— Сперва ваш Федоров пусть покажет, на что способна типография, — передал Николай через Василия.

Материалы для первого номера заводского подпольного журнала собрали Емельяновы, Василий и Иван, Паншин, Ноговицын.

Вскоре Паншин принес из типографии четырехстраничный журнал «Муха». В нем были сатирические заметки про дела на оружейном заводе. Федоров поместил в журнале список начальников мастерских — сколько кому причитается получить наградных за ревностную службу, а рядом — список оштрафованных рабочих. Хотя официально штрафы на заводе отменены, поборы из кошелька рабочего продолжаются.

— В следующем номере напишите похлеще про богадельню. На жалкие подаяния она существует, а там живут престарелые одинокие оружейники, — попросил Паншина Николай.

В субботу Паншин и Василий отправились за следующим номером «Мухи». Из предосторожности — два молодых рабочих очень заметны в монастыре — решили по очереди зайти в типографию. Василий остался наблюдать за набережной, Паншин вошел во двор.

В келье, где находилась подпольная типография, он был дважды, первый раз его провел Федоров. Главное — не прозевать кладовую восковых свечей, затем подняться по узкой лестнице и шмыгнуть в полутемный коридор.

Паншин благополучно миновал кладовую. Невесть откуда навстречу вышла женщина, вся в черном, платок повязан так, что только хрящеватый нос торчит. Прижался Паншин к стене, женщина сунула ему плоский сверток, шепнула:

— Уходи, в келье полиция, предупреди товарища.

Паншин сунул сверток под рубашку, потуже затянул пояс и ходко — назад, во дворе перевел дух и превратился в богомольца. Выбравшись из монастыря, он сделал знак Василию: не признавайся.

Не сговариваясь, они решили дождаться конца обыска, может, и выкрутится Федоров, главную улику — обличительные номера «Мухи» — унесли, в типографии Федоров для отвода глаз печатал проповеди.

Долгое было ожидание, наконец на набережную будто вывалился тучный пристав, за ним шагах в пяти шел Федоров, понурив голову, дальше городовой, двое штатских и дворник с коричневым чемоданом. Федоров не подымал головы: боялся неосторожным взглядом выдать товарищей.

К монастырским воротам подкатили два извозчика. На одну коляску сели пристав и Федоров, другую заняли штатские, поставив себе в ноги чемодан. Дворник и городовой проводили коляски, постояли и ушли обратно в монастырь.

— Типографии лишились, — пожалел Василий. — Только начали — и провал. Федоров был убежден, что полиции в голову не придет искать типографию в монастырской келье.

— Судя по эскорту, Федорову не миновать крепости, — мрачно сказал Паншин.

Первым поездом Василий и Паншин уехали в Сестрорецк. В свертке оказалось три экземпляра «Мухи». Паншин отдал по экземпляру Николаю и Ноговицыну, один оставил себе на вечер.

Недолго просуществовал подпольный сатирический журнал, но успел поднять на ноги заводскую полицию и администрацию.

Со страниц «Мухи» пошла в мастерские и песня про беспросветную долю оружейников:

Утром Косачев доносил исправнику, что в трактирах и чайных Сестрорецка распевают крамольную песню, сочинил ее некий Муха, к розыску коего полицией принимаются надлежащие меры.

Соцкий забрался в красный угол под образа, важно раскрыл поеденную молью голубую плюшевую папку с бронзовыми застежками.

— Постановление велено довести до домовладельца, — приподнято заговорил Соцкий.

— Царское?

— Санкт-Петербургского губернатора. — Соцкий выпятил грудь.

— А я-то подумал, коль через полицию извещают, то высочайшее повеление, не иначе, — сказал Александр Николаевич.

Соцкий не понял скрытую иронию, разгладил помятые уголки постановления, напечатанного на желтой шероховатой бумаге, и, водя толстым пальцем по строкам, бубнил:

— «Домовладельцам предписывается оказать личным участием или нарядом людей содействие в прекращении уличных беспорядков и по поимке и задержанию всякого рода злоумышленников, подозрительных личностей».

— На лбу клейма-то нет, угадай, государев преступник аль порядочный, — перебил Александр Николаевич, отлично понимая, куда клонит Соцкий.

— Государевых преступников должон распознавать, — навязчиво требовал Соцкий, — это те, что оружие и винтовки в тайниках прячут, это те, что распространяют прокламации и прочие подстрекательские сочинения.

— Дошло. — Александр Николаевич постучал пальцем по голове Соцкого.

— До моей-то дошло, — огрызнулся Соцкий, не отрывая от бумаги пальца, и продолжал: — «Виновные в неисполнении сего обязательного постановления подвергаются в административном порядке штрафу до трех тысяч рублей или заключению в тюрьме до трех месяцев».

— По тысяче в месяц, — Александр Николаевич радостно потирает руки, — прямой расчет отсидеть. Тысяча — это же капитал!

— Бестолочь! — прикрикнул Соцкий, а сам покосился на пузатый графин в буфете.

— И не пяль буркалы, держу настой кишки полоскать. Водка-водочка милая в доме не водится. Отца Дмитрия ругай, взял подписку на трезвость до покрова, — соврал Александр Николаевич. Да и выпивал он редко: в праздник и когда на заливе продрогнет.

Недовольный ушел от Емельяновых Соцкий, в сенях дверью хлопнул.

Поликсенья Ивановна погрозила вслед ухватом и накинулась на своего старика:

— Поднес бы супостату стакан зелья, хоть малую поблажку когда даст.

— Иди, мать, иди по хозяйству, — сказал Александр Николаевич. В голове одна дума: что-то затевает полиция. Может, прознал Соцкий, что Василий и Иван уехали на своей лошади в Финляндию к старшему брату?

Тревожную ночь провел Александр Николаевич. На рассвете явился домой Василий — без лошади.

— Где Ваня? — встревожился Александр Николаевич.

— Недалеко, — ответил Василий. — Стоплю баньку, к пару и брат подоспеет. Ужасно глупый случай приключился…

Пристав за Оллилой к финскому обозу, везущему салаку в Петербург, Василий и Иван благополучно миновали заставу, а у бойни подсел на соседние сани городовой. При въезде в город Василий незаметно сошел с саней, а Ивану, чтобы не вызвать подозрений у городового, пришлось ехать с обозом на постоялый двор.

— А я было перепугался, — признался Александр Николаевич, — без вас ввалился к нам Соцкий.

Месяц, как самовольно Николай вернулся домой из Финляндии. Много дыр в хозяйстве: дров запасти, отеплить рамы, мальчишкам починить валенки. Полиция его не трогала, думала — разрешили семью навестить, есть на то бумага, хотя никто ее не видел.

Вчера в сумерках мальчишка принес от Андрея записку.

В прошлом году Григорий Иванович не раз посылал своих связных в сестрорецкую дружину за оружием. Много было вывезено винтовок в Москву в ноябре и декабре — в канун Московского вооруженного восстания.

В назначенный день часов в одиннадцать у калитки осадил горячую лошадь извозчик. Откинув медвежью полость, вылез из саней барин в шубе. Потеребив русую бородку и разминая затекшие ноги, он оценивающе окинул дом Емельяновых.

Жена мастера Куркова, женщина весьма любопытная, увидев, что к соседу подкатили на рысаке, накинула на плечи меховой жакет, выскочила на крыльцо. Барин из столицы приехал снимать дачу, а курковский дом наряднее емельяновского и стоит на горке, прогретой солнцем. Заговорить с барином ей не удалось: из калитки показался Емельянов. Будний день, а он в праздничной тройке, в штиблетах. Похоже, ждал гостя.

Показав извозчику, где привязать лошадь, Николай провел гостя в дом. Григорий Иванович держался просто. Мальчишкам подарил конфет, шубу не снял, только отстегнул крючок.