— Завтра уговорим хозяйку отмечать нас в полиции, послезавтра откланяемся и пассажирским двинемся в Питер.

— С постромков сорвался, — Поваляев подскочил к Николаю. — Посвящать святошу в наши дела — все равно что самим на себя донести в полицию.

Увидев в прищуренных глазах емельяновскую хитрую усмешку, он отступил.

— Втянешь в историю, — сказал он. — Чую, вместо Питера очутимся в Сибири.

Николай, понизив голос, сказал:

— В ссылке мы, а не на побывке у тещи, а потому требуется снискать расположение хозяйки. Узнал я от человека одного, что наша спасительница зарок дала: спит и видит кого-нибудь подбить на богомолье в Соловецкий монастырь или в Новый Афон. Смекаете?

— А при чем тут мы? — возмутился Анисимов. — Не подрядишь ли нас в калики перехожие?

— Топайте тогда раз в неделю в участок отмечаться, — сказал резко Николай. — Коли не хотите прослыть глубоко верующими. У хозяйки связи. Влиятельная она в Новгороде, но с пунктиком в башке.

За каких-нибудь полчаса ссыльные устроились по-домашнему.

Напившись кипятку с черными сухарями, Николай и Поваляев отправились на лесную биржу. Анисимов пошел в пекарню — хозяйка дала записку. Но всех их постигла неудача. Хозяйкина приятельница гостила в Петербурге и оттуда собиралась на кислые воды. Лесопильщик страдал белой горячкой. В огромной полутемной комнате с узкими церковными окнами на широкой кровати в исподнем валялся еще не старый человек с всклокоченной головой. Он принял Поваляева и Николая за леших, запустил в них подушкой. Подрядились они у трактирщика дрова сложить. Управились до темноты, хозяин остался доволен, дал по рублю и велел кислых щей налить, повариха тайком положила в миску каждому по куску мяса.

Дома едва отмылись, как кухарка позвала Николая пить чай к хозяйке.

— Из кухни сдобой тянет. Пекли пироги с капустой вроде, — позавидовал Поваляев.

— По куску пирога на нос схлопочу авось, — пообещал Николай.

Он начистил ваксой сапоги, надел чистую рубашку, праздничный пояс.

Столовая напоминала молельню: весь правый угол занимали иконы. В тусклом отсвете чадивших лампад облупившиеся лики святых были мрачные, злые.

— Присаживайтесь, Николай, — хозяйка засмущалась, — как по батюшке, запамятовала.

— Александрович.

— В честь, значит, святого Невского имя у родителя, — уточнила она и, пониже опустив пузатую керосиновую лампу над столом и разливая чай, продолжала:

— Собралась с сыночком вас познакомить, да он не заехал, все хлопоты и хлопоты. Времечко, Россию нужно спасать, просветители объявились, требуют отдать церкви под балаганы и кабаки. Мой-то воюет смертно с окаянным вражьим племенем. Вот и сейчас где бы мать повидать, а он извозчика пригнал с запиской. В Петербург телеграммой вызвал Пуришкевич. За глаза и в глаза скажу, милейший это человек. На масленой гостил он у сына, познакомилась и я с Владимиром Митрофановичем, приглашал в Молдавию, в свое имение.

— Край солнечный, — в тон поддакивал Николай. — В землю там палку воткнешь — вымахает вишня, не вишня, так яблоня. У нас в Сестрорецке не то, земля — песок и чахоточный суглинок, и погода не балует, подсолнух редко до семечек созревает.

— Без молитвы сажаешь, — нравоучительно заговорила хозяйка. — Я в своем огороде каждую ямку перекрещу, покроплю святой водой, бог и радует. Забыла, когда на рынке покупала огурчики, картофель, лук. С троицына дня, почитай, своя редиска и укроп на столе.

— Молимся, да знать молитва не доходит, — степенно вел благочестивую беседу Николай. — Прошлой весной приснилось: хожу между грядками земляники, и три ангела со мной. Отгадать, к чему бы сон, да человека у нас такого не нашлось.

— Плохо святых чтишь, тебе всевышний благодать ниспослал. В образе ангелов знаешь кто явился? — щуря хитровато глаза, спросила хозяйка.

Николай отставил блюдце, задумался, как бы поскладнее ответить. Затруднение постояльца доставляло хозяйке удовольствие: приятно ей сознавать свое превосходство в религиозном толковании.

— Троицу в честь кого празднуем? — подсказала она.

Николай, нацелившийся было на кусок пирога с капустой, неловко отдернул руку.

— Бога…

— Троица, триединое божество — бог-отец, бог-сын, бог — дух святой, — поправила хозяйка и, подперев кулаком щеку, спросила: — А каких всенощных удостоился святой Василий?

До глубокой ночи грозила затянуться тягучая беседа. Николай, потирая подбородок, скрывал зевоту. К счастью, заглянула к хозяйке соседка со сплетнями и новостями. Хозяйка послала с Николаем по куску пирога постояльцам и затем взяла с комода тонкую книжку.

— Душу от ереси очищает, — сказала она и, открыв страницу на закладке, нараспев прочитала: — «Вражье племя добирается до царя и до церкви божией». Почитай своим вслух и растолкуй.

Анисимов спал, укрывшись с головой, Поваляев в постели читал газету, на табуретке стояла лампа с притушенным огнем.

— Долгонько гостил у хозяйки, телеграмму Надежде отобью, — пальцем погрозил он.

— Ешь, вкусно печет пироги хозяйкина кухарка.

— Мать-ханжа могла бы и по два куска прислать на брата, — съев пирог, сказал Поваляев. — Раздразнила.

— Пирог на первое, а на второе… — Николай кинул ему на одеяло книжонку.

— Черносотенная брехня, — полистал Поваляев и швырнул ее к печке, — ох, и попали мы в ханженское логово.

— С полицией желаешь вести знакомство, — рассердился Николай. — Меня тошнит, а я веду святые беседы.

— Так-то бы так, — Поваляев откинул одеяло, сел на кровати. — Соскучился я по Сестрорецку. Но крепко ли связана ханжа с полицией? Вдруг это старушечья блажь и враки.

Опешил Николай: не приходило ему в голову, что хозяйка обманывает.

— Скоро отметка в участке, старушенция наша не велела ходить, обещала с приставом все уладить, — только и нашелся он что ответить.

В пятницу пристав обедал у хозяйки. Проводив его до извозчика, она зашла к постояльцам.

— На шесть недель вперед отметку сделал, — сказала она, — только предупредил, чтобы смирно вели себя и церковь посещали, постные дни соблюдали.

Хозяйка нахваливала постояльцев своим знакомым, и теперь им чаще перепадала поденная работа: дрова распилить и расколоть, повалившийся забор поставить, снег с крыши поскидать, вырыть помойную яму.

Попытались они устроиться по специальности. Владелец кузнечно-механической мастерской спросил: «За политику из-под Петербурга выдворили?» Он не указал им на порог, вроде был рад, что нанимает рабочих «с подмоченной репутацией».

— Книжонки не те почитываете — это меня не касается, — предупредил он, — на то царь сыщиков и городовых на жалованье держит. Интересуюсь, на что годны, стоит ли нанимать.

В швейной машинке «Зингер» Николай исправил ножной привод, отладил челночный узел. Поваляев и Анисимов за половину смены полный ящик зубил и молотков наковали.

— Беру, пробу выдержали, — сказал хозяин. — Уговор такой: харчи ваши, спать разрешу в мастерской и деньгами положу по шесть гривен в день.

Кабалу каторжную он предлагал. Отказались. На поденщине все-таки выходило на круг по рублю. Уставали смертельно, больше всех страдал от непривычной работы Поваляев. Дома, скинув ватную куртку, он едва добирался до кровати. Николай был выносливее товарищей, ставил самовар, топил печку, успевал кое-что и по дому сделать, в воскресенье плиту переложил.

Очередная поденка — погрузка в перевалочном амбаре привела Поваляева в ярость:

— Сбегу, оружейника подряжают кули таскать.

— Отыщут, прибавят срок, — заметил будто равнодушно Николай, а ему и самому стала невыносима ссылка. Но он верил — недолго осталось им здесь маяться. Хозяйка все чаще заводит разговор про оскудение веры, недавно костила монахов, что нет среди них подвижников подобно Серафиму Саровскому. Николай тут ей и открыл, что давно не выходит из головы дума о далеком богомолье в Новом Афоне. Можно и товарищей на богоугодное дело подбить.

Месяц уже в ссылке. Через верного человека Андрей прислал записку: