— Отойдем в сторонку, — предложила Варя.

Они спустились к реке. Смеркалось.

Тимофей Карпович молчал. «Какой-то он стал странный, — думала Варя. — Столько не виделись, и молчит». Если бы он взял ее под руку, и она бы прижалась к нему, обняла… Но он молчал, и тогда она сама притянула его за рукав, повернула его лицо к себе:

— Что с тобой? Ты точно не рад, что вернулся.

— Вернулся, — угрюмо сказал Тимофей Карпович. — Разве это возвращение, Варенька? У солдат на уме одна думка: «Штык в землю — и по домам». Вот это будет возвращение. Тяжкий у солдата жребий… И самое тяжкое здесь, — сказал он, помолчав, и Варе показалось, что даже скрипнул зубами.

— Да что с тобой? — крикнула она в отчаянии. — Как бы ни было, ты здесь. Это лучше, чем жить в окопах и каждую минуту ждать смерти.

Он усмехнулся так, что у нее сжалось сердце.

— Бывает, что и в окопах лучше жить. Не маленькие, знаем, зачем нас сняли с фронта. По своим стрелять, вот зачем.

Она ничего не ответила, только в ужасе смотрела на него и вдруг обеими руками обхватила его голову и прижала к себе. Он закрыл глаза. Только сейчас она поняла, до чего Тимофей измучен, как тревожно у него на сердце.

— Солдату пора, Варенька.

Это свидание на многое открыло Варе глаза.

…Царская семья и после гибели «старца» не пожелала расстаться с ним. Распутина похоронили в часовенке, недалеко от Александровского дворца в Царском Селе.

Царь рыдал над трупом проходимца, воздавая ему почести, а в это время тысячи солдат хоронили без гробов в братских могилах.

Положение на фронте все более осложнялось. Немцы, захватив Польшу, успешно наступали в Прибалтике. Солдаты смертельно устали. На Двинском фронте батальон 17-го пехотного полка отказался пойти в атаку. Да разве только этот батальон не хотел воевать!

Положением на фронте и дворцовыми интригами были недовольны и многие верные монархии генералы.

К Терениным как-то заехал генерал Крымов. Вспомнив рассказы Елены Степановны, которой он приходился дальним родственником, Варя ожидала увидеть еще не старого, обаятельного офицера, а за столом сидел тучный человек, седеющие волосы очерчивали лысину на большой голове. Потягивая маленькими глотками коньяк, пряча под припухшими веками снисходительную усмешку, он слушал, как Бук-Затонский поносил порядки на Двинском фронте:

— Где это слыхано? Роты отказались идти в атаку. О чем думает военно-полевой суд?

— Вынес приговор. — Крымов легонько щелкнул черным перстнем по рюмке и, прислушиваясь к мелодичному звуку, сказал: — А вот расстрелять некому.

— Дожили! — трагически воскликнул Бук-Затонский. Казалось, что он сейчас отправится на Двинский фронт и сам расстреляет взбунтовавшихся солдат.

Агнесса и Варя не принимали участия в разговоре. Они пришли в гостиную лишь по настоянию Крымова. Он пожаловался Теренину, что его глаза устали от цвета шинелей, защитных кителей и гимнастерок.

Шрапнельная мастерская приносила Теренину неслыханный доход, но он видел ненадежность этой прибыли. Ему были понятны усталость и насмешливо-покровительственный тон Крымова в споре с Бук-Затонским.

— Да, к сожалению, не нашлось людей, чтоб поставить к стенке двести мерзавцев. Я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день солдаты воткнут винтовки в землю и разойдутся по домам.

Варя не поверила. Известный генерал, будто под диктовку, повторил слова Тимофея Карповича. Нет, она не ослышалась.

— Винтовки в землю? — угрожающе зашипел Бук-Затонский. — Это же предательство!

— А еще хуже будет для нас с вами, — усмешка исчезла с лица Крымова, — если солдаты, расходясь по домам, прихватят винтовки…

С этого дня, встречая солдат-фронтовиков на улице. Варя невольно вспоминала слова Крымова. Но она не подозревала, что гроза уже близко.

Февраль завьюжил метелями над столицей. Лишь немногие дворники по старой привычке обходили свои участки, счищали снег, посыпали панели золой.

Запустение на улицах столицы… Очереди и очереди… В закоулках хозяйничали мешочники. Появились спекулянты дровами. За несколько поленьев или два-три куска угля они брали полфунта сахару или буханку хлеба. Люди жгли столы, шкафы, табуретки, корыта, сундуки.

О поражениях на фронте говорили в очередях. В донесениях осведомителей приводились такие высказывания: «Война нужна Путилову и компании резинового общества», «Ей-то (читай: императрице Александре Федоровне) нет дела, почем фунт хлеба; плачет по своим германцам и блудодее Гришке».

Офицеры не требовали от солдат лихой отдачи чести. Городовые отсиживались у знакомых дворников, по улицам ходили по двое.

Тимофей Карпович прислал записку, просил Варю прийти к казармам. Почти два часа простояла она у ворот, а он так и не вышел. Часовой, жалея ее, сказал:

— И не жди, милая, никого не выпускают. Разве для забавы по две сотни патронов выдали? Неспокойно в городе, как бы сегодня не началось. Да их и бомбами не одолеешь!

Часовой качнул головой: мол, там, на Выборгской. С опаской оглядевшись, он продолжал, окая по-вологодски:

— Хабалову не отчитываться перед царем в патронах, поди, за чаркой обо всем договорились. Вон обклеили заборы. А кому грозит? Немцу? Своим грозит.

За воротами послышался цокот копыт, нетерпеливое ржание. Часовой подтянулся. Варя тихонько пошла прочь от ворот. Ее внимание привлек забор, залепленный обращениями начальника Петроградского военного округа генерала Хабалова. Генерал уговаривал рабочих не бастовать, не устраивать манифестаций. В противном случае, писал Хабалов, он оружием наведет порядок в городе. Тон обращения был ультимативный. Если в батальоне Тюменева выдали боевые патроны, кто поручится, что не будет повторен приказ Трепова «холостых залпов не давать, патронов не жалеть»?

Угроза не испугала рабочих. В столице уже бастовало около двухсот тысяч человек.

«Началось», — думала Варя, опечаленная тем, что не состоялось свидание. Наверное, Тимофей Карпович позвал ее по какому-то важному делу. «Ладно, приду завтра в тот же час», — решила она.

Увидеться с Тимофеем Карповичем нужно было и по другой причине. В вестибюле школы Варю поджидал гость. Дмитрий сидел на лавочке и о чем-то мирно беседовал со сторожихой. На коленях у него лежала посылка, зашитая в холст, с почтовыми штемпелями, — гостинец из деревни.

Варя с полуслова поняла, что за «гостинец» в посылке:

— Снесу… Я завтра снова собираюсь, но боюсь, вдруг опять не выйдет.

— Не завтра, а сегодня, — настойчиво сказал Дмитрий. — Подкупите какого-нибудь солдата.

— Дать деньги?

Дмитрий передал Варе несколько пачек папирос.

— Деньги — взятка, а папиросы — подарок. Только не все сразу отдавайте. Сначала одну пачку, потом остальные.

Когда они вышли из школы, у парадной прогуливался городовой. Варя попятилась назад. Дмитрий решительно взял ее под руку:

— Спокойнее. Фараону не до нас. Он наблюдает, чтобы прохожие не помешали устанавливать пулеметы. Башенка удобная, что и говорить. Три улицы под огнем.

В трамвай Варя села вместе с Дмитрием, а сошла одна у Большой Вульфовой. Он проехал еще остановку. Там его должны были ждать два товарища, — втроем легче в случае чего выручить Варю.

Запасные ворота в казарме оказались открытыми. Солдаты вывозили снег со двора. Варя смело подошла к повозочному:

— Будьте любезны, это не Гренадерские казармы?

— Они самые, а вам кого?

— Новенького, недавно прибыл в батальон.

— Много их, новеньких, — солдат отвернулся.

— Я в долгу не останусь, — сказала Варя.

Повозочный взял пачку папирос, опустил в карман шинели:

— Фамилия ему как?

Варя назвала фамилию:

— Орлов.

— Клади под сено посылку, доставлю. Харч, наверно?

— Из деревни гостинец.

Повозочный наклонился к Варе:

— Угости и ребят подымить.

— Хорошо, передайте.

Повозка со снегом въехала во двор.

На углу Дмитрий догнал Варю.

— Извините, проводить не могу, спешу, — просто сказал он. — На днях увидимся.