Зарыв мешки в сухой мох, Николай бросил поверх несколько старых мереж и закрыл сарай на секретный запор.

Мальчишки, отужинав, исчезли, Надежда Кондратьевна отнесла грязную посуду на плиту, накрыла стол парадной клеенкой. Николай усадил дядю в красный угол, сказал:

— Пребольшущее спасибо от дружины, как хлеб нужны приклады.

— Батьке своему поклоны отбивай. Он надоумил. Встретил твоего родителя в бане, уселись дух перевести, пивка попить. Благостно так, ну и зацепились языками про всякие строгости на ружейном. Так сидим на полке, балакаем, батька твой без обиняков возьми и скажи: «Подсобил бы дружинникам, частей винтовочных они повыносили, затерло с прикладами. Сотню-две болванок унеси у тебя из сарая — сам не хватишься». — «Что правда, то правда, — подумал я. — И сестру опять жалко. Попадешься ты, Васька, Иван, а Поликсенье сердце за вас, неугомонных, рвать».

Будто невзначай Абрамов сказал, что в комиссии накопились лишки винтовок.

— Взять не хитро эти винтовки, а как вынести? Дворникам награда обещана, — растерянно говорил Николай.

— Штук двадцать смело можете выкрасть, — убеждал Абрамов. — Попрячьте, скоро троица, пристанете к крестному ходу и вынесете винтовки с завода. С иконами обыскивать не станут.

Винтовки на стрельбище из приемной комиссии возил Петров. Было ему за тридцать, а за придурковатость звали Володькой. Водился за ним грех — любил выкурить дорогую папиросу и порассуждать о том, как бы всем хорошо жилось, если бы был в России добрый царь. Эти Володькины слабости и задумали использовать, решив выкрасть скопившиеся в комиссии лишние винтовки. Абрамов только слово взял с Николая сработать чисто, чтобы возчик не потерял места.

В день большой пристрелки винтовок Володькину вагонетку встречал в тихом углу то Василий Емельянов, а то Паншин. Угощали Володьку дорогими папиросами, отвлекали разговорами, другие молодые дружинники сбрасывали с вагонетки винтовки.

В троицу Сестрорецк проснулся поздно. Разодетые выходили на улицы мастеровые с женами, ребятами.

Когда наступила торжественная минута начала крестного хода, то у икон и хоругвей раньше братьев Слободских и Кучумова оказались мастеровые. Рябов захватил хоругвь Христа, Василий Емельянов — святого Петра, Поваляев — святого Павла…

Выбравшись из церкви, крестный ход направился на завод — в часовню. За воротами хоругвеносцев неожиданно сменили, а после молебна у них снова оказались хоругви. С завода возвращались через генеральский ход.

На улице Поваляев уступил хоругвь Петру Слободскому, банщик сменил Василия, а у Рябова хоругвь взял Кучумов…

Полиция в троицын день благодушествовала: во время крестного хода не произойдет беспорядков.

Мастеровые, избавившись от хоругвей, икон, отстав от крестного хода, по одному пробирались в дом на Никольской. Вынесенные с завода винтовки Александр Николаевич прятал в тайниках.

Рано сготовила обед Надежда Кондратьевна. Выдался просвет, можно мало-мальски привести в порядок тройку мужа. Срезав бахрому с рукавов, она занялась штопкой и не слышала, как в комнату вошел свекор.

— Никак праздничный чинишь, — удивился Александр Николаевич, года сын не проносил дорогой костюм, — шерсть, поди, попала залежалая.

Посмотрел он брюки на свет — решето.

— И на каждый день не пустишь, — завздыхал Александр Николаевич, — развалятся. Экая напасть.

— Починю, поносит. К покрову, бог даст, новую тройку справим.

Туговато в семье с деньгами. Заработками Николай не обижен, но платит большие долги. В тяжелой кабале мужик — на двух биржах брал бревна и доски. Лишь недавно рассчитался за кровельное железо.

Помрачнел Александр Николаевич. Полную неделю сын не разгибает спины в мастерской, не отказывается от сверхурочных, только и отдушина, что в воскресенье посидит в трактире, погоняет шары на бильярде. Теперь и этого удовольствия лишился. Срам показываться мастеровому в заштопанных штанах, как какому-то поденщику.

