— Не богачи наши, — возразил Кубяк, — двугривенный сюда, туда пятиалтынный — глядишь, и сгорел целковый в получку. Что-нибудь другое надо придумать.
На оружейном с давних времен существовал обычай: каждая мастерская чтила своего святого, в его день — иконный праздник — накрывали столы. Перед иконой горела неугасимая лампада, пятаки на масло вносили рабочие. Лампадную кубышку и надумал потрясти Кубяк. Он попросил Ноговицына завтра после первого гудка подослать Николая в часовню, а утром они неожиданно встретились на дороге.
— Обойдемся и без бога-свидетеля, — шутливо заметил Кубяк и заговорил серьезно: — Слышал, поди, от Ноговицына: почти сто рублей собрали ссыльным, а для тех, кто под боком мается, гроша не выкроили. Нужно подкинуть хотя бы на хлеб, крупу и сахар.
— На лампадные заришься, — строго сказал Николай, а у самого смеются глаза.
— Зарюсь, — признался Кубяк, — покупайте сортом хуже деревянное масло, святым-то идолам все равно, а наши люди хоть каши досыта поедят и чаю вприкуску попьют.
— Опоздали с советом, сам удивляюсь, что бог и святые еще не разгневались, лампады-то старосты заправляют машинным маслом.
— То-то чадит лампада и у нашего покровителя, — сказал Кубяк и, довольный, улыбнулся. Старший церковных старост опередил его.
Лампадные деньги были розданы бедствующим семьям мастеровых.
Спустя неделю Кубяк утром подкараулил Николая на сходе с пешеходного моста.
— Понравились лампадные, — пошутил Николай. — Обожди хоть до получки.
— Совесть еще не потерял, — сказал Кубяк, — прикопишь, вот тогда и нашлю казначея. А сейчас в другом помоги…
Петербургский комитет партии направил в Сестрорецк рабочего Василия Творогова, которому также запрещалось проживание в крупных городах. Без весомой протекции ему не поступить на оружейный, а еще нужно поставить на квартиру.
— Протекцию устроим, похлопочем, — обещал Николай, — посоветуюсь с Ноговицыным и Матвеевым.
Поиски весомой протекции временно пришлось отложить, — забастовала магазинная мастерская. В получку вычли за металл. Брак на втулках произошел из-за неисправности станков и инструмента. Кто работал на детонаторной втулке, пострадал от двух рублей сорока копеек до восьми рублей, а на доневой — от восьмидесяти копеек до пяти рублей, на резьбе — до семи рублей двадцати копеек.
Мастер Мориц отказался от встречи с выборными, сманивая высоким заработком рабочих из других мастерских. Тогда большевики призвали оружейников бойкотировать магазинную мастерскую.
Штрейкбрехеры струсили, не помогли Морицу и щедрые посулы — платить поденку два-три рубля.
3
Кислые щи в чугуне были еще горячие, — Кондратий подгадал к гудку. Постелив на верстак холстину, в которую были завернуты хлеб, ложка и соль, Николай ел с аппетитом. Мягкий душистый ржаной хлеб таял во рту. Отобедав, он собрал в ладонь крошки, выбрался на двор, покормил воробьев.
До гудка еще оставалось полчаса, можно было отдохнуть. Николай, положив руку под голову, улегся на траву под пышной ветлой на берегу речки. Заснуть помешала букашка: ползает за правым ухом, неприятно щекочет. Кажется, смахнул, а она опять за свое, на редкость назойливая. Открыв глаза, Николай увидел, что на корточках возле него сидит Андреев с травинкой в руке.
День жаркий, все распаренные, еле ноги переставляют, а он тщательно выбрит, волосы гладко зачесаны, одет опрятно, брюки отглажены, под темно-коричневой курткой — белая рубашка с отложным воротником, черный галстук.
— Потревожил, Николай Александрович, прости, — заговорил неожиданно серьезно Андреев. Невозможно было представить, что секунду назад он по-мальчишески подшучивал. — Важное кое-что разузнал.
Илья Андреев связан с петербургским подпольем. «На ходулях спешит наш самодержец к войне с Германией, — сказал на той неделе он Николаю, — кряхтит, охает, что подводных лодок и самолетов у него маловато».
3 июля Николай купил на вокзале «Биржевку», развернул; первое, что бросилось в глаза, — заметка о закладке в Ревеле подводных лодок «Тигр», «Львица», «Леопард», «Пантера».
Николай поднялся с травы, смахнул со штанов соринки.
— Президент Франции Раймон Пуанкаре везет в Россию войну. В конторе затевают не то телеграмму, не то депутацию послать приветствовать царского гостя. Рабочим же ни к чему славить торговца смертью. Твой авторитет ой как нужен сейчас организации. Есть и у нас в мастерской задобренные, заласканные верноподданнические кликуши. Затевается страшная война за передел мира, захват колоний и рынков. Большевики срывают парадную маску с Пуанкаре. В Петербурге уже бастуют сто шестьдесят тысяч рабочих, остановился трамвай на Новодеревенской и Финляндской линиях, на Выборгской стороне — баррикады. На фабрике «Жорж Борман» городовые стреляли из револьверов в рабочих…
Конца не видно насилию, Николай остро ощущает, что четырнадцатый год — это еще не пятый и шестой, в ту пору рабочие были гораздо сильнее, но и не восьмой — десятый.
— С булыжника опять начинать, а были винтовки, бомбы, — от обиды вырвалось у Николая.
— Стрельба на конфетной фабрике, — Андреев презрительно скривил губы, — с отчаяния и страха перед неминуемыми революционными выступлениями.
— Так что же, стиснуть зубы и молчать? — спросил Николай.
— Молчать? — Андреев откинул чуть назад голову. — Молчат трусы. Оружейники должны знать, что происходит в Петербурге.
— Понял, — хмуро бросил Николай, — беру на себя инструментальную, по неурочному гудку все наши выйдут на улицу.
Андреев не скрывал, что решение Емельянова его обрадовало, сказал весело:
— Расклад хороший получается: ложевую Кубяк взял, замочную — Творогов, Ноговицын — механическую… Начнем!
10 июля жандармский полковник сообщил в департамент полиции:
«Имею честь уведомить, что по донесению помощника моего в С.-Петербургском уезде подполковника Палькевича рабочие Сестрорецкого оружейного завода сего числа пришли на завод, но, не приступая к работе, около 7 часов утра вышли из завода, причем толпа рабочих запела революционную песню, выбросила красный флаг. Подоспевшей полицией толпа была немедленно рассеяна, и рабочие мирно разошлись. При этом никто из рабочих задержан полицией не был. Причиной означенной забастовки является выражение солидарности с забастовкой петербургских рабочих.
Меры к выяснению зачинщиков забастовки приняты».
Еще не отбыл Пуанкаре во Францию, как те, кто громче всех ликовал — сыновья деревенских богатеев, лавочники, — повалили на оружейный, заранее попрятались от надвигающейся мобилизации. Проходимцы и нестойкие людишки могли проникнуть в заводскую социал-демократическую организацию. Оружейники-большевики приходили домой только спать.
Николай запустил хозяйство. Надежда Кондратьевна долго крепилась, а остался в кошельке целковый до получки, упрекнула:
— Прикажешь еще одну заборную книжку в лавке у Колесникова открывать?
Без денег ораву не оставишь. В тот же вечер поехал Николай в город к морскому капитану получить деньги за проданную лодку, думал быстро обернуться, а его усадили за стол, еле-еле успел на «веселый» поезд. Вскочил он на ходу в вагон первого класса, огляделся — напротив на диване купец Грошиков. Сухо поздоровался и отвернулся к окну.
Грошиков покряхтывал, постукивал измятой газетой по коленке, чувствовалось, что ему не терпится заговорить.
Проехали Лахту, Ольгино, купец сильнее заерзал на лавке.
— С ума сойти, — проговорил он, ни к кому не обращаясь, — австрияки грозят двинуть на маленькую Сербию два с половиной миллиона солдат, две тысячи двести шестьдесят пушек.
За окнами вагона бежали по низинке к лесу огоньки, горело пересохшее в жару торфяное болото.
— И никто не вызовет пожарников, — возмутился Николай.
— До гнилушек ли сейчас людям, — сказал и горестно вздохнул Грошиков, — бедняжка Сербия выставит только триста тысяч солдат, только триста орудий.
