Летчик озорно помахал крыльями, рассыпал над окопами металлические обрезки. Затем, развернувшись, он пошел на огневую позицию артиллеристов. Александр Михайлович стал за наводчика, выстрелил с опережением. Снаряд близко разорвался от аэроплана. Немец со страху сбросил бомбу в болото, поспешил уйти за линию фронта.
Командир пехотного полка поблагодарил Игнатьева. Не было еще случая, чтобы немецкий летчик так постыдно бежал. Александр Михайлович возмутился. Благодарят. За что? Зенитчик — не чучело на огороде! Зенитчикам положено ставить заградительный огонь, положено сбивать аэропланы противника.
Зенитчики кто как умел приспособляли полевые пушки, но надо было быстро рассчитать точку встречи в небе снаряда и аэроплана. Это станет возможно, если человек будет иметь прибор, в считанные доли секунды устанавливающий скорость, высоту полета аэроплана, учитывающий метеорологические условия.
Теоретически такой прибор существовал. Александру Михайловичу требовались помощники. Знающий орудийный мастер был на примете. Заполучить бы из пополнения механика.
36
Из Кронштадта передали по телеграфу в жандармское управление:
«В новогоднюю ночь с плавучей казармы № 1 сбежал матрос Верещагин Николай, находившийся под следствием. Матрос был списан с миноносца «Сибирский стрелок» за агитацию и распространение среди команды миноносца и линкора «Петропавловск» преступных прокламаций социал-демократической партии. Приметы Верещагина: рост средний, в плечах широк, лицо круглое, усов не носит, брови густые, волосы русые, походка вразвалку…»
В те минуты, когда адъютант докладывал коменданту крепости о побеге с плавучей казармы, окоченевший матрос пробрался в Петроград. Он вскочил в парадную богатого дома на Рузовской, поднялся по лестнице. Пальцы у него одеревенели на морозе: локтем нажал на кнопку звонка, горничной, открывшей дверь, простуженно прохрипел:
— Надобно повидать Николая Евгеньевича… просил заходить.
По лестнице кто-то грузно поднимался. Горничная молча втянула окоченевшего матроса в квартиру, захлопнула дверь.
Темнело. У этого же дома остановились сани. Поручик в поношенной шинели откинул меховую полость, рассчитался с извозчиком. Судя по обшарпанному саквояжу и заплечному мешку, он только что вернулся с фронта. Торчавший у ворот городовой отдал честь.
«Везет Буренину, положен сторож на полном казенном коште», — с иронией посмеялся про себя Александр Михайлович.
Вечер только начинался, а Николай Евгеньевич был в теплом халате и домашних туфлях.
— Маскировка под больного. Встретили, наверно, сторожа? Обнаглели, следят и не скрывают. Недавно моей родственнице городовой подносил вещи к извозчику, — говорил Николай Евгеньевич, помогая гостю снять шинель. — Провидение привело вас в нужный час в Петроград. Матроса надо спасать! Объявлен розыск по стране.
В кабинете был мягкий полумрак. В кресле, ближе к окну, сидел молодой человек в бархатной толстовке, она была узка ему в плечах, зато длинна, закрывала колени.
— Вырядили матроса, как еще не напялили сарафан? — сказал Александр Михайлович.
— Познакомьтесь, а то сразу и браниться, — шутливо взмолился Николай Евгеньевич. — Посмотрели бы, в каком виде кронштадтец ко мне ввалился! Лишь «бубнового туза» не хватало на спине.
— Верно, прежде нужно познакомиться, не день и не два нам вместе быть, — обратился Александр Михайлович к матросу и назвал себя: — Поручик Игнатьев.
— Зачем так официально, оба подпольщика, — сказал с укором Николай Евгеньевич.
— Матросу лучше быть под началом офицера, чем боцмана на плавучей тюрьме, — ответил Александр Михайлович. — Не перепутал я название?
— Официально казарма, а житуха там по арестантскому расписанию и хуже, — сказал матрос и тоже назвал себя.
В саквояже и заплечном мешке, что привез Игнатьев, было солдатское обмундирование: шинель, брюки, гимнастерка, сапоги.
— Второй размер, третий рост, — перечислял Александр Михайлович, — каптенармус лучше не подберет.
— Переодеваете солдатом. — Николай Евгеньевич это не одобрял. — Проще спрятать матроса на Забалканском, там сейчас безопасно, военному документы добывать надо, а паспорт чистый есть в запасе.
— К паспорту положено выправить белый билет, это не так просто, — возразил Александр Михайлович. — Верещагин призывного возраста!
Николай Евгеньевич считал себя обязанным позаботиться о беглом матросе, по его поручению он распространял прокламации, газету «Правда».
Понятны Александру Михайловичу колебания Буренина. Он и сам поломал голову, узнав о его просьбе.
— В Петрограде нет безопасного убежища. Непременно матрос угодит в облаву. Молодой, здоровье завидное. В действующей же армии не будут искать человека, бежавшего с плавучей тюрьмы, — раскрывал и отстаивал свой замысел Александр Михайлович. — При офицере в дороге денщику документы не обязательны, а на батарее запишу под чужой фамилией.
Николай Евгеньевич и сам продолжал оставаться загадкой для знакомых — мягкий, обаятельный и до крайности смелый, но и его поражала необычная находчивость Игнатьева. Одиннадцать лет знакомы, а так он и не привык к его неожиданным, всегда остроумным решениям.
— В армии, пожалуй, безопаснее, — рассеянно сказал Николай Евгеньевич. — Устроит ли это нашего беглеца? Подставлять голову под немецкие пули во здравие русского императора?
— Не на печке дрыхнуть, — покончил с колебаниями своих попечителей Верещагин. — В армии пригожусь подполью. На провокатора нюх имею.
По старинному обычаю Александр Михайлович и Верещагин посидели перед дальней дорогой: с Рузовской прямо на вокзал.
— Обычаи русские знаете, а как должен вести себя денщик? — спросил в передней Николай Евгеньевич и отобрал у Игнатьева саквояж.
— Спасибо за науку, — сказал Верещагин. Он поправил заплечный мешок и взял саквояж.
В долгой дороге Верещагин узнал о неудачной поездке своего нового командира в Петроград. В главном артиллерийском управлении одобрили разработку зенитного оптического прицела, чертежи передали на орудийный завод, а когда изготовят опытный образец — неизвестно: через полгода, год, два. Немецкие аэропланы по-прежнему безнаказанно бомбят наши части и ведут разведку.
— Пес с ними, с их величеством великим князем и благородиями, был бы чертеж, мы и сами господа бога изобразим в натуре, — сказал Верещагин.
До призыва на флот он работал токарем, слесарем и механиком.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Как же дальше сложилась судьба Игнатьева?
Александр Михайлович сконструировал зенитный оптический прицел, который позволял в считанные секунды устанавливать скорость, высоту полета аэроплана, учитывая и метеорологические условия.
На своей батарее Александр Михайлович создал группу сочувствующих большевикам. В нее вошли фейерверкер Горянин (в будущем генерал-лейтенант), матрос Верещагин.
Февральскую революцию Александр Михайлович встретил в Петрограде, куда был вызван для сообщения о своем приборе. Он увез на фронт несколько тюков большевистской литературы.
Вернувшись из командировки, Александр Михайлович узнал, что Преображенский полк покинул позиции, собирается в Петроград усмирять бунтовщиков — рабочих, революционных солдат.
Связавшись с армейскими большевиками, Александр Михайлович вывел свою батарею на подступы к станции и послал с Горяниным ультиматум командиру полка фон Трендельну, пригрозив, что батарея расстреляет эшелон, если он покинет станцию. Тем временем большевики — солдаты и офицеры — провели в ротах митинги, рассказали правду о событиях в Петрограде, о свершившейся революции. Преображенский полк так и не выехал в Петроград.
Октябрьскую социалистическую революцию Александр Михайлович встретил на фронте. Чудом избежав плена, он поспешил в Петроград узнать о судьбе своего изобретения, которое так ждут в зенитных батареях Красной Армии.
