— Хорошо, — кивнула Варя. Она и не подозревала, что видит Дмитрия в последний раз.
Под видом посылки из деревни Варя передала пачку листовок.
«Ждать и молчать больше нельзя, — говорилось в листовке Петроградского комитета РСДРП. — Рабочий класс и крестьяне, одетые в серую шинель и синюю блузу, подав друг другу руку, должны повести борьбу со всей царской кликой, чтобы навсегда покончить с давящим Россию позором.
Прятать голову и закрывать глаза подло… Настало время открытой борьбы».
Трамваи не ходили. Варя возвращалась домой пешком. У Петропавловской больницы солдат с красной повязкой на рукаве рассказывал в толпе, как его товарищи из 4-й роты Павловского полка вступились за рабочих, открыли огонь по отряду конных городовых.
Ночью на окраинах Петрограда горели костры, у которых грелись рабочие патрули. На подступах к заставам, к Выборгской стороне дымились жаровни, к ним жались спешившиеся жандармы. Город открыто разделился на два непримиримых лагеря. Уже ходили слухи, что из ставки Хабалов получил телеграмму:
«Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки. Николай».
Рассвет следующего дня входил в столицу под грохот винтовочной и пулеметной стрельбы. Варя пожалела, что не послушалась Анфисы Григорьевны и велела ученикам приходить на занятия. Она взяла портфель и, прихватив полено, поспешила в школу: последние недели ученики и учителя протапливали класс в складчину.
Собралось меньше половины класса. Последним прибежал запыхавшийся Аркаша, сын рабочего с «Баварии». Он принес кусок угля, обойму патронов и кучу новостей:
— Вулкановцы городовых ловят. Пошли палить участок, бочонок керосину перед собой катят. Ух и костер разведут!
Занятия, конечно, не состоялись. Варя отобрала у Аркаши патроны, развела ребят по домам.
Сменялись короткие зимние дни, а событий произошло за эти дни больше, чем за столетие. Николай Второй отрекся от престола в пользу своего брата Михаила. Варя видела, как на Сергиевской улице рабочие оружейного завода снимали городовых с крыши какого-то особняка.
На Литейном проспекте горел окружной суд. Посреди Захарьевской улицы был разложен огромный костер. Люди бросали в огонь охапки судебных дел. Ветер гнал по улицам опаленные листки, снег почернел на Неве у Литейного моста.
По Шпалерной к Таврическому дворцу шли воинские части и отряды рабочих. В городе носились слухи, что перепуганные члены Государственной думы ждали ареста. Выручил всех депутат думы Керенский. Он выскочил на улицу приветствовать революционный народ.
Стрельба на улицах, пожар окружного суда напугали Варю. Она не осмелилась идти домой и решила переночевать на Моховой. Двери, как всегда, открыла приветливая Даша. Теренины отдыхали в столовой, у камина. На латунном листе рядом с кочергой валялась пустая позолоченная рамка, еще вчера из нее выглядывал хозяин земли русской, король польский, князь финляндский и прочая и прочая…
Глава тринадцатая
Февраль выдался снежный. На окраинах города мостовые сузились так, что напоминали прорытые в снегу траншеи. Трамвайные пути, даже в центре, угадывались лишь по столбам и заиндевевшим проводам.
Ветер шевелил на заборах обрывки приказов военного губернатора, вздувал листки воззвания Временного правительства. Отречение Николая Второго мало кого удивило. Еще меньше разговоров вызвал в Петрограде отказ Михаила принять корону. Романовы отказались от трона, который им уже не принадлежал.
В день отречения с утра в Екатерининском зале Таврического дворца паркет еще светился зеркальным блеском, а к ночи посерел под солдатскими сапогами и валенками. Зал, в котором когда-то происходили балы петербургской знати, был скорее похож на временную казарму. К люстрам подымался сизоватый махорочный дым. Стояли винтовки в козлах. На узких диванах возле стен и на полу спали солдаты — под боком сено, под головой вещевой мешок.
А рядом со спавшими жизнь била ключом. Входные двери дворца не успевали закрываться. Приходили делегации, патрули и добровольцы конвоиры. В зале у входа расположился какой-то воинский штаб. Немолодой усатый писарь довольно быстро печатал на стареньком «ремингтоне». У ломберного стола солдат в казачьих шароварах старательно чистил пулемет. Сестры милосердия раздавали хлеб, сахар, наливали в солдатские кружки и дворцовые стаканы чай, темный как деготь.
Очереди у булочных, лабазов и лавок не убавились, а люди верили, что мир и спокойная, сытая жизнь наступят завтра-послезавтра. В петлицах у людей красные бантики — цвет революции.
Варя купила на улице алый бумажный цветок. Продавец поздравил ее с победой. А Тимофей Карпович, забежав к ней на минутку, зло швырнул на стол смятую газету:
— Народ сражается, а львовы, милюковы, тучковы и керенские захватывают власть…
Он спешил на митинг в цирк «Модерн», оставив Варю в полном недоумении. С каким восторгом в учительской Вариной школы встретили телеграмму Керенского военному губернатору Сибири! И Варя хлопала от души в ладоши. А Тимофей Карпович недоволен. Чем плоха телеграмма Керенского?..
«Подтверждаю предписание товарища министра Чебышева о немедленном и полном освобождении членов Государственной думы Петровского, Муранова, Бадаева, Шагова и Самойлова. И возлагаю на вас обязанность под личной ответственностью обеспечить им почетное возвращение в Петроград».
Непонятно, чем недоволен Тимофей Карпович.
Вызвала оживленное обсуждение в учительской и необычная подпись под этой телеграммой:
«Член Государственной думы, министр юстиции гражданин А. Керенский».
Не о свежем ли ветре в России говорила эта подпись? С монархией покончено, ненавистный всем Николай Кровавый отставлен от царских дел, не миновать ему скамьи подсудимых. Варя не знала, что министры Временного правительства уже гадали: куда отправить из Царского Села смещенного императора. Голоса разделялись: одни предлагали в Тобольск, другие в Англию. Керенский изъявлял согласие сопровождать пленника революции до берегов Темзы.
Занятия в школе были отменены, но кое-кто из преподавателей все же пришел. Не сиделось дома и Варе. Сторожиха согрела самовар и принесла в учительскую.
Учитель физики разливал чай, Варя щипчиками колола сахар, когда во двор школы, громыхая, въехал грузовик. Учителя кинулись к окнам. С шоферского сиденья спрыгнул Яков Антонович, но в каком воинственном виде! В коричневой кожанке, грудь перекрещена пулеметными лентами, за плечом — винтовка с красной ленточкой на штыке, на матросском ремне — граната. Когда он шел по двору, по ноге била деревянная кобура маузера.
От чая Яков Антонович не отказался, раздеваться, однако, не стал, расстегнул только кожанку и снял папаху.
— Вы оттуда? — Учитель пения легко повел головой, имея, должно быть, в виду Зимний дворец.
— Позвольте, позвольте, — вмешался в разговор учитель физики, — не в анархисты ли вы записались?
Яков Антонович молчал и улыбался, поглаживая кобуру. Варя видела, что его самого распирает желание рассказать новости.
Случайно Яков Антонович попал в Таврический дворец, случайно оказался начальником какого-то отдела в министерстве финансов. Не веря в крепость и долговечность своего высокого назначения, он оставил за собой и школу. Обязанности у него были довольно странные. Якову Антоновичу выдали оружие, мандат и дали в его ведение команду солдат. Он разъезжал по особнякам монархистов, которые сбежали от революции, грузил ценности и свозил в кладовую банка.
Солдаты выгружали во дворе школы уголь, где-то прихваченный вместе с ценностями, а Яков Антонович восторженно перечислял вывезенные им уникальные сервизы, золотую и серебряную посуду, дарственные табакерки.
— Плясунья-то жила на царских харчах, — вдруг загадочно проговорил Яков Антонович и вытащил из полевой сумки узкую записную книжку, вслед за которой появилась фотография. — У министров и то куш был поменьше.
