— Поваляйся в постели, скорей выгонишь хворь, — сказал он, — сено корове я задал.

В следующую ночь Николай снял с деревьев винтовки, перенес в сарай, вычистил, смазал. Завтракали, когда пришел связной с Выборгской стороны. Николай крепким узлом связал две винтовки, предупредил:

— Сидеть с ними неудобно, почаще курить выходи в тамбур.

В тот же вечер остальные винтовки были отправлены в Москву.

Недели через полторы Соцкий с младшим городовым навестили Емельяновых.

— Квартира, Емельянов, тебе приготовлена казенная с отоплением, освещением, — объявил Соцкий. — Можно взять смену белья, расческу, деньгами три рубля, а сухари баба принесет.

В участке было шумно, как в рекрутский день у воинского начальника. Кругом свои, среди них — и приятели Николая: Поваляев и Анисимов. Николай сосчитал — двадцать девять оружейников, с ним — тридцать. Из каждой мастерской по два-три человека арестовали. Улик нет, в полиции состряпают. Самое малое, что их ждет, — высылка.

В полицейском участке Новгорода пристав долго читал сопроводительную, хотя там не было и десяти строк.

— Ссыльный Анисимов. Кто? Сюда! — Он поднял наконец голову.

Окинув недовольным взглядом широкого в плечах Анисимова, пристав снова опустил глаза на казенную бумагу.

— Емельянов! К перегородке.

Он искал, к чему бы придраться, нагонял страху на ссыльных.

— Поваляев! Как стоишь? Веселая подобралась компания. У нас не Санкт-Петербург. Являться в участок на отметку день в день, в указанный час. Никаких подстрекательских книг и прокламаций не распространять, не то покажем кузькину мать.

Из участка Николай и Анисимов вышли подавленные. Поваляев же давился от смеха.

— «Ссыльный Анисимов. Кто? Емельянов, к перегородке», — передразнивал Поваляев пристава. — Дай такому волю, он Евангелие и описания жития святых на костер побросает.

В трактире, куда они зашли поесть, половой дал несколько адресов, где можно найти работу и по божеской цене снять комнату. Николай отправился в Заречье искать крышу, а Поваляев и Анисимов — заработков.

После полудня они встретились у Софийской звонницы.

— На постные щи в этом губернском еще заработаешь, а домой и трояк в получку не пошлешь, — уныло говорил Поваляев.

Анисимов был навеселе — на спиртоводочном угостили. Он нашел всем поденку. Наем рабочих на заводе вела сама хозяйка. Она клала семь гривен в день и сулила рубль, коли заметит старание.

— Хитрая лиса, — подметил Поваляев. — На ее поденщине сатана и то целковый не получит.

На тюремных харчах Поваляев заметно сдал. Верст пятнадцать прошагал он в это утро, — рубашка мокрая от пота, ноги ватные, скорее бы добраться до постели. Он и спросил про крышу.

— Не палаты каменные, — ответил Николай.

В старом барском доме снял он комнату. Подслеповатое окно смотрело на покосившийся сарай с зеленой крышей и выгребную яму. Пол крашеный, но половицы скрипели и плясали под ногами, в левом углу вспухли мокрые обои.

Поваляев у двери поставил сундучок, стащил с головы солдатскую папаху, переглянулся с Анисимовым: экая конюшня.

— За сей хлев разве что спьяна и впотьмах можно отвалить рублей семь, а тут трезвый и при свете божьем швырнул десятку, — рассердился Поваляев. Пропало у него желание забраться в постель, покрытую стареньким лоскутным одеялом.

— За будущий наш ревматизм он приплатил хозяйке, — сказал насмешливо Анисимов, показывая на плесень под окном.

— Втридорога дал за комнату, — неожиданно легко согласился Николай и понизил голос, — поймите, дурни, домовладелка сущий клад для нас. Господин Рогачевский, ее сын, — председатель Союза русского народа в Новгороде.

— Чудненько, политические ссыльные на квартире у матери черносотенца. — Анисимов расхохотался и, как был в пальто, брякнулся на кровать.

Поваляев с опаской покосился на дверь: есть кому за ними в этом доме шпионить.

— Благонадежнее дома в Новгороде не найти, — убеждал Николай, — начальник полиции сюда наезжает в день ангела хозяйки, в рождество и пасху. Все это я вызнал у соседей.

