— Ловко провел, — похвалил Андрей. — У золотопогонников и прислужников свои враги, а у рабочих — свои.
И полгода не прошло — взяли Ивана у проходной. Вскоре арестовали и Василия. Следователь быстро составил обвинение: подстрекали рабочих и солдат к неповиновению законным властям, государю императору, занимались экспроприацией оружия… Ивана заключили в Шлиссельбургскую крепость. Василия — на каторжные работы в Нижнюю Туру. Глухой край, далеко от железной дороги.
35
Неожиданно в проходной вахтеров заменили дворники. С девятьсот шестого этого не было. Плохой признак. «Опять собираются ввести обыски», — только подумал Николай, как сзади послышался шум, оглянулся: дворник, притиснув Ноговицына к стене, запустил руку в узелок с едой.
На дворе Ноговицын догнал Николая, сказал:
— Дожили, норовил в котелок со щами лапу запустить.
— Бомба почудилась? — съязвил Николай.
— Есть и пострашнее бомбы, — ответил Ноговицын. — Из типографии пропало несколько номеров «Звезды».
По дороге на завод Николай видел, как у фурштата стражников приезжий газетчик открыто продавал «Звезду». Об этом Николай и сказал Ноговицыну.
— Не ту «Звезду», — поправил Ноговицын, — ищут двадцать седьмой и двадцать восьмой номера газеты, — полиция конфисковала. Ищут — с богом. В тех газетах сказано про Сибирь, как на Ленских приисках солдаты стреляли в рабочих.
Страшно было поверить в то, о чем дня два поговаривали в Сестрорецке, — на далекой Лене расстреляли золотоискателей.
— В этих газетах все описано честно, — Ноговицын хлопнул себя по голенищу: — Заходи, дам почитать. Андрей прислал.
Не пришлось Николаю идти в механическую, Ноговицын сам принес оба номера «Звезды».
— Понабежало в мастерскую начальство, читайте.
Заперся Николай в чуланчике, где дворники хранили тряпки, метлы, снял с незастекленного окошечка фанерку. Света было достаточно, прочитал телеграммы. На краю русской земли — на берегах Лены, ее притоков Витима и Олекмы, существует особое государство, царские законы и те меркнут в сравнении с местными порядками, читал Николай. За вывеской «Лензолото» скрывается английская фирма «Лена — Голдфилдс», русский банкир Вышнеградский, небезызвестные Путилов, Ратьков-Рожнов. Крупные пакеты акций у членов императорской фамилии. За два года здесь удваивался каждый вложенный рубль…
— И тут Романовы хапают, — возмутился Николай, смял газету и сразу опомнился: сам не дочитал и товарищам нужно передать.
«В государстве золота 13—14-часовой рабочий день, — читал про себя Николай. — Здесь все — местное управление, полиция, солдаты и то в подчинении директории. На приисках в обращении лензолотовские деньги — боны».
Номера «Звезды» передавали из мастерской в мастерскую. Газеты читали в кладовках, за поленницами.
В мастерских вхолостую крутилась трансмиссия. Обстановка накалялась, все ждали — что-то должно произойти.
Неурочный гудок — кончай работу, выходи на улицу — снял нервное напряжение и нерешительность. Социал-демократы оповестили, что митинг протеста состоится после шествия на Гагарке. Теперь все знали, что делать, как помочь пострадавшим золотоискателям.
Сбили замок на воротах. На ходу строились в колон» ну, на рейке подняли красную косынку. Слышались гневные призывы: «Судить палачей!», «Повесить на фонарном столбе ротмистра Трещенкова!»
В рядах образцовой затянули песню 1905 года:
Нагайка ты, нагайка,
Тобою лишь одной
Романовская шайка
Сильна в стране родной!
Революционная песня катилась по Выборгской — центральной улице.
…Царит нагайка всюду,
Сильна в стране родной,
Но ей царя-иуду
Спасти не суждено.
Попрятались городовые, закрылись лавки. В богатых домах опустили шторы на окнах.
Казалось, что мирно закончится демонстрация. Вдруг мальчишка, сидевший на дереве, закричал:
— Стражники! Спасайтесь! Стражники!