— Справим до казанской летней, — успокаивала свекра Надежда Кондратьевна. — Двадцать пять рублей моей сестре отложено, она при деньгах, подождет.

— За четвертную костюм на Александровском рынке купишь, а Николаю по положению нужно справить рублей за шестьдесят, — возразил Александр Николаевич.

Он очень гордился старшим сыном. Всем он вышел в свою фамилию. Полиция и начальник завода косо поглядывают на Николая, а оружейники уважают. В дружине он воинский порядок ввел, офицеру не каждому по плечу.

Со следующей получки, ясно, не отложить недостающую сумму, а Надежда Кондратьевна поддакивает, жаль ей огорчать свекра, но старого разве проведешь.

— В будний можно ходить в штопаных-перештопаных штанах, а в воскресенье срамота.

Александр Николаевич вытащил бумажник, отсчитал пятнадцать рублей.

— В Финляндии за сорок костюм можно купить богаче, чем в Петербурге за шестьдесят. Прошлой весной Ноговицын сшил тройку в Куоккале у портного, и по сей день, как новая. Адресок тогда записал.

Положив адрес портновской мастерской на деньги, Александр Николаевич не остался обедать, как ни уговаривала Надежда Кондратьевна. Хитер старый: от старшего сына всего можно ждать, забунтует, не возьмет деньги, а ему, и впрямь, не в чем выйти в город.

Николай привел с озера лодку с дровами.

Выгружая доски, Надежда Кондратьевна перепачкалась. Замывая подол юбки, она не заметила, как на мостки вышел Николай, спросил:

— Отец заходил?

— Навестил, я пиджак чинила, вволю поворчал, что фамилию позоришь. С ним не поспоришь, он прав, негоже так выряжаться. Надумала, сестра обождет долг, отец добавил из своих, велел ехать в Финляндию, адрес оставил хорошего портного.

— Дите я ему малое, — сердился Николай, — мало ему младших выряжать, девке бы какое платье справил, невесты в доме.

По всей вероятности, Николай отложил до получки поездку в Финляндию, да выпало срочное поручение. В Териоки прибыл тюк нелегальной литературы и ящик револьверов, нужно перевезти опасный груз в Питер.

У подпольщиков две тайные дороги через границу: по Финскому заливу на рыбачьей лодке и по тропинкам контрабандистов. Но недавно был провал при переправе через реку Сестру.

В этот раз Николай надумал переправить литературу и оружие… через пропускной пограничный пункт в Дюнах.

На вторник Николай отпросился у мастера. Рано утром был в Дюнах. На пропускном пункте угостил солдат куревом, разговорился, выяснил, что на этом участке границы несет службу взвод унтер-офицера Смирнова. Неожиданно повезло Николаю — взводный сочувствовал оружейникам-подпольщикам.

На подводе финского крестьянина Николай перебрался через границу.

В Куоккале у портного были и готовые костюмы на продажу. Всем хороша тройка английского тонкого сукна, да в плечах пиджак чуть великоват Николаю. Портной спросил недорого — сорок пять рублей.

Сторговал Николай костюм, договорился о подгонке пиджака, отсчитал задаток, обещал приехать в следующий вторник.

— Лишних два конца, терять мастеровому день, — портной мелком наметил на пиджаке, где убавить, сказал, что отпустит покупателя домой с обновой.

Хозяйка провела Николая в комнату за мастерской, принесла чашечку кофе, рюмку коньяку, не поленилась, сходила в соседний дом за «Петербургским листком».

Часа через полтора Николая позвали на примерку. Теперь костюм был сшит как по заказу. Сверх договоренного Николай прибавил рубль, портной не взял, сказал, коль костюм понравится и будет хорош в носке, то пусть новый клиент даст своим знакомым его адрес в Куоккале.

Вечером, когда на пропускном пункте в Дюнах дежурил унтер-офицер Смирнов, Николай перешел границу и договорился о переправе териокского груза.

Спустя два дня на рассвете у контрольного пункта остановилась подвода с дровами. На вопрос унтер-офицера Смирнова: «Чьи дрова?», возчик — финский крестьянин ответил: «Везу дрова полковнику Юзикову».

Это был пароль.