Анисимов перестал смеяться, смекнул: казначей артели, так они в шутку прозвали Емельянова еще в пересыльной тюрьме, что-то затевает.

В коридоре послышались шаркающие шаги. Анисимов вскочил с кровати, сбросил с себя пальто, кинулся разбирать дорожную корзину. В комнату важно вошла хозяйка, высокая, худощавая, в длинном капоте. Бросив с порога взгляд на правый угол, она заулыбалась. Полотенце с праздничной малиновой каймой, только что положенное Николаем на божницу, придавало торжественность потрескавшемуся закоптелому лику чудотворца.

— Зашла все обусловить. Кипяток даю три раза. Утром самовар кухарка ставит в семь, коли раньше будете уходить на работу, займитесь сами, пока умоетесь, он и закипит. Дрова хоть и подорожали, но как и прежним квартирантам, позволю брать из поленницы вязанку, а на воскресенье полторы.

Николай снял с табуретки свою котомку.

— Постою, — отказалась хозяйка, — весь день дотемна вяжу варежки и чулки, — с достоинством сказала она и подчеркнула: — в попечительстве я состою, призрение сирот и падших женщин.

Новые жильцы слушали почтительно. Хозяйка душой отдыхала. Тихих людей бог послал ей на квартиру!

— Пока не подрядимся, вставать будем, когда забрезжит за окном, чего керосин-то зря жечь, — денег он стоит, все еще в цене по десять — двенадцать копеек за фунт дерут, а платили четыре. В одни руки по два фунта отпускают, а было… залейся, — говорил кротко Николай. — Печь стопить, огонь вздуть в самоваре сызмальства приучены.

— Хозяйствуйте с богом. В необусловленное время кипятку пожелаете, пейте. Угли непокупные, сама тушу, покупать-то цены больно разорительные. Дрова березовые, жара в печке достаточно, выгребайте угли в жаровницу.

Придержав дверь в коридор, хозяйка вдвинула ногой в комнату прокоптелый чугун на ножках.

Особо оговорила, что лампадное масло жильцы должны покупать только в лавке Исидора Савельевича. Живет он в каменном доме, неподалеку от церкви Федора Стратилата. Затем, брезгливо поджав губы, хозяйка предупредила:

— Женщин с улицы не водить, замечу — сразу откажу в квартире и деньги назад не верну. У меня правило: плату беру за месяц вперед.

— Семейные мы, до женщин ли нам? Гадаем, как лишнюю полтину домой послать, капиталов родители не оставили, — поспешил успокоить ее Николай, опасаясь, не взорвался бы Поваляев. Тот и так уж чуть все не испортил, непочтительно хмыкнув. Ладно, хозяйка не слышала.

— Вот и ладненько, обо всем потолковали, живите себе с Христом-богом, — проговорила она и важно удалилась.

Поваляев погрозил кулаком вслед и зашипел на Николая:

— Знай, долго мытарить себя не буду, съеду.

— Сущий болван, — незлобно ответил Николай, — по-твоему, хозяйка — ханжа, а по-моему — наша мать-спасительница. Ордын не велел долго задерживаться в ссылке. Бежать с Новгородчины — наука простая, не из-под Минусинска. А искать-то все равно будут, объявят по России. — И, подражая полицейскому, он неторопливо стал выговаривать: — Разыскивается сельский обыватель, родом из Сестрорецка, фамилия Поваляев, звать Тимофей, по батюшке Иванович.

— У-у-у, дьявол, как заправский писарчук трубишь, — выругался Поваляев, но уступил: — Берусь тушить угли, топить печи, не пялить глаза на новгородских красавиц. Одна просьба за подвижничество: избавь раба божьего Тимофея от душеспасительных бесед с хозяйкой. Соври, скажи: застенчивый, нелюдим, тюкнутый — нисколько не обижусь.

— Освободим нашего сопутника Тимофея от общества хозяйки, — согласился Николай и, строго посмотрев на Анисимова, продолжал: — Сиречь и от чая с пирогами у хозяйки.

— От пирогов с капустой и сагой с яйцами не отказываюсь, — шутливо запротестовал Поваляев, — честно долю выделяйте.

— Дудки! Пироги и варенье прилагаются к святости, — сдерживая смех, говорил Николай.

— И долго нам ломать шапку перед святошей? — поинтересовался Анисимов.