— Не в отца, жилкой хозяйской обделен, — упрекнул Николай. — Ассигнации и процентные бумаги тощают, хоть квартиру ими оклеивай, а земля при любом правительстве тех же денег стоит.

— Навечно забирай, — навязывал покос Игнатьев, — с твоей оравой без коровы не прожить.

Денег на покупку покоса и за полцены у Николая не было, на ремонт дома занимал, в ломбарде ценные вещи заложены.

— Оговорим, беру покос на сезон, — сказал Николай, — собью деньжат к рождеству, вот и потолкуем серьезно.

— Пригоняй лодку, покажу надел, — уступил Игнатьев, ему явно не хотелось прерывать игру, — и без моей указки разберешься, на меже заметные камни положены.

— Не заблужусь, с твоим батькой не раз на меже косы отбивали, — согласился Николай, — деньги обождешь до получки.

В коммерческое училище, где учился Кондратий, часто наезжал из Кронштадта некто Веник, матрос-анархист. Вид он имел театрально воинственный — грудь перекрещена пулеметными лентами, по ноге бил маузер в деревянной кобуре, слева на ремне покачивались гранаты-лимонки.

Матрос не верил ни в бога, ни в черта. Он поносил Советы и большевиков. Меньшевиков и эсеров обзывал паралитиками, либералов — слюнтяями и мелкими недобитками и прихвостнями Керенского, министров грозился вздернуть на фонарях Троицкого моста.

Николай пытался образумить Кондратия, но парень многого не знал о своем отце — ну большевик, ну был дружинником, ну записался в Красную гвардию — сколько таких на оружейном, а Веник — личность, настоящий революционер. Побольше было бы их в России, Керенский давно полетел бы в тартарары.

Очень занят Владимир Ильич, а придется попросить поговорить с Кондратием, иначе пропадет парень, не без колебаний решил Николай, но все откладывал…

Вечерело. Владимир Ильич устал, пора передохнуть. Он зазвал к себе Николая, разговорились, Надежда Кондратьевна принесла со двора самовар.

— Угощайтесь, чай хорош, свежей заварки, — предложила она.

— Хозяйка, надеюсь, составит компанию, — сказал Владимир Ильич, — а то от скуки закиснем.

Надежда Кондратьевна улыбнулась. С утра и до обеда Ленин писал, со связной Токаревой отправил пакеты в «Правду» и к Аллилуеву, затем принял приезжего, тот был в блузе, ситцевой косоворотке, брюки из чертовой кожи, из-за голенища торчал деревянный складной метр. Надежда Кондратьевна как глянула на его походку, выправку — догадалась: военный, видимо, с фронта. Больше часа беседовали. Когда он ушел, Владимир Ильич спустился вниз, сжег бумаги в плите.

Плотно занавесив окно, Николай зажег лампу. Надежда Кондратьевна разлила чай, выставила постный сахар, солдатские галеты. Владимир Ильич был оживлен, макая галету в чай, расспрашивал, что за люди сейчас нанимаются на оружейный.

— Берут с разбором, патриотически настроенных и равнодушных, — рассказывал Николай, — без протекции кума, свата лучше и не суйся.

Спасающиеся от мобилизации, пришлые могли проникнуть в местную партийную организацию, наделать бед, об этом Владимир Ильич и сказал Николаю.

— Без малого два столетия назад осели оружейники на реке Сестре, притерлись, щель и хитрому чужому не найти к нам в организацию, — сказал Николай. — Арсенал у партии был, есть и будет. Потребуется — мастерские в домах откроем, потребуется — замки с арсенала собьем. Восставших против орд Керенского без винтовок не оставим.

Незаметно разговор перешел на житейские дела, Владимир Ильич поинтересовался, как Надежда Кондратьевна управляется с хозяйством и такой оравой мальчишек.

— Иной день и на минуту не присядешь, а на судьбу не жалуюсь. В дедов внуки идут, — Надежда Кондратьевна стрельнула глазами, — и чуточку в отца. Помогают, дров наколют, воды натаскают и в главном успевают, грамота всем дается. И Кондратий хорошо учится, а с весны нас печалит.

— Выбью дурь, — Николай сердито покосился на жену.

Из сыновей Емельяновых Кондратий показался Владимиру Ильичу самым серьезным. Странно, что он-то больше всего беспокойства вызывает у родителей.

— Характер ломать нельзя, — заступился Владимир Ильич. — Покладистость порою — та же ржавчина.

— Ровного-то ничего в жизни нет, вот сирень в одночасье сажали, а растут кусты по-разному, — возразила мужу и Надежда Кондратьевна. Она очень переживала за Кондратия, боялась, что Николай круто возьмет.

— Оберегаешь, слепая, не по той дороге идет Кондратий, — заговорил Николай. — Мои братья — Василий и Иван — много ли были его старше, когда первый раз очутились в тюрьме? Твой брат Александр от политики за версту держится, а винтовки в этом сарае помогал собирать. Кондратий умом не обижен, а по пятам ходит за Веником, во всем анархисту подражает, клинья вшил в штаны. Ветер подует — смех, парень в юбке.

Владимир Ильич слушал сосредоточенно, подперев кулаком подбородок.

Разошелся Николай, вскочил со стула, Надежда Кондратьевна поправила занавеску.

— В коммерческом кое-кто из учителей насаждает дух эсеров и анархизма, наслушался Кондратий, а башка еще не в состоянии разобраться что к чему. У анархистов речи медовые, яд-то взрывной глубоко запрятан. Прямо хоть забирай парня из училища.

— Неудивительно, что молодой человек заблуждается. — Владимир Ильич старался разрядить обстановку. — Сложная сейчас жизнь в России. В голове у шестнадцатилетнего от дум, вопросов карусель. Была революция в России или не была? Царь подписал отречение или не подписал? «Марсельезу» на улицах распевали или не распевали? Изменений-то почти нет в стране. Люди верят в Учредительное собрание. Патриотические чувства еще властвуют над умами людей. Немцы топчут русскую землю, а большевики предлагают кончать войну. На митингах много трескотни: зыбкая земля под ногами Керенского, Рябушинского, Церетели. Это верно, и не совсем. У Временного правительства — власть, армия и полиция. Да и мало захватить власть, надо ее удержать, нужно сломать прогнившую государственную машину и создать новую. Будущее народное правительство ожидают невероятные трудности. Сельское хозяйство и промышленность в России на грани катастрофы. Анархиствующим Веникам, отпетым головорезам, терять нечего, у них нет совести, ни малейшего чувства ответственности за судьбу революции. Они подбивают на бунт ради бунта людей с непробудившимся сознанием и молодых, вроде Кондратия, которым трудно во всем самим разобраться, трудно без колебаний принять верное решение. Но на то мы и партия революционного пролетариата, чтобы все трезво оценить и сказать людям правду, суровую, но правду. Никто большевиком не родится, им можно стать.

Николай только теперь понял, в чем беда сына. Кондратий мало повинен в своих заблуждениях — время сложное, вот если бы Владимир Ильич поговорил с парнем, наставил на ум…

И то, о чем Николай так и не осмелился просить, случилось буквально на другой день. Солнце перекалило крышу, в сарае — дух парильни. Владимир Ильич едва дождался прогулки. Он очень устал. Приезжал товарищ из Центрального Комитета посоветоваться. На VI съезде партии могут возникнуть разногласия относительно лозунга «Вся власть Советам!». Ленин предлагал его временно снять. После июльских событий обстановка в стране изменилась. Меньшевики и эсеры, имевшие большинство в Советах, предали революцию. Кончилось двоевластие. Власть, всю полноту власти захватила буржуазия и начала открыто расправу с рабочими, крестьянами, с революционно настроенными солдатами и матросами.

После отъезда товарища Владимир Ильич немножко отдохнул на свежем сене, приоткрыв дверь на чердаке, затем написал статью в «Правду». Просмотрел газеты. Обрастает все «новыми подробностями» клевета провокатора Алексинского. Прокуратура заканчивает «следствие» об измене Ленина и его ответственности за июльские события, которые теперь подаются уже как заговор большевиков…

Было на редкость тихо в усадьбах, что выходили к озеру. Владимир Ильич с удовольствием размялся на дорожке. Неожиданно скрипнула калитка. Вернулся Кондратий.