В штабе Петроградского военного округа действия оружейников называли возмутительным беззаконием. Генерал Алексеев потребовал, чтобы рабочие ушли из таможни. Зоф на это только посмеивался: гневается генерал, значит, хорошо закрыли границу.
6
Из церковных празднеств Николай недолюбливал пасху. На улицу не выходи — лезут христосоваться. Но жене перечить не стал, когда она опустила четыре десятка яиц в коричневый настой луковых перьев. Зайдет же мать христосоваться с Надеждой, ребятами. Творогу и крупчатки прислала старая на пасху и куличи. Голодное время, а где-то выменяла: как не побаловать внучат в праздник.
По улице прошла к Разливу веселая компания. Стройно подтягивали в такт гармошке звонкие голоса:
В одной знакомой улице
Я помню старый дом,
С высокой, темной лестницей,
С завешенным окном.
— Учительница пуще всех заливается, — сказала Надежда Кондратьевна. Николая потянуло к окну. За штакетником он увидел Зофа.
— Вячеслав пришел, Надя, — сказал неуверенно Николай. Как в гости звать — хозяйка еще не управилась.
— Зоф? — переспросила Надежда Кондратьевна, взглянула в окно. — Верно, Вячеслав Иванович. Зови, найду и без пирогов чем угостить.
Вышел Николай на крыльцо, приглашает в дом, а Зоф к себе манит.
— Надевай праздничную тройку, — сказал он. — В депутацию тебя и твоего брата Василия выделили.
Зоф рассказал, что поздно вечером из Финляндии через Белоостров в Петроград проследует поезд, на котором возвращается из эмиграции Ленин.
— Поможешь нам, — просил Зоф, — ты же встречался с Владимиром Ильичем.
Первый день пасхи, завод не работал, а люди стекались к главной проходной. Приходили справляться — по расписанию ли идет поезд, как долго стоянка в Белоострове.
Первоначально партийный комитет думал послать делегацию человек в пятьдесят — семьдесят, а составили список — получилось много больше, на том и остановились. Ленину будет приятно на первой русской станции встретить столько единомышленников.
Николай договорился с чиновником из дирекции Финляндской железной дороги. На заводскую ветку было подано несколько платформ. Разместились просторно, все в праздничном, у многих в петлицах красные банты. У Василия и Ивана Степанова, молодого токаря, подснежники.
Машинист дал свисток — и застучали колеса. На первой платформе запели:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Николай, казалось, ничего не видел и не слышал. Он, задумавшись, стоял у борта платформы. Одиннадцать лет минуло после встречи с Владимиром Ильичем на даче «Ваза». И вот сбылись его пророческие слова. В России пало ненавистное самодержавие.
— Подпевай, — задорно крикнул Ноговицын, тронул Николая за плечо. Он громко подхватил:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
В Белоострове было необычно оживленно. Особняком на платформе держались местные жители и небольшая группа крестьян, — четверо были в пальто, а один в полушубке, в валенках, подшитых красной резиной, — ходоки крестьянские из Петроградского уезда, вконец потерявшие надежду обзавестись собственным наделом земли.
Приехали встречать Ленина делегация рабочих Петрограда, представители Центрального и Петербургского комитетов РСДРП Сталин, Коллонтай. Была здесь и Людмила Сталь, давний друг семьи Ульяновых. Среди встречающих Зоф узнал Марию Ильиничну, сестру Ленина. Она волновалась, теребила перчатку, нетерпеливо вглядываясь в нескончаемую железнодорожную просеку на финской стороне.
До прихода скорого поезда из Торнео оставалось около часа. Оружейники не разбрелись, держались вместе, только Василий нет-нет и выбежит на рельсы посмотреть, не идет ли поезд.
Украдкой поглядывал на часы Николай, хотя и скрывал волнение. Из всей депутации оружейников только он и брат Василий знакомы с Лениным. Может быть, Владимир Ильич забыл их? Жаль, что среди встречающих нет Григория Ивановича. Где-то под Луцком командует он батареей.
Наступили сумерки, заморосил дождь. Оружейники остались на месте, боясь упустить минуту, когда через мост пограничной реки Сестры проскочит паровоз.
Наконец вдали показались огни паровоза. Вот поезд миновал последнюю финскую станцию…
Торжественно звучали слова «Марсельезы». Их не заглушал шум подходившего из Финляндии поезда. Владимир Ильич стоял в тамбуре. Он был в новом демисезонном пальто, с непокрытой головой.
Встречающие всколыхнулись, потеряли строгие очертания и шеренги оружейников, все сбились в празднично ликующую толпу. Под разноголосое «ура!» в воздух взлетели кепки, шапки, фуражки, солдатские папахи.
Владимир Ильич был обрадован, чуточку смущен и растерян. Он, видимо, ждал на границе только родных и товарищей из «Правды».
Поезд из Финляндии — обычный, по расписанию стоит он здесь минут сорок, ровно столько, чтобы паровозной бригаде набрать воды, а таможенникам произвести досмотр и проверить у пассажиров документы.
Несколько человек с Сестрорецкого завода раньше других оказались у вагона. Владимир Ильич узнал старшего Емельянова, поздоровался.
Николай растерянно смотрел и молчал, Ноговицын незаметно подтолкнул его.
— Владимир Ильич, сестрорецкие оружейники приглашают перекусить с дороги, — нашелся Николай.
Хороший русский обычай — хлеб-соль. Владимир Ильич улыбнулся, рабочие это приняли за согласие. Николай, Василий, Ахропотков, Ноговицын и еще кто-то двинулись вместе с Лениным к вокзалу.
Многих рабочих интересовало, как за границей встретили весть о Февральской революции. Ноговицын спросил об этом у Ленина. Владимир Ильич рассказал о значении революции в России для международного пролетариата.
От ужина Владимир Ильич отказался, но с удовольствием выпил стакан чаю, затем он прошел в комнату, где проверяли паспорта.
Быстротечны минуты встречи в Белоострове. После первого удара станционного колокола Владимир Ильич направился к платформе.
В вагоне, в котором ехал Ленин, запели «Интернационал». Провожающие, скинув шапки, шляпы, кепки, папахи, подхватили гимн.
Поезд уходил в Петроград. Владимир Ильич стоял на площадке, приветствовал тех, кто первым радостно встретил его на русской земле.
Борьба пролетариата в России за свои права еще не окончена: продолжается мировая империалистическая война, земля по-прежнему у помещиков, заводы, фабрики и банки — у капиталистов.
7
На первомайской демонстрации Кубяк простудился. Утро было весеннее, теплое, он надел летнее пальто. Едва начался митинг, солнце спряталось за тучкой и больше не показалось. Стало ветрено, небо потемнело, повалил густой мокрый снег.
Зоф звал к себе обедать, Кубяк отказался, тянуло домой — отлежаться. Последние дни он провел среди солдат гарнизона, вчера допоздна был в читальне, где разучивали «Интернационал».
Ночью поднялся жар, на рассвете Кубяк кое-как оделся, а выйти из дома не смог: болело все тело, кружилась голова.
Зоф ждал Кубяка у фурштата. Прошли приехавшие на поезде из Петрограда. Проковылял на деревянной ноге однорукий инвалид в солдатской шинели. В пятнадцатом году мастер образцовой отправил его в маршевую роту. Полчаса он воевал, а калекой остался на всю жизнь, теперь ездит в столицу побираться. А Кубяка все нет: человек он обязательный. Что-то случилось?
Обрадовался Зоф, заметив, что с вокзальной стороны показался Николай.
— Из град-столицы? — спросил Зоф.
— Ближе, — отозвался Николай, — в Курорте у кондитера на даче замок менял.
— Кубяка, случаем, не встретил? Условились, уже четверть часа лишних прождал. Не хочу каркать, наверно, приболел. Вчера легко был одет.