На конях с шашками наголо неслись по Выборгской стражники.
Сопротивление бесполезно, напрасно прольется кровь. Отход прикрывали молодые рабочие — прячась за заборами, они осыпали камнями стражников.
Через кладбище Николай пробрался на усадьбу родителей. Закрыв за сыном дверь на засов, Александр Николаевич сказал, чтобы он вымылся и переоделся.
— Пошевеливайся: нагрянут искать зачинщиков — полиция хорошо знает дом Емельяновых на Никольской.
— Пронесет, твой дом в стороне, — возразил Николай, но сменил перепачканные брюки и куртку. Он собрался на митинг. Отец не отпускал.
— Пережди, нарвешься на стражников: раз на рысях с шашками наголо, — получили, значит, приказ рубить головы.
Только Николай привел себя в порядок, как на крыльце послышались шаги.
— Вот и не пронесло, — сказал Александр Николаевич.
А к ним, спасаясь от нагайки стражника, заскочил Ноговицын.
— Не выгоните, у вас пережду, — переводя дух, сказал он.
— Выгоню, — серьезно сказал Александр Николаевич и провел Ноговицына в маленькую комнатку к Николаю.
— Судьба свела, — обрадовался Ноговицын, — собирался в Новые места к тебе зайти, потолковать. Печальное событие… Столько людей палачи уложили. Не можем же мы собраться и ни с чем разойтись. Что-то надо серьезное сказать, потребовать кончить с произволом и беззаконием.
— От царя или Государственной думы? — спросил Николай и пересел на кровать, уступив табуретку Ноговицыну.
— Лучше к думе обратиться, — сказал Ноговицын, — там все-таки депутаты от рабочей курии.
Николай предложил потребовать от правительства срочно провести следствие, виновных расстрела на приисках арестовать и судить, обеспечить пенсиями семьи погибших и увечных.
— И все? — спросил Ноговицын.
— По-моему, хватит, — смутился Николай.
— А главного виновника обходишь? — спросил Ноговицын. — Царю что — заздравную?
— Лучше… «Со святыми упокой», — зло пропел Николай.
Уговаривал Александр Николаевич сына и Ноговицына переждать, не спешить на Гагарку, — не послушались. Ноговицын через кладбище выбрался на станцию Курорт и поездом доехал до Разлива. Николай надумал идти прямо: меньше вызовет подозрений — навещал родителей.
Выборгская вымерла, у входа в ресторан прохаживался Соцкий. Напротив церкви Петра и Павла спешились стражники. Полицейские посты были выставлены у мостов — пешеходного, железнодорожного и плотины. Подходы к Гагарке были перекрыты.
Возле пешеходного моста городовой окликнул Николая:
— Эй ты, нашел время разгуливать.
— Кто разгуливает, а кто со смены, — соврал Николай: нужно спешить на Гагарку.
Городовой узнал Емельянова, пропустил. Мастеровой в Новых местах живет, идет домой.
36
С весны Соцкий стороной обходил дом Емельяновых на Никольской, побаивался старого оружейника…
В то злополучное воскресенье он, как и обычно, был на службе в церкви, стоял коленопреклоненно возле иконы великомученицы Варвары. Вдруг слышит сзади приглушенные голоса:
— Много панихид заказано?
— Первым у попа Соцкого поминовение: наша панихида — третья.
Соцкому стало дурно: несут вздор. И вдруг слышит — отец Сергий, новый поп, как грянет на всю церковь за упокоение души раба грешного Семена и о даровании ему милости божьей и царства небесного.
«…И царства небесного…», — возвышенно, как на литургии в честь августейшей фамилии, пел хор.
Соцкий похолодел: поминовение по нем служили. То-то ухмылялась на паперти Лизка емельяновская, а ее батька поставил рублевую свечу. Не пожалел, значит, целкового.
Тяжело передвигая одеревеневшие ноги, Соцкий выбрался на паперть. Солнце заливало площадь, тополя сбросили на землю свои кружева, но его теперь ничего не радовало. Он высыпал из кошелька на ладонь припрятанные медные монеты, роздал нищим. Взялся было за монетницу с серебром, откуда ни возьмись — Петруха Слободской.
