидят. — Кубяк откинул одеяло, шлепнул себя по затылку. — Попали мы в категорию неугодных заводов.

— Тюрем у них хватает, по наследству получили, — сказал Николай.

— Напрасно ты так, во Временном правительстве не дураки собрались, коварства им не занимать. Используя перебои с продовольствием и углем, решили разгрузить Петроград — эвакуировать наиболее революционные воинские части и заводы. Намечен к высылке и наш оружейный.

Ошеломила новость Николая. При Романовых — и то, разряжая революционную обстановку, высылали из Сестрорецка партиями по двадцать — пятьдесят человек. А тут сразу весь завод — свыше четырех тысяч рабочих, да еще и семьи…

— Одним ударом, — продолжал Кубяк, — «временные» хотят развалить революционный коллектив, закрыть арсенал. Им хорошо известно, откуда поступают винтовки в отряды Красной гвардии. Вот, дорогой Николай Александрович, какова ситуация, а я некстати заболел.

Квартирная хозяйка принесла в стеклянной банке клюквенный морс. Кубяк жадно выпил и заговорил энергичнее:

— Нельзя позволить правительству закрыть завод. В Сестрорецке не только винтовки, но и преданные люди. Такие делают революцию.

— Не позволить закрыть завод, но как? — недоумевал Николай. — Завод казенный: рассчитают, станки погрузят на платформы — и вся песня.

— Сколько штыков могут выставить оружейники? — спросил Кубяк.

— Семьсот, не меньше, — Николай задумался, — коли сочувствующих присчитать, то еще сотня наберется.

— Это сила, — Кубяк ободрился, — и слесарями не обижены, стоит в нескольких местах разобрать рельсы на Финляндской дороге — и вагонам не пройти на заводскую ветку.

— Хитро придумано! — воскликнул Николай.

С час пробыл он у больного. Старался ничего не упустить, все запомнить.

…Вечером в Сестрорецке от дома к дому шли Зоф, Андреев, Ноговицын. Разлив и Тарховку взялся обойти Николай. Здесь лучше него никто не знал, в какой дом можно войти, в какой — нельзя.

Начальник завода был взбешен. Откуда рабочим стало известно секретное распоряжение Временного правительства об эвакуации завода?

— Хозяин завода — казна! Прикажет — и рассчитаем, — ответил делегации рабочих генерал, — прикажет — и съедем с квартиры. Правительство больше нас знает.

Спорить с генералом было бесполезно: он не замечал перемен на заводе. Раболепно служил царю, теперь так же служит Временному правительству.

Спустя несколько дней оружейники на собрании заявили генералу, что не позволят закрыть завод, что попытка разгрузить Петроград от значительной части петроградского революционного пролетариата носит контрреволюционный характер. Предложили разгрузить столицу за счет людей, не занятых в промышленности: выслать биржевых дельцов, фабрикантов, заводчиков, спекулянтов.

Еще с вечера на заводских улочках была чистота, как в первый день пасхи. На оружейном готовились к встрече высокого гостя: социалиста — министра по делам снабжения французской армии Альбера Тома. С утра на кухне в генеральском особняке хозяйничал повар из ресторана «Семирамида». В оранжерее садовник наметил к срезке лучшие розы: возможно, что гостя привезет посол Морис Палеолог.

Генерал явился на завод в парадном мундире, при регалиях. Его ждали офицеры.

— Господа, — начал он торжественно, — не посрамим традиций, примем гостя из дружественной Франции с присущим русским хлебосольством.

Офицеры, мрачно насупившись, покидали контору. Не утихло в мастерских возмущение от ноты Милюкова о верности союзникам и тайным договорам царского правительства.

В тот час, когда генерал инструктировал офицеров, как принимать высоких гостей, в кладовой инструментальной мастерской тесным кружком на перевернутых ящиках сидели рабочие социал-демократы: Кубяк, Зоф, Андреев, Ноговицын, Творогов и Николай Емельянов.

— Можно, конечно, бойкотировать встречу француза, большего генерал и не желает. Начальник охраны сгонит на двор служащих конторы, сами подойдут мастеровые оборонцы, эсеры и меньшевики. Этой шушеры наберется сотни четыре-пять, — знакомил товарищей с обстановкой Зоф. — Местные проповедники войны лоб расшибут в усердии. По команде газеты забьют во все колокола: мятежный Сестрорецкий оружейный — и то высказался за войну до полной победы. Это аукнется не только в России, но и в Париже, в Лондоне.

— Котелок у нашего генерала варит, — заметил Николай.

— Провокация задумана повыше, Керенским, — поправил Зоф. — Невероятно, но мы заинтересованы, чтобы больше собралось рабочих на патриотический митинг. Там-то и поднесем французскому «другу» пилюлю.

Остроумный ход наметил Зоф. Сразу же Ноговицын, Андреев и Творогов ушли в мастерские. Зоф задержал Кубяка и Николая.

— В пику георгиям победоносцам неплохо бы свою резолюцию сочинить.

— Не скромничай, уже набросал? — спросил Кубяк. — Читай, что не так — поправим.

У Зофа проекта резолюции не было. Он знал про приезд Альбера Тома, знал, как в ночной час трогательно его лобызали в парадных комнатах Финляндского вокзала первые министры Милюков, Коновалов и Терещенко, но желание француза встретиться с сестрорецкими оружейниками и для Зофа было неожиданным.

— Давай, пиши. Начни с оценки войны: грабительская, империалистическая. Во имя чьих интересов умирают на фронте русские, англичане, французы, немцы…

Зоф молча записывал.

— В резолюции непременно надавать оплеух проповедникам трогательного единения рабочих с буржуазией, — продолжал Кубяк.

Записав предложения Кубяка, Зоф уставился на Емельянова.

— Гадаю, к месту ли. — Николай запнулся.

— Все к месту, лишь бы хребет свернуть войне и министрам-капиталистам, — ободрил Кубяк.

— Потребовать немедленно опубликовать тайные царские договоры, — добавил Николай.

…Альбера Тома сопровождали генерал, полковник и офицеры в форме французской армии, были в свите и штатские из посольства.

Площадь у конторы не вместила мастеровых, чуть не до часовни запрудили главный проход. Начальник завода и французский министр, человек средних лет, неброский, похожий на чиновника из попечительства, вышли на балкон.

— Имею честь, — заговорил генерал, — представить вам министра дружественной Франции, верного союзника России Альбера Тома.

Учтиво поклонившись на три стороны, Тома, призывно вскинув руку, заговорил. И сразу он преобразился — живой, энергичный. Французского языка никто из рабочих не знал, но слушали молча и напряженно.

— Позвольте мне высказать свою радость: с падением монархии сметены преграды на пути к еще более тесному объединению России и Франции. Но наша общая радость омрачена. Почти три года сильный и злобный враг топчет русскую и французскую землю. Замыслы кайзера известны: он намерен подмять Францию, отторгнуть ее богатейшие владения, в России он намерен восстановить монархию, строй мертвый, отживший.

Не сбудется коварство кайзера. Многострадальная Россия постоит за свою землю и свободу. В этом ей поможет Франция.

Сейчас все мы — солдаты. Нужно, чтобы каждый русский и француз чувствовали свою ответственность за нашу победу над жестокой Германией. Весь мир знает, что вы изготовляете замечательные, безотказные трехлинейные винтовки, — делайте их больше, армия, народ, потомки скажут спасибо